Там, где хочешь - Ирина Кудесова

Когда решили с Анькой жить вместе, Владимир Семенович ни словом не обидел. Не позволил себе в другую жизнь соваться. Он как раз ушел жить к женщине. А Марина к Ане переехала. Говорила насмешникам: «Я люблю не пол, а человека».

Что от тех лет осталось? Дружба.

Осталось ожидание, что встретишь того, с кем сможешь говорить.

Говорить и находиться близко. Потому что просто говорить можно по-прежнему с Анькой, но с ней навсегда уже далеко.

Марина оторвала взгляд от экрана, покосилась на Корто. Как быть-то? Тянуть коня за копыта, опять попроситься домой, строить из себя цитадель?

Фильм закончился, но дождик все моросил. Корто раскрыл зонт; взяла его под руку. А если он исчезнет, как тогда из переписки? Марокканка в кружевных трусищах не дремлет. Да и к братьям не хочется. Хочется с Корто.

Завернули в переулок, где перед кино кое-как бросили машину, опаздывали.

— Уф. Я все гадал, увезут в «собачник» или не увезут.

Дверцу мог бы и открыть в порыве галантности. Но не открыл — весь такой естественный-небезобразный.

Уютно в этом стареньком «пежо». На лобовом стекле — щедро рассыпанные капли. Дворники вздрагивают, бегут, топча их.

Молчание. Денис поворачивается к Марине и смотрит, едва улыбаясь. Но только — едва: если откажут, чтобы лишнего не наулыбать.

И Марина вдруг вспоминает про Вадима.

38

Есть те, с которыми такое происходит. Марина как раз из них. Называйте это слабостью, пожалуйста. Слабость: страх потерять того, кто тебе небезразличен. На пустом месте потерять.

Три года назад Марина жила с Вадимом, математиком, переквалифицировавшимся в бизнесмены. По вечерам строили планы — как в люди выбираться. Вадим купил квартиру в Москве, на стадии строительства, и оно подходило к концу. Марина искала возможность податься иллюстратором в столичное издательство. И в один не сказать прекрасный вечер Вадим домой не вернулся. Марина провела жуткую ночь, названивая на выключенный мобильный, а наутро Вадим позвонил сам и заявил, что он про нее «в курсе». Всё. Перезванивать было — мартышкин труд: абонент недоступен. Через трое бессонных суток Марина послала эсэмэску, что переезжает к родителям, ключ в почтовом ящике. На следующий день Вадим взял трубку домашнего телефона. «Тебя видели сама знаешь с кем и где». Она не знала.

— Может, с Витькой?

— Голову не морочь. Впрочем, это уже неважно.

Подружки диагностировали: происки бывшей супруги. Ту особенно заедали московские перспективы. «Супругу на сене» можно понять, хотя и не хочется.

Марина просила — давай встретимся. Однажды согласился, но перезвонил, отказался. Она явилась к нему домой. Никого не было: села на ступеньку и стала ждать. Около одиннадцати вечера из лифта вышел мрачного вида парень и вставил ключ в замок Вадимовой двери. На удивленный вопрос ответил, что снимает квартиру с прошлой недели, хозяин переехал в Москву.

Она и ломанулась в столицу, ошалев. Только спустя год выяснилось, зачем на нее эти мучения свалились. Слухи прикатились, что Вадим доигрался в бизнес — убили. Так что, похоже, это Бог уберег ее от худших страданий.

После Марина ни с кем не встречалась — не хотелось.

А вот возьмет Корто и завтра уже не позвонит.

Вдох-выдох. Вдох-выдох. Дворники трындят по лобовому стеклу.

Марина отводит глаза:

— У меня нет с собой зубной щетки.

— Найдем.

Машина выезжает из переулка на улицу Риволи.

39

Кто ни придет, все первым делом бросаются на тортил смотреть. Тортилы, две своенравные trachemus scripta elegans, черепахи с красными висками с берегов Миссисипи, обретаются в двухметровом аквариуме — прилипнут рыльцами к стеклу, гребут ластами, пялятся на человеков. Пальцем стукнешь перед носом — разевают пасти: обычный аттракцион.

— Корто, что-то они не реагируют…

— Сдохли позавчера.

Круглые глаза.

— Завтра будешь им стучать, спят уже. Они, вообще, злобные. — Открыл окно, в комнату потекла теплая ночь. — Эти две девицы еще нас переживут. Не до всех это сразу доходит: заведут животину, а она растет, как на дрожжах, место ей нужно, мясо подавай, и такая перспектива лет на пятьдесят. Хозяева помаются и радостно отпускают «на природу». А там она — настоящий терминатор. Зубы увидишь — поймешь.

Снял рубашку, Клелия отвернулась. Может, жалеет, что поехала.

Подошел сзади, обнял.

— А тебе если надоедят, что делать будешь? — Оглянулась. — А как быстро тебе всё надоедает?

Вот это «по-ихнему», по-женски. Полшага сделала на чужую территорию и уже норовит ее под контроль взять. «Скажи только, что тебе со мной надоест! Ты еще настоящего терминатора не видел».

— Это памятные тортилы. Надоесть не могут.

— А-а…

Когда ездили со Сью во Флориду, очень все приятно протекало. Сью разомлела, начала совместные планы строить. Весьма трогательно. Потом — Нью-Йорк и бесславно закончившееся рандеву с Марго, после которого броуновское движение по Бродвею привело к суетливому китайцу, из-под полы торговавшему флоридскими черепахами, этими самыми trachemus scripta elegans. Торговлю ими в Штатах запретили: чудовищ расплодилось на фермах до ряби в глазах. В Европу уже года три как их ввозить нельзя… решил рискнуть — давно хотелось себе этого зверя. Китаец приоткрыл пластиковый короб: там горка насыпана из панцирей с двухфранковую монету, выбирай. Вступило в голову жест сделать — купить двух, одну Сью подарить. Черепахи-то флоридские — будет память о таких душевных каникулах. В какой-то степени — вечная память…

Сью прямо передернуло: «Эти твари вымахивают до четверти метра и двух килограммов!» Ну да, в неволе. А на природе — все сорок сантиметров выжимают при весе в восемь кэгэ, с такой мясоедкой шутки плохи…

Пришлось обеих красоток себе забрать. Тогда неясно было, дамы они или как, а хотелось девиц — они крупнее. Так и вышло, теперь захапали площадь в квартирке.

Интересно, как завтра с Клелией быть? Учеба у нее пока не началась, «вся твоя». А вот это лишнее.

40

Шла по Елисейским Полям, моросило; держала одолженный Корто зонт. Утром сказал — у тебя, наверно, дела в городе?.. Ну да, еще какие. Довез до Елисейских и уехал. Шесть вечера. Идти некуда.

Прощайте прогулки по набережной и походы в кино. Теперь ждать — позвонит или нет. Наверно, нет.

41

Началась учеба: все на французском, ничего не понятно; возникает здоровая паника. В этой дорогущей школе принимают всех, за деньги-то, достаточно два слова на собеседовании связать. И вот изучай теперь на чужом языке компьютерные дизайн и рекламу. По счастью, в группе нашлась добрая душа — после занятий Марьон пересказывала Марине изученное, разжевывая фразы до состояния кашицы. Марина возносила Марьон благодарения, задаваясь вопросом, выдержит ли та более недели.

Вскоре некоторые слова стали различимы в мутном потоке преподавательской речи — «графика», «стратегия рекламы», «маркетинговая идея», «фотошоп», «иллюстратор», «флэш», «логотип», «марка»… Марина сидела по вечерам с учебником французского, мечтая поскорее освободить Марьон от сеансов самоистязания. И жилье искала: штудировала газету частных объявлений. Безрезультатно: являясь по адресам, обнаруживала хвост страждущих, вьющийся по лестнице до вожделенной норы. Выбирали не ее, студенточку.

Это длилось недели две, потом брат-фотограф объявил: каникулы кончились, теперь по выходным тут будет обретаться его сын — не в браке рожденный, но признанный, а это значит, что Марине следует освободить помещение. Угол-то ей выделен в шестиметровой детской, и это не тот случай, когда в тесноте, да не в обиде.

42

В тот раз отвез ее на Елисейские, сам домой поехал, читать: на одном биологическом форуме выложили книженцию любопытную про хамелеонов. Позвонил ей через день, вечером. Все думал, может, не стоит — мало ли где она. И с кем. Оказалось — нет, дома язык зубрит. Решил не дергать. Спустя три дня снова набрал — предложил встретиться. Она в слезы ударилась. Странный народ женщины.

Потом учеба началась, и не только у нее — вернулись с каникул лицеисты-двоечники, которые с биологией не в ладах. Частные уроки — работенка не напряжная, это не с указкой у доски стоять. Отстоял свое: гражданство французское получил, сразу из лицея и уволился. Теперь хоть всю жизнь учи маленьких дебилов и налоги не плати с этого: в Казахстан не вышлют, баста. Пять лет назад в парижский лицей занесло от безнадеги — не просчитал, когда увольнялся из «Систюд натюр», что за биологом, к тому же черепашником, работа не погонится. Сколько раз жалел, что из Бордо уехал! Да ладно, надоело с начальником препираться и рулить по лесным ухабам до лаборатории.