Очарованный - Джиана Дарлинг

безработицы? — многозначительно спросила она, скользнув своим язвительным взглядом карих глаз по моему телу. — Я не видела и не слышала о тебе ни в каких кругах уже несколько месяцев.

— Некоторое время я жила за границей, — уклончиво ответила я.

— Работала моделью?

Я покачала головой, но ничего не объяснила, даже когда она бросила на меня разочарованный взгляд, требуя продолжения.

— Карьерного самоубийства не приходится ждать долго. Модели стареют быстрее собак, дорогая. Тебе сколько сейчас, двадцать?

— Девятнадцать, — сказала я ей, когда ее сын вернулся с тремя латте.

Он нахмурился, передавая мне маленькую теплую кружку:

— Господи, ты молода.

— Сколько тебе лет?

Уилла пригвоздила меня взглядом. — Я думала, ты не собираешься с ним переспать?

Я лениво пожала плечами, совершенно расстроенная ее грубостью.

— Прекрати уже. Представление о маме-медведице было старым, даже когда мне было семнадцать, — сказал он ей.

Уилла сжала губы.

Он бросил на нее любящий, слегка раздраженный взгляд, а затем повернулся ко мне лицом и откинул назад свои быстро сохнущие волосы.

— Я почти такой же грубый, как моя мать. Меня зовут Дэниел Синклер, но, пожалуйста, зови меня Синклер. Приятно познакомиться, Козима.

— Французский? — спросила я, гораздо легче определяя его акцент, когда он говорил по-английски.

Он слегка наклонил голову.

— Mais, bien sur.

— Я не говорю по-французски, но понимаю его. На скольких языках ты говоришь? — Я спросила.

— Четыре свободно, — с гордостью сказала его мать. — Он также получил степень MBA в Колумбийском университете и владеет многообещающей девелоперской компанией в Нью-Йорке. Возможно, теперь ты понимаешь, почему я защищаюсь?

— Я могу понять, — согласилась я, теребя ручку чашки и представляя, каково было бы иметь мать, которая заступилась бы за меня. — И я не могу винить тебя за это. Я бы хотела иметь такого защитника.

Я взглянула на них после некоторого молчания и обнаружила, что они наблюдают за мной, на их лицах отражается двойное выражение невольной нежности.

— Меня не стоит жалеть, — сказала я им, выжимая кончики мокрых волос на кафельный пол рядом со мной. — Вы не знаете мою историю. Вам не обязательно знать, трагична ли эта история.

— Ни одна девятнадцатилетняя девушка не должна иметь столько печали в глазах, — сказал Синклер, его прекрасные голубые глаза были прохладны и безмятежны, как озера-близнецы. — Мне не нужно знать твою историю, чтобы знать это.

— Ах, и мы поняли настоящую причину, по которой ты предложил купить мне кофе, — сказала я с самоуничижительной усмешкой.

— Нет, — медленно сказал он, глядя в глаза матери, которая слегка покачала головой и вздохнула. — Я купил тебе кофе, потому что ты красивая женщина, которая выглядела так, будто ей не помешало бы доброе слово. Я предлагаю быть твоим другом и, возможно, защищать тебя так, как моя мать защищает меня из-за этих грустных золотистых глаз.

— Зачем тебе это делать? — спросила я, мгновенно заподозрив его альтруизм.

Если время, проведенное в Перл-Холле, и научило меня чему-то, так это тому, что никто ничего не делает, не получая ничего взамен.

Мир был адом, замаскированным под поле грез, и я больше не была наивной девушкой, резвящейся среди цветов. Я была воином с клинком и зарубила бы любого, кто попытается снова затащить меня дальше в этот ад.

— Мы — семья, которая принимает бездомных, — удивила меня Уилла, бросив несколько счетов на оплату опустошенного кофе.

— Особенно красивых, — сказал Синклер, так дерзко подмигнув, что я рассмеялась.

— Тебе лучше пойти с нами, — сказала Уилла с драматическим вздохом. — Мне придется что-то сделать с твоими волосами, если мы хотим вернуть тебя к работе.

— Я не буду их отрезать, — рявкнула я, мои руки метнулись к густой, чернильной влажной массе.

Мои волосы были моим защитным одеялом, моей короной, хотя в противном случае я осталась бы без нее. Даже Александр не пытался отобрать это у меня, и я не знала, что бы сделала, если бы он попытался.

Уилла закатила глаза и вывела нас всех под дождь прямо в ожидающую машину, водитель придержал для нас дверь.

— Дорогая девочка, я бы никогда этого не сделала. Твои волосы станут твоей визитной карточкой, когда я приведу тебя к славе.

— Это будут ее глаза, — возразил Синклер, помогая мне залезть в чистый кожаный салон. — У меня такое ощущение, что прекрасные глаза раньше были ее фишкой, и теперь это не прекратится.

Александр

Ее вид поразил меня силой ядерной волны.

Моя спина врезалась в мягкое кожаное автокресло, грудь сжалась, сердце опухло и забилось в тесноте.

Она была до боли красива.

Это был единственный способ описать то острое ощущение, которое ее красота вызывала у смотрящего, захватывающее дыхание и согревающее кровь воздействие, которое действовало при ее виде.

Мои мышцы сжались от желания распахнуть дверь «Бугатти» и подойти к ней, где она стояла с потерянным и непростительно одиноким видом на углу улицы возле площади Пьяцца Мерканти в Милане.

Я потратил сотни фунтов, направляя ресурсы на ее поиски. Наконец, после пяти недель поисков, они нашли Козиму в Милане, потому что она отправила большую часть своих сбережений своей матери в Нью-Йорк, и эта транзакция попала в поле зрения наших радаров. Дальше было легко. Она жила в тесной квартирке с коллегой-моделью и её развратным парнем. Никто из разнообразного и процветающего модного круга Милана не хотел с ней работать из-за ущерба, который Лэндон Нокс нанес ей, прежде чем она стала моей. Она была сломлена и разбита, и все из-за меня.

Но я бы провел мероприятия, которые помогли бы ей, даже если бы я решил не выходить из холодной машины и поднять ее на руках, как пойманную водяную нимфу.

Шервуд был бы безмозглым засранцем, если бы хоть на минуту подумал, что я буду следовать его указаниям, как добрый маленький ягненок, и позволю лучшему, что когда-либо случалось со мной, ускользнуть сквозь пальцы.

Козима была моей.

Она могла бы существовать по всему миру. Черт, ее можно перенести на другую чертову планету, и она все равно будет полностью принадлежать мне.

Контрактно, духовно, физически и чертовски эмоционально.

Каждая капля крови в ее теле была запятнана моей темной, кипящей одержимостью ею, а она даже не знала об этом.

У меня не было возможности сказать ей.

Мы вели игру слишком опасную, чтобы воспринимать ее как нечто само собой разумеющееся.

Я сражался упорно, единственным способом, который я знал, — бесшумно и быстро перемещал свои фигуры по доске, когда шансы были сильно в пользу Ордена.

На короткий яркий момент —