Золотая Звезда - Павел Саксонов

Дон Пабло смотрел по сторонам, вглядывался в лица окружавших его индейцев и начинал во всё это верить. Собранные отрабатывать «армейскую миту» chakra runakuna, как назвала их Корикойлюр, любой из этих, как их назвала она же, sillpa runa отнюдь не выглядел недовольным выпавшим ему жребием. Не выглядел оборванцем, как это бывало с наемниками на службе конкистадоров. Не выглядел голодным, не говоря уже об истощении от голода или непосильной работы. В колонии индейцы каждый год умирали сотнями тысяч, их численность стремительно сокращалась. В Вилькабамбе, похоже, население росло. Во всяком случае, окружавшие дона Пабло индейцы были по большей части молоды, а значит, родились уже здесь. Контраст с испанскими владениями был настолько разительным, что на ум поневоле приходило сравнение с саранчой, обрушившейся на тщательно культивируемое поле и за считанные часы сожравшей всходы без остатка.

14

Дон Пабло посмотрел на Корикойлюр и обнаружил, что она тоже смотрит на него: внимательно и с выражением лица необыкновенно серьезным.

– Что? – спросил дон Пабло.

– Я никогда не видела тебя… таким, – ответила Корикойлюр.

– Каким?

– T’uku… Не знаю, как это перевести… погруженным в себя… нет, не просто погруженным. И не в себя. Вышедшим из себя, за пределы своего тела. Или даже не так, а вот так: как будто к тебе прикоснулся apu. Дух. Как будто он что-то тебе говорит, а ты его внимательно слушаешь. Что он тебе сказал?

Дон Пабло улыбнулся:

– Что я буду любить тебя вечно.

Корикойлюр нахмурилась:

– Духи такого не могут сказать.

– Почему?

– Потому что вечность в сознании – удел богов, а сознание человека ограничено только этим миром. Не зря же, когда мы умираем, мы переходим в мир тех, кто еще не родился. Ты можешь представить еще не родившегося, но уже влюбленного человека? Того, кого еще нет, но кто уже наделен сознанием?

И снова дон Пабло улыбнулся:

– Глядя на тебя и слушая тебя, я могу представить всё что угодно! И потом: пусть мир еще нерожденных и умерших один, разница между ними очевидна. Умершие жили. Понимаешь? Они знали вот этот мир. Они имели сознание в нем и любили. Откуда тебе знать: может, умерших для того и помещают в мир нерожденных, чтобы их души подготавливали души тех, кто еще ничего не познал? На днях ты рассказывала об уака и о том, что вы советуетесь с ними, и что они отвечают вам. Как бы они могли осмысленно отвечать, если бы у них не было сознания?

– Уака – это…

– Такие же люди, как мы с тобой. Вернее, были такими же людьми. А сейчас они находятся там. – Дон Пабло пальцем указал на землю. – Их души находятся там. Там же, где души нерожденных.

Если раньше, когда Корикойлюр посвящала его в премудрости верований своего народа, глазами хлопал дон Пабло, то теперь хлопать глазами настала очередь Корикойлюр. Она явно растерялась.

– Видишь, нет ничего невозможного в том, чтобы умереть и оставаться в сознании. Умереть и продолжать любить. То есть любить вечно. А если так, нет ничего невозможного в том, что апу, как ты его называешь, сказал мне: «Пабло! Ты будешь вечно любить Корикойлюр!»

15

До заката оставалось совсем недолго, когда отряд остановился на ночлег подле тамбо, типичного за тем лишь исключением, что в нем ни за что не нужно было платить. Этот тамбо, как некогда и при Империи, являлся государственным учреждением, и его единственным предназначением было обслуживать путешествующих по государственным делам: давать им пищу и кров. Правда, вместить всю сотню он не мог, но, видимо, в этом и не было нужды: воины на походе должны были спать под открытым небом. Что же касается ужина, то в Вилькабамбе придерживались старого обычая, о котором дон Пабло тоже был наслышан: никто никогда не ел под крышей, насколько бы высокопоставленным человеком он ни был. Прямо на земле расстилалось полотнище, на него выставлялись еда и питье, люди рассаживались спина к спине, если только не было какого-нибудь торжества, когда садились лицами друг к другу, и ели и пили отмеренные порции.

К приходу отряда в тамбо явно были готовы: приготовления не заняли много времени. Чункакамайок, в обязанности которого, как пояснила Корикойлюр, входило и наблюдение за тем, чтобы каждый из подчиненных ему людей получил положенный рацион, лично распоряжался. Так же поступали и другие десятники, и делалось все быстро и споро. Дон Пабло повидал немало бардака в испанских войсках, когда наступало время готовки и дележки пищи. Эффективная простота организации и слаженность действий в индейском отряде его удивили.

– Неужели всегда так? – спросил он у Корикойлюр.

– Здесь – да. А раньше так было везде.

На ужин подали тушеную похлебку из маиса с добавлением бананов. Бананы в горячей похлебке удивили дона Пабло не меньше, чем царивший вокруг порядок. Но если бананы просто его удивили, то обилие жгучего перца неприятно поразило. Несмотря на соблазнительный вид и ароматный пар, есть такую похлебку было решительно невозможно! Однако индейцы ели ее с видимым удовольствием. С таким же удовольствием ела ее и Корикойлюр. А когда он попробовал потушить пожар во рту чичей23, его лицо и вовсе вытянулось: даже самое дрянное вино, которое он в жизни не стал бы пить, показалось ему желанным напитком.

– У нас ведь есть еще сушеное мясо? – жалобно спросил он. – И простая вода здесь где-нибудь найдется?

Корикойлюр хихикнула. Только что невозмутимо-отстраненные индейцы, глядя на мучения дона Пабло, тоже захихикали. Чункакамайок поначалу нахмурился, но и он не выдержал и захихикал. Дон Пабло вскочил на ноги и бросился в тамбо. Вскочил и чункакамайок: побежал за ним. Вскочила и Корикойлюр, понимая, что без нее никак не объясниться. Порядок был нарушен, поднялась суета.

– Ima qhatichkan?24 – грозно раздалось за спинами.

Все обернулись. Взгляд явившегося на суету пачака камайока не просто излучал гнев: этот гнев, казалось, изливался огнем, да так, что вот-вот могла бы загореться тростниковая крыша тамбо. Чункакамайок посерел. Корикойлюр спряталась за дона Пабло. Дон Пабло остался один на один с взбешенным начальником отряда.

– Пить! Вода! Понимаешь? – стараясь подбирать как можно более простые слова, заговорил он и одновременно принялся жестикулировать: показывал на горло, тяжело дышал, делал вид, что подносит к губам емкость с водой и глотает.

Очевидно, жестикулировал дон Пабло так же смешно, как смешно выглядел, когда поперхнулся сначала похлебкой, а потом и чичей. Во всяком случае, взгляд пачака камайока сначала смягчился, а затем в нем появились искорки смеха. Только что грозный, теперь индеец явно старался не рассмеяться. Махнув на дона Пабло рукой, он обратился с каким-то вопросом к стоявшему навытяжку и все еще серому от страха десятнику. Тот быстро-быстро заговорил, а когда закончил, пачака камайок уже и в самом деле давился от смеха. Он пытался сдержать себя, но, как прежде и все остальные, не выдержал. И смех его, когда он все-таки рассмеялся, был настолько заразительным, что засмеялись и чункакамайок, и Корикойлюр. Все трое смеялись так, что слезы лились из их глаз. Лились они и из глаз дона Пабло, но не от смеха, а от обиды и потому, что язык и горло всё еще отчаянно жгло, облегчения не было, и никто, похоже, не собирался прийти ему на помощь. Даже Звёздочка! Даже она!

– Пить!

Новый взрыв смеха.

– Вода!

Пачака камайок схватился за живот. Чункакамайок вытирал слёзы. Корикойлюр, со спины обхватив дона Пабло руками, головой уткнулась в него и аж подрагивала от хохота, что было особенно обидно.

Дон Пабло плакал, моргал, но больше не произносил ни слова и не делал никаких жестов. Он понял, что так добиться помощи от веселящейся троицы невозможно. К счастью, пачака камайок вспомнил о своем достоинстве, резко оборвал смех, по-прежнему, однако, давясь от него, и отдал чункакамайоку короткий приказ. Чункакамайок, отстранив от дона Пабло Корикойлюр, взял его за руку и буквально потащил за собой: на выход из тамбо и вокруг него.

За тамбо, почти у его задней стены, обнаружился источник. Увидев его, дон Пабло вырвался, упал на колени и стал пить – жадно и не стесняясь того, какое впечатление он производит: стесняться, в сущности, было уже нечего. Напившись и затушив «перечный» пожар, он ополоснул лицо, вымочил в воде взмокшие от пота волосы, пригладил их и поднялся. Пачака камайока поблизости не было. Чункакамайок стоял рядом, но на него дон Пабло даже не взглянул. Он устремил пристальный и полный укоризны взгляд на Корикойлюр, и та покраснела.

– Извини, – коротко произнесла она.

– Вечная любовь! – ответил дон Пабло.

Корикойлюр поняла иронию и покраснела еще гуще. Дон Пабло вздохнул: смущенная, Звёздочка выглядела настолько прекрасно, что не простить ее было невозможно. Пусть даже в ее смущении не было ни капли раскаяния.