Голубая звезда - Жюльетта Бенцони

Чье-то покашливание вернуло его на грешную землю... Застенчивым голосом кто-то прошептал:

– Гм!.. Надеюсь, я не помешал...

Морозини тут же обернулся к посетителю и протянул ему обе руки:

– Очень рад видеть вас, дорогой мэтр! Как поживаете?

– Хорошо, очень хорошо... спасибо, но прежде следовало бы спросить об этом вас, князь...

– Не говорите мне, что я плохо выгляжу: Чечина уже взяла на себя заботу об этом, поклявшись привести меня в порядок. Садитесь, пожалуйста! – добавил Морозини, указав на кресло, обтянутое старинной кожей и стоявшее рядом с табуретом на крестовине, который он предназначал для себя. – А вы не переменились! – заметил Альдо, разглядывая добродушное лицо с увенчанным пенсне толстым носом и стоящий торчком безупречно накрахмаленный пристегивающийся воротничок, который, должно быть, порадовал душу Дзаккарии. Морозини очень любил мэтра Массарию. Его усы и тронутая сединой бородка принадлежали, пожалуй, ушедшему веку, так же как добрая душа и чистая совесть, но вместе с тем это был человек необыкновенно сведущий в своем деле, очень тонкий, необыкновенно строгий финансовый эксперт и к тому же старый друг семьи. Его безграничная молчаливая преданность матери Альдо ни для кого не была тайной, однако никто не осмеливался даже слегка потешаться над этим, потому что его привязанность была очень трогательной.

Пьетро Массария так и не женился, утверждая, что страстно любит свободу, что позволило ему избежать нескольких браков, навязываемых ему отцом, но в действительности он любил только одну женщину в мире – княгиню Изабеллу. Не смея надеяться – и не без основания! – взять ее в супруги и еще менее – в любовницы, нотариус решил стать самым преданным и смиренным другом любимой женщины, храня в тайнике всегда запертой на три оборота шкатулки свое единственное сокровище – ее маленький портрет, написанный им самим по фотографии; каждое утро он доставал его и ставил перед ним свежий цветок.

Внезапная кончина той, кого он обожал, сразила его. Альдо заметил это, повнимательнее приглядевшись к нотариусу. Несмотря на то что было сказано несколько минут назад, Массария показался ему старше своих шестидесяти двух лет. Его пухленькое тело как-то съежилось, а красные веки за стеклами пенсне свидетельствовали о том, что он слишком часто проливал слезы.

– Итак, каким ветром вас ко мне занесло? – спросил Альдо. – Полагаю, вам не терпится что-то рассказать мне...

– ...коль скоро я осмелился побеспокоить вас сразу по приезде? Я видел, как вы приехали, и очень хотел быть первым из друзей, поздравивших вас с благополучным прибытием. Кроме того, я подумал, не лучше ли будет, если я как можно скорее введу вас в курс ваших дел. Боюсь только, что упомянутый вами ветер покажется вам не совсем благоприятным, но вы всегда были энергичным молодым человеком, а война, как мне кажется, приучила вас смотреть правде в глаза.

– Этого у нее не отнимешь! – бодрым тоном поддержал нотариуса Морозини, довольно ловко скрывший беспокойство, посеянное столь неутешительной преамбулой Массарии. – Но сначала давайте что-нибудь выпьем! Это лучший способ возобновить наши добрые отношения...

Он открыл старый шкафчик, укрепленный на кронштейне, достал из него два стеклянных бокала с золотой гравировкой и соответствующую им бутылку, на три четверти наполненную жидкостью янтарного цвета.

– Токай моего отца! – объявил Альдо. – Вам он нравился, если не ошибаюсь? Судя по всему, Дзаккария берег этот пузырек, как сосуд с миром, – сохранилось все до последней капли!

Он налил вина гостю и себе, затем, держа свой бокал между пальцев, сел на табурет, предоставив старому другу время насладиться венгерским вином, которое должно было напомнить о старых добрых временах, отхлебнул глоток сам, секунду подержал вино на языке, проглотил его и заявил:

– Вот теперь я готов выслушать вас! Однако... если возможно, мне хотелось бы избежать разговора о моей матушке. Я... я пока еще не могу этого вынести.

– Я тоже... Мне очень тяжело.

Чтобы подбодрить себя, Массария проглотил добрую треть вина из бокала, затем, достав носовой платок, протер пенсне, снова водрузил его на нос и наконец, изобразив дрожащими губами нечто отдаленно напоминающее улыбку, бросил на хозяина скорбный взгляд:

– Простите меня! Смешно в моем возрасте так легко поддаваться эмоциям!

– Я так не считаю, но поговорим о делах! В каком же они состоянии?

– Боюсь, не в лучшем! Вам же известно, что после кончины вашего отца финансы семьи...

– ...претерпели ущерб, – перебил Морозини с легким нетерпением. – Я знаю также, что в начале войны у нас уже не было прежнего состояния, в чем частично есть и моя вина. Поэтому, мой дорогой мэтр, давайте оставим все эти осторожные намеки, скажите прямо, что у меня осталось?

– Это не займет много времени. Небольшая сумма денег... от вашей матушки, вилла де Стра, но она заложена вся целиком, вплоть до громоотвода, и этот дворец, который пока чист от долговых обязательств.

– И это все?

– К моему великому сожалению... Но я настаивал на скорой встрече с вами именно потому, что, кажется, нашел выход...

Альдо не слушал его. Задумавшись, он снова взял в руку бутылку с токаем и, предложив нотариусу выпить еще, от чего тот взмахом руки отказался, направился к камину. Он старался сохранить невозмутимость перед таким ударом судьбы, но на самом деле чувствовал себя подавленным: содержание его дворца, одного из самых больших в Венеции, требовало значительных сумм, ибо, кроме того что надо было поддерживать само здание, постоянно подтачиваемое водой, надо было оплачивать и многочисленный персонал, необходимый для ухода за ним, а когда будет продана вилла в провинции – творение Палладио, – придется выплачивать налоги, и тогда для сохранения главного дома останется совсем немного. Вывод: надо найти – и поскорее! – доходное занятие.

Но какое? Помимо верховой езды, охоты, танцев, игры в гольф, теннис и поло, управления парусником, вождения автомобиля, умения элегантно целовать знатным дамам руку и заниматься любовью, Альдо, к его глубокому сожалению, не научился в жизни ничему. Хилый багаж для того, чтобы начинать карьеру и надеяться развернуться! Оставалось только одно семейное сокровище, о существовании которого было известно только матери и ему, но продавать его совсем не хотелось: Изабелла Морозини так им дорожила!..

Прислонившись к камину и глядя на огонь, Альдо в третий раз наполнил свой бокал и залпом осушил его.

– Надеюсь, вы не собираетесь топить горе в вине, – заметил нотариус с едва заметным упреком. – Минуту назад я сказал вам, что, может быть, нашел способ преодоления ваших бед, но вы меня не выслушали.