Тридцать девять лет в почтовых ящиках - Алла Валько

Первым человеком, кого мне довелось увидеть мёртвым и похоронить, была совсем ещё молодая женщина, сотрудница нашей лаборатории Люся. После окончания института я была избрана профоргом, и когда мы узнали о смерти Люси, мне пришлось поехать в Подмосковье, на станцию Ашукинская, где она жила. Люсе был двадцать один год. Это была симпатичная, белокожая, голубоглазая женщина. У неё был муж и маленький ребёнок. Незапланированно она снова забеременела, но оставлять ребёнка не захотела. По поводу аборта она не обратилась в медицинское учреждение, а самостоятельно сделала так называемый криминальный аборт, применив для изгнания плода хозяйственное мыло.

По данным Википедии, закон о запрете абортов действовал в СССР до 1955 года.

Сохранение же спроса на незаконные аборты объяснялось просто: после аборта женщина должна была некоторое время находиться в больнице, по выходе из которой она получала листок нетрудоспособности, где в графе «диагноз» стояло слово «аборт». Поскольку далеко не все женщины жаждали обнародовать подробности своей личной жизни, многие предпочитали обращаться к частнику.

Можно предположить, что именно этими соображениями и руководствовалась Люся: она не хотела огласки, да к тому же сказалось влияние окружающих её людей. В итоге у неё произошло заражение крови. Я помню, как она лежала, с тёмными пятнами на лице, которые невозможно было ничем загримировать. Вокруг неё стояли родственники, знакомые и, конечно, её мама. Стон, вырывавшийся из её души, я слышу до сих пор: “Люся ты моя, Люся-я-я…” И это протяжное “Люся-я-я” тёмной тучей висело над притихшими людьми.

Однажды, когда я оказалась в гинекологическом отделении одной из городских больниц, мне довелось стать свидетелем последствия ещё одного криминального аборта. В одной палате со мной лежала яркая, крупная женщина, которая, желая вытравить плод, сунула себе во влагалище ядовитый фикус. Результатом, как и у Люси, явилось заражение крови. Ей предстояла чистка. Меня поразило, что перед самой операцией, прежде чем лечь на тележку-каталку, она накрасила помадой губы, хотя в этот момент у неё была температура выше 40 градусов. Я тогда подумала: “Вот это женщина!”

В первые годы моей работы в ЦНИИАГ ушла из жизни ещё одна молодая сотрудница, Римма, высокая, светлоглазая блондинка. От неё к другой женщине ушёл муж, оставив её с двумя малолетними сыновьями. Римма очень тяжело переживала эту трагедию, никак не могла смириться со своей потерей и мысленно проклинала свою соперницу. В отпуск она поехала на юг и, видимо, слишком много времени пробыла на солнце. Вернувшись в Москву, она вскоре умерла от рака. Обе женщины были практически моими ровесницами, и, конечно, смерть обеих глубоко потрясла меня. В течение нескольких последовавших за этим лет мы не теряли сотрудников, однако затем последовала череда потерь, что, к сожалению, неизменно сопровождает нашу жизнь.

В 1967 году я познакомилась со своим будущим мужем Николаем. Как ни странно, но познакомил меня с ним, можно сказать, мой тогдашний недоброжелатель Юра Рогов. Собственно, знакомить меня с Николаем у него и в мыслях не было. Просто Николай работал в соседнем отделе и учился на заочном отделении Московского института радиоэлектроники и автоматики, и ему нужно было срочно сдать “тыщи” по английскому языку. И вот Юра привёл Николая в наш отдел, расположенный в полуподвальном помещении. Я увидела приближавшегося ко мне невысокого, худощавого, очень стройного молодого человека с огромными искрящимися серыми глазами, и в тот же миг судьба моя была предрешена. Из-за необходимости ещё раз получить помощь по английскому Николай снова обратился ко мне. Сейчас я уже не помню, как начали развиваться наши отношения. Слава Богу, что всё дальнейшее происходило уже после моего поступления в аспирантуру. Опуская сейчас все перипетии наших сложных взаимоотношений, скажу только, что одиннадцатого января 1969 года мы с Николаем подали заявление в ЗАГС, и наш брак был зарегистрирован первого марта того же года.

Нашей отрадой служила тёплая атмосфера в коллективе. Ко дню восьмого марта и по случаю моего замужества я получила поздравление от мужчин нашей лаборатории, написанное в стихах ведущим инженером Генрихом Зайцевым:

Дел – горища,

проблем – тысяча,

Но вы не дёргаетесь

сгоряча.

Залогом успеха будет

воля, Коля

И вся наша честная

компания.

Желаем успехов

в труде и борьбе,

С проблемами быта

справиться.

И самое главное,

самое главное

Вечно всем нам и мужу

нравиться.

Позитивным в нашей жизни было также то, что советские люди много и с удовольствием, буквально запоем, читали. Мы передавали из рук в руки роман Михаила Булгакова “Мастер и Маргарита”, “проглатывали” толстые журналы “Нева”, “Новый мир”, “Наш современник”, “Москва”, “Иностранная литература” и другие. К этому можно ещё добавить научно-популярные издания “Наука и жизнь”, “Химия и жизнь”, “Знание – сила”. Зарплата инженера позволяла выписывать сразу два-три толстых журнала. В 1969 году в журнале “Иностранная литература” был опубликован роман японского писателя Кобо Абэ “Женщина в песках”. Спустя много лет в новогоднюю ночь я осталась дома одна, когда мой второй муж Николай, за которого я, по иронии судьбы, вышла замуж по огромной любви, ушёл встречать Новый год к своему приятелю. Уходя, он обронил: “Найди себе кого-нибудь”. Тогда ночью я читала роман Кобо Абэ, сюжет которого о жизни людей в яме, в зыбучих песках, глубоко потряс меня.

Помню, какое неизгладимое впечатление произвели на меня романы Юрия Бондарева “Берег” и “Выбор”. Как-то в 1975 году я ехала в поезде метро и читала роман “Берег”, опубликованный в журнале “Наш современник”. Неожиданно я почувствовала, что сидевший напротив меня мужчина внимательно смотрит на меня. Я тотчас его узнала, поскольку его фотография была помещена перед текстом произведения. Это был сам автор романа. Он пересел на скамью рядом со мной и как бы отстранённо поинтересовался, что я читаю. Я без слов показала ему раскрытый журнал, и он спросил: “Нравится?” Ответ мой был весьма красноречивым: “Я очарована”.

Как-то в обеденный перерыв я прогуливалась по Авиационному переулку, в котором находится МИЭА. Навстречу мне, тоже не торопясь, шёл мужчина. Поравнявшись со мной, он неожиданно заговорил:

– У Вас такие театральные глаза. Вы часто ходите в театр?

– Не часто, но бываю.

– Вы смотрели “Элегию”?

– Да.

Я слукавила, но я действительно хорошо знала содержание этой пьесы, поскольку в то время она была очень популярна. Я слушала радиопостановку этой пьесы Павла Павловского о любви И. С. Тургенева к талантливой актрисе М. Г. Савиной. Тогда телевидение часто показывало спектакли разных театров, а на радио звучали радиопостановки. У меня и моих подруг всегда были абонементы на концерты в консерваторию или зал имени П. И. Чайковского. Мы с удовольствием слушали стихи Андрея Вознесенского, Роберта Рождественского, Евгения Евтушенко, Николая Рубцова. Нам были чужды вещизм и заматериализованность. К счастью, сейчас, после длительного перерыва театральные и концертные залы, музеи и выставки снова охотно посещаются людьми всех возрастов.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});