Елена Троянская - Маргарет Джордж

Было еще одно обстоятельство, пожалуй самое важное. Без этого я не смогла бы принять участие в посвящении.

— Ты должна быть безупречно чиста не только телом, но и духом, — сказала Агава торжественно. — Нужно иметь незапятнанные руки и безукоризненно чистое сердце.

Такое требование привело меня в ужас. Мне казалось, будто я вся осквернена и насквозь изъедена своими детскими прегрешениями. Теперь-то я знаю, что только убийце запрещено участвовать в мистериях, но думаю, это было правильно: с самого начала настроить ребенка на непримиримую борьбу с собственной слабостью. Хотя даже убийцу не отлучают от мистерий пожизненно: если он прошел через обряд искупления и очищения, он может принять участие в посвящении.

Если бы убийство навсегда лишало права участвовать в мистериях, то отец вряд ли смог бы отправиться вместе с нами, а между тем он с воодушевлением готовился к предстоящему событию. Я убедилась, внимательно слушая разговоры взрослых и задавая кое-какие вопросы, что отец в свое время готов был почти на все — осмелюсь даже сказать, на все — ради того, чтобы вернуть и удержать свой трон. Имея беспощадных врагов, он вынужден был и сам проявлять беспощадность. В его владениях водилось много разбойников, бандитов и плохих людей. Говоря «плохие люди», я всякий раз улыбаюсь — с этим выражением связана одна из шуток моих братьев. Когда я упоминала какую-нибудь страну — неважно, Крит, Египет, Афины, Фессалию, Фракию, Сирию или Кипр — они мне говорили страшным голосом:

— Фу! Там живут плохие люди!

— Как? Все до одного плохие? Не может быть! — возражала я.

— Ну, это Полидевк так считает, — смеялся в ответ Кастор. — Я же скажу вот что: плохих людей очень много, но они перемешаны с хорошими. Мы торгуем с разными народами, без них наш дворец был бы пуст и гол. Лишен роскоши, которую так любит матушка.

— Поэтому, сестричка, будь настороже! Остер-р-р-егайся плохих людей! — прорычал Полидевк и рассмеялся. — Чтобы участвовать в мистериях, приезжает много чужеземцев. Но они должны говорить по-гречески. Благодаря этому условию дикари не допускаются к участию в них.

Дни пошли на убыль. Сначала едва заметно: просто звезды на небе зажигались чуть раньше. Потом утренние лучи стали падать в мою комнату под другим углом, а ветер поменял направление. По ночам он приносил холод с запада. Пришла пора отправляться в святилище для встречи с богинями.

Выйти следовало на рассвете. Мы поднялись еще затемно, чтобы отведать в молчании лепешек из зерна нового урожая и молодого вина. Затем мы облачились в туники и плащи зеленого цвета с золотом, в честь богинь, — это цвета растений и колосьев — и взяли в руки факелы. Повозка, тяжело груженная дарами полей и плодами, стояла наготове. В тот момент, когда солнце показалось над горизонтом, мы уже поднимались в гору, на которой находилось святилище.

Я, как и обещала, накинула ненавистное покрывало и произносила нараспев гимны в честь богинь, которым меня научили. Разговаривать не полагалось, но я слышала, как отец с матерью что-то негромко обсуждают. Клитемнестра шла за ними, смиренно опустив голову, но, вероятно, пыталась разобрать их слова. Воздух был свеж и густо напоен запахом сжатых полей. Я вдруг остро ощутила всю красоту и богатство осени.

По мере нашего продвижения тропа становилась все отвеснее, повозка уже не могла карабкаться вверх за нами. Слуги выгрузили из нее наши подношения богиням и понесли кувшины с зерном и корзины с фруктами на плечах. Священный короб с ритуальными предметами несли на специальных носилках. Пока мы поднимались, к нам присоединилось много людей из числа жителей предгорий. Мать оглядывалась проверить, не сняла ли я покрывало.

Перед богинями все равны, поэтому наши спутники чувствовали себя свободно, могли обогнать и даже потеснить нас. Наши стражники — те двое, которые должны были участвовать в обряде, — защищали нас от напора толпы. Братья тоже, хотя их губы непрерывно шептали слова гимнов, не спускали с нас глаз и готовы были в любой момент броситься на помощь. Входить в святилище с оружием в руках запрещалось, но пока мужчина не переступил его порога, он держит меч в ножнах.

Тропа стала еще круче и значительно сузилась, превратив поток паломников в узкий ручеек; вдруг она сделала резкий поворот и уперлась в огромный серый камень, который преградил нам путь. Внутри у меня все затрепетало, сердце ушло в пятки, и я не сразу поняла отчего. А причина была в нахлынувшем на меня воспоминании из детства: валун, на его вершине сивилла, которая выкрикивает свои ужасные пророчества. На вершине этого камня тоже что-то виднелось, я вздрогнула и напряглась, готовясь к встрече с неведомым.

