Доброе имя - Константин Михайлович Симонов

(зло взглянув на Тамару Филипповну и почти вырвав из ее рук полосу). Вот, уже сокращенный и прочитанный мною.

Дорохов, не садясь, наклоняется над столом и подписывает полосу. Черданский отдает ее Тамаре Филипповне, и та уходит.

Дорохов (садясь в кресло у стола). Ну что ж, полосы я в общих чертах прочел, правки после тебя у меня почти не было…

Черданский. Вы же не правщик, а редактор. Мы должны вам давать все в таком виде, чтобы вам и хотелось что-нибудь поправить, да нечего было.

Дорохов. Да… Вообще все без перемен. Только фото замени! Я это пока снял. Согласился с Брыкиным. (Встретив взгляд Черданского.) А то бы он у меня до утра сидел — доказывал! Потом еще вернемся к этому вопросу. (После молчания, полувопросительно.) На чистые полосы надо будет еще раз все-таки взглянуть. Когда они будут?

Черданский (взглянув на часы). Все четыре — через два часа.

Дорохов (томясь желанием уйти). Хотя они, в общем, почти без правки.

Черданский (помогая ему). А лучше ехали бы вы домой, Антон Андреевич, вид у вас, честно говоря, неважный, усталый.

Дорохов. Да, сердце что-то покалывает.

Черданский. А если что, так, я, как позавчера, позвоню вам домой, посоветуюсь.

Дорохов (нерешительно). Думаешь, домой мне поехать?

Черданский. А, конечно, чего же? Когда руководитель спокоен и людям доверяет, — они тоже свое дело делают спокойно и без ошибок. Из-за этого и люблю с вами работать.

Дорохов. Ну, положим, я не такой уж чай с сахаром. Бывает, что и перцу подсыплю! (Пауза.) Ладно, уговорил, пойду. (Строго.) Но если что — немедленно звони… или присылай машину. И сам будь повнимательней.

Черданский. Можно подумать, что я вас когда-нибудь подводил!

Дорохов. Подводить, в общем, не подводил, но случись что, в конце концов ответственность вся на мне! (Пауза.) Как у тебя с этими письмами по фельетону? Крылова приходила сегодня, жаловалась, что ты до сих пор не разобрался.

Черданский. Через неделю, самое большое — две разберусь полностью.

Дорохов. А пока, что видно?

Черданский. Пока видно, что мы в основном правы. Может быть, есть отдельные неточные детали.

Дорохов. Детали, говоришь?

Черданский. Мелкие. Не меняющие сути дела. Не будем же мы из-за того, что у склочника пять пуговиц на рубашке, а мы написали шесть, извиняться перед ним. Такие извинения только подорвут авторитет газеты.

Дорохов. Да… авторитет газеты — это… (Поднимает вверх палец, показывая, как высок этот авторитет.)

Черданский. Вот именно.

Дорохов. Разберись с этими письмами особенно внимательно. Так, чтобы комар носу не подточил! Я сегодня говорил о тебе в обкоме — на ближайшем бюро твой вопрос еще не стоит, но на следующем будут утверждать тебя. Я добился. Так что учти! (Встает, подает Черданскому руку.) Ну, держи. Звони, если что. (Уходит.)

Черданский. Ну и лентяй божий! В присутствии Брыкина еще стесняется, высиживает, а при мне просто персональным пенсионером стал!

Входит Санников.

Санников. Николай Борисович, у меня сомнения…

Черданский. Какие еще там сомнения?

Санников. Этот Андрюшин, как мы только вышли от вас, сел за стол, вынул записную книжку, толстую-претолстую… Я с ним говорю, а у него руки потные, записная книжка засаленная, вся исписанная фамилиями, и почерк мелкий-мелкий!

Черданский. Ну и что?

Санников. Не знаю, как вам объяснить… А вдруг он все наврал про Твердохлебова? Просто опорочил его доброе имя. А?

Черданский. Да вы человека-то слушали, когда он перед вами вот тут говорил? Чуть не плакал! Или все пропустили мимо ушей? (Иронически.) Руки потные, книжка засаленная, почерк мелкий, нос некрасивый — аргументы серьезные, ничего не скажешь!

Санников (смущенно). Я же ничего не говорю, Николай Борисович, у меня только сомнения…

Черданский (уверенно). Поменьше интеллигентских сомнений и побольше чутья! Теперь доказать, что мы правы, для нас — дело чести! А что мы правы — я ручаюсь вам всем своим нутром газетчика. Ясно?

Санников (не особенно решительно). Ясно.

Черданский. Ну, так идите и заканчивайте!

Санников уходит. Черданский один. Выражение его лица сразу меняется. С сомнением посмотрев на папки Андрюшина, он встает из-за стола и несколько секунд в задумчивости шагает по комнате, бормоча себе под нос все одну и ту же фразу: «Черт его знает…» Наконец он снова садится за стол и, покончив с колебаниями, ударяет по столу кулаком.

Доброе имя! Там уж доброе или не доброе, а правы будем мы!

Занавес

Действие второе

Картина третья

Комната отдела писем в первом этаже редакционного здания. Четыре канцелярских стола, большое окно. У одной из стен — шкаф с картотекой и несколько шкафов с папками архива. За ближайшим к двери столом стучит на машинке Катя. Нетерпеливо посмотрев на часы, продолжает стучать.

Входит Санников.

Санников. Одна?

Катя. Ну, кончилось?

Санников. Заканчивается. Меня только спросили — и отпустили. Редактор говорит, что мы в основном правы.

Катя. Кто это — мы?

Санников (затянувшись трубкой). Ну, Черданский. Отчасти я…

Катя. Эх ты, «отчасти»!

Санников. Напрасно злишься. Надо иметь мужество признавать, когда вы неправы. Так и редактор сказал вашей Крыловой. (Пауза.) Даже у меня лично раньше были сомнения. А теперь все, как на ладони.

Катя. Какие это у тебя были сомнения?

Санников. Так, интеллигентские. И еще редактор сказал, что ваша Крылова забыла, что отдел писем при газете, а не газета при отделе писем! Понятно тебе?

Катя. Понятно. Я-то хоть при отделе писем, а отдел писем все-таки при газете. А ты при своем Черданском — и все!

Санников (с достоинством). Не особенно принципиальная реплика. Может, нам с тобой лучше все-таки раз навсегда выяснить наши отношения? Я тебя буду ждать ровно в восемь напротив, в сквере.

Катя, не отвечая, пробует печатать на машинке, но буквы то и дело заскакивают. Санников, помявшись, уходит.

Катя. Вот, даже машинку из-за него испортила!

Входит Акопов.

Акопов. Ну, где у вас письма железнодорожников? Может, что-нибудь в полосу поставлю. Только поскорей давайте, а то меня самого торопят!

Катя. Вот, только что перепечатала. (Передает ему письма.)

Акопов. А Вера Ивановна все еще на разборе дела?

Катя (взглянув на часы). Уже два часа, как у редактора! Мне, знаете, Константин Акопович, даже приснился вчера этот Твердохлебов. Такой маленький, худенький, в очках. И плачет.

Быстро входит средних лет невысокий худощавый Посетитель в очках.

Катя в первую минуту смотрит на него почти испуганно.

Посетитель в очках (быстро). А письмо ведь уже два месяца у вас лежит!

Катя.