Золотая Звезда - Павел Саксонов

Путешествие подходило к концу. Дон Пабло и Корикойлюр, оба одинаково неуверенные в том, что ожидало их по его завершении, нарочно медлили, сокращая дневные переходы и останавливаясь на ночлеги задолго до наступления темноты. Корикойлюр больше не читала «лекции» о