Сбившиеся в кучу возле камня, одетые в лохмотья, люди начали глумиться и оскорблять нас.

— А, Тиндарей! Отчего не приходишь на рынок? Самое подходящее место для тебя — ты ведь торгуешь своими дочерьми! — кричал один.

— Нет, только Лебедушкой! — выкрикнул другой.

Откуда они узнали мое домашнее прозвище? Как они посмели произнести его?

— Посмотри-ка на свою жену! Посмотри! — закричали все хором. — Что там прилипло у нее между ног? Уж не перышки ли?

— С кем следующим? — Теперь толпа нападала на мать. — С быком, как царица Крита? А не хочешь попробовать с дикобразом?

Один вскочил на камень и замахал руками, его плащ захлопал.

— Улетаю! Улетаю! Тут появилась птица поважнее!

Отец с матерью шли опустив головы, что было очень непохоже на них, и не давали никакого отпора.

Клитемнестра отделалась довольно легко: когда она проходила мимо улюлюкающей толпы, ей досталось несколько замечаний лишь по поводу коренастой фигуры и больших ступней. А затем наступила моя очередь. Толпа продолжала свистеть и визжать, а кто-то попытался сорвать с меня покрывало:

— А клюв у тебя есть? Покажи-ка клюв!

Теперь, когда покрывало хотели сорвать, я стала его защищать. Я изо всех сил вцепилась в золотой обруч и не отпускала рук.

— А где скорлупа? Яйцо-то большое было?[5]

Кричали еще что-то, но я не помню что. Я прошла мимо как можно быстрее, стараясь при этом не бежать — чтобы не показать им, что боюсь. Но меня била дрожь. Оказавшись по ту сторону камня и оставив насмешки за спиной — теперь они предназначались тем, кто шел следом, — я бросилась к матери.

— Все позади, — сказала она. — Мы не предупреждали тебя, но все это входит в обряд посвящения — пройти через шквал оскорблений. Но ты выдержала испытание.

В ее голосе слышалась гордость за меня.

— Для чего это нужно?

Я находила такой обычай жестоким и бессмысленным.

— Чтобы всех уравнять, — ответил отец. — Цари и царицы должны претерпеть унижение наряду с прочими смертными. Что бы нам ни кричали — мы не имеем права наказать крикунов. Таковы правила.

Отец рассмеялся, словно речь шла о самом простом деле, но я понимала, что это смирение стоило ему больших усилий и размышлений.

— Да, это урок смирения, — добавила мать. — Человек должен хоть раз услышать самое гадкое, что о нем болтают за глаза. Особенно если он постоянно окружен льстецами.

Мы приостановились, дожидаясь Кастора и Полидевка, которые продирались сквозь град насмешек.

— Считается, что мы извлекаем из этого испытания уроки, — говорил отец, и его губы искривились, как это бывало, когда его посещала важная мысль. — Лично я извлек один урок: он касается Елены. Мы пустим слух, что она прекраснейшая из женщин на свете. Да, именно так. Не больше и не меньше. Она будет по-прежнему носить покрывало. Это подогреет интерес и увеличит выкуп с жениха.

— Но мне еще рано выходить замуж… — прошептала я в надежде, что это действительно так: мне всего десять лет. — А покрывало…

— То, чего люди не могут увидеть глазами, они дорисовывают воображением. А потом со всей одержимостью стремятся получить. Но то, чего они страстно желают, стоит дорого, и люди готовы платить любую цену. Если люди будут видеть радугу каждое утро, ее перестанут замечать. А мы скажем, что радуга здесь, под покрывалом, но никому ее не покажем.

— Прекраснейшая из женщин на свете? — прищурилась мать. — Вправе ли мы делать такие заявления?

Тут, хохоча и спотыкаясь, к нам подбежали Кастор и Полидевк.

— Они знают слишком много! — сказал Кастор. — Похоже, они знают о нашей семье все!

— Они знают только одно — как больнее обидеть нас, — ответила я. — А это не так уж мудрено — обидеть человека. Я не понимаю, что такого еще они могут знать.

Клитемнестра одобрительно посмотрела на меня.

— Елена права. Оскорбить человека несложно. Подняться над оскорблением — куда труднее. Обиды мы помним гораздо дольше, чем похвалы. Так уж устроены люди.

— Создается впечатление, будто боги устроены точно так же: наши восхваления и богатые жертвоприношения они принимают как должное, а оплошности и упущения помнят вечно[6],— проворчал отец и окинул взглядом процессию. — Идемте же, мы теряем время.