Приключения троих русских и троих англичан - Верн Жюль Габриэль

Пернатый мир был представлен здесь самыми разнообразными образцами. Бушмен показывал всех их сэру Джону Муррэю, большому любителю пернатой и четвероногой дичи. Так между англичанином-охотником и Мокумом завязалась особая, тесная дружба. Мокум получил в подарок от своего благородного спутника превосходный карабин системы «Pauly», с большой дальностью стрельбы. Излишне описывать радость бушмена, ставшего вдруг обладателем такого великолепного оружия.

Новые приятели хорошо понимали друг друга. Являясь видным ученым, сэр Джон Муррэй в то же время слыл одним из самых блестящих охотников на лис старой Каледонии[104]. Он с вожделением слушал рассказы бушмена, у него загорались глаза, когда тот показывал ему в чаще на каких-нибудь жвачных — то на стадо жирафов голов в пятнадцать — двадцать, то на буйволов высотой в шесть футов, с головою, увенчанной спиралью черных рогов, чуть дальше — на свирепых гну с лошадиными хвостами, где-то еще — на стадо «caamas», разновидность больших ланей с горящими глазами, рога которых представляют собой грозные треугольные пирамиды, и всюду, будь то густой лес или голая равнина, — на многочисленных представителей рода антилоп, которыми так и кишит Южная Африка: серну-бастард, gemsbok, газель, кустарникового козла, прыгающего козла всех и не перечислить. Не правда ли, было от чего взыграть охотничьим инстинктам? Да разве могла охота на лисицу где-нибудь в низинах Шотландии[105] соперничать с подвигами Кумминса[106], Андерсона или Болдвина[107]. Надо сказать, что и компаньоны сэра Джона Муррэя не были столь же взволнованы видом этих великолепных образчиков дичи. Вильям Эмери, например, внимательно присматривался к членам экспедиции, стараясь угадать, что за люди его новые коллеги. Сверстники полковник Эверест и Матвей Струкс казались одинаково сдержанными и замкнутыми. Разговор они вели осторожно и размеренно, а когда встречались утром, то можно было подумать, что впервые в жизни увиделись друг с другом только накануне вечером. Не приходилось даже надеяться, что когда-нибудь между двумя этими выдающимися личностями сможет установиться тесная близость. Всем известно, что даже две льдины, оказавшись рядом, в конце концов, соединятся друг с другом, но такого никогда не случится с двумя учеными, если оба они занимают видное положение в науке.

Николай Паландер, пятидесяти пяти лет от роду, казался одним из тех людей, которые никогда не были молодыми и которые никогда не будут старыми. Этот астроном из Гельсингфорса постоянно пребывал в сосредоточенности, погруженный в свои вычисления, как великолепно организованная машина; да это и была машина, нечто вроде абаки[108] или универсального счетчика. «Счетная машина» англо-русской комиссии, этот ученый являл собою одного из трех «чудо-людей», которые могут множить в уме любое число на пятизначное, то есть был человеком вроде Мондё[109], только пятидесятилетним.

Михаил Цорн более всех подходил Вильяму Эмери и по возрасту, и по темпераменту энтузиаста, и по своему добродушию. Его приятные качества не мешали ему стать достаточно заслуженным астрономом, рано получившим известность. Открытия, сделанные им лично и под его руководством в Киевской обсерватории в области туманности Андромеды[110], наделали много шуму в ученых кругах Европы. К его бесспорным заслугам относилась и большая скромность — он всегда старался держаться в тени.

Вильяму Эмери и Михаилу Цорну просто суждено было стать друзьями. Одни и те же вкусы, одни и те же устремления соединили их. Теперь они частенько беседовали вдвоем. А в это время полковник Эверест и Матвей Струкс хладнокровно присматривались друг к другу, Паландер извлекал в уме кубические корни, не замечая пленительных ландшафтов побережья, а сэр Джон Муррэй и бушмен строили планы жертвоприношения богине охоты.

Плавание на «Королеве и Паре» по верховью реки Оранжевой проходило без приключений. Правда, иногда скалистые выступы, гранитные берега, окаймлявшие извилистое русло реки, казалось, преграждали судну путь. Или бывало так, что покрытые густым лесом острова, возникавшие перед баркой, вызывали некоторую неуверенность в том, какую дорогу следует выбрать. Бушмен в таких случаях никогда не колебался, и судно очень скоро выбиралось из тупика. Штурман ни разу не пожалел о том, что последовал наставлениям Мокума.

За четыре дня барка преодолела двести сорок миль, отделяющие Моргедские водопады от Курумана — одного из притоков реки Оранжевой, протекающего как раз мимо селения Латтаку, куда и направлялась экспедиция Эвереста. На расстоянии тридцати лье выше водопадов река делала поворот и, поменяв свое обычное направление, устремлялась на юго-восток, омывая острый угол, который образует на севере территория Капской колонии. Затем она поворачивала на северо-восток и терялась в трехстах милях отсюда в лесистых районах Трансваальской республики.

Пятого февраля ранним утром, в сильный дождь, барка достигла стойбища Клаарватер — готтентотской деревни, возле которой Куруман впадает в Оранжевую реку. Быстро миновав несколько бушменских хижин, составлявших эту деревню, судно начало подниматься вверх, против течения притока. Пассажиры «Королевы и Царя» знали об одной особенности этой водной артерии: русло Курумана, очень широкое у истоков, ниже по течению все больше сужается из-за обмеления реки под иссушающими лучами солнца, но в период дождей Куруман становится полноводным и быстрым потоком. Поэтому капитан приказал поддать пару, чтобы судно поднималось вверх по течению Курумана со скоростью трех миль в час.

Река буквально кишела гиппопотамами. Эти громадные толстокожие, которых капские голландцы называют «морскими коровами», грузные животные длиною от восьми до десяти футов, не отличались особой агрессивностью. Пыхтение самоходной барки и шум винта пугали их. Судно казалось им диковинным чудовищем, которого следовало опасаться, и потому приблизиться к ним на расстояние ружейного выстрела оказалось делом весьма трудным. Сэр Джон Муррэй охотно бы испробовал свои разрывные пули на их мясистых тушах, но бушмен убедил его, что гиппопотамы еще встретятся им в северных реках, и сэр Джон Муррэй решил дождаться более благоприятного случая.

Расстояние в сто пятьдесят миль, которое отделяет устье Курумана от стоянки в Латтаку, было преодолено за пятьдесят часов. Седьмого февраля в три часа дня они достигли пункта назначения.

Когда самоходная барка причалила к плотине, на ее борт поднялся человек лет пятидесяти, серьезного вида, но с добродушным лицом. Он протянул руку Вильяму Эмери. Астроном, представляя новоприбывшего своим спутникам, сказал:

— Преподобный[111] Томас Дэйл, член Лондонского миссионерского общества, руководитель миссии[112] в Латтаку.

Европейцы поклонились преподобному Томасу Дэйлу, тот поздравил их с благополучным прибытием и сказал, что находится в их полном распоряжении.

Город Латтаку, скорее — селение с таким названием, представляет собой самую северную миссионерскую станцию Капской колонии. Он делится на старую и новую Латтаку. Старая, почти полностью покинутая в настоящее время, к которой только что подошла «Королева и Царь», в начале века еще насчитывала двенадцать тысяч жителей, которые с тех пор уехали на северо-восток. Этот город, пришедший в упадок, сменила новая Латтаку, выстроенная неподалеку, в долине, некогда сплошь покрытой акациями.

Новый город Латтаку, в который европейцы и отправились под предводительством преподобного отца, состоял примерно из сорока групп домов и насчитывал приблизительно пять-шесть тысяч жителей, принадлежавших большому племени бечуанов. Именно здесь, в этом городе, прожил три месяца в 1840 году доктор Дэвид Ливингстон, прежде чем отправиться в путь по Замбези, — в путь, которому суждено было привести прославленного путешественника на побережье Мозамбика — через всю Центральную Африку, от залива Лоанда в Конго до порта Келимане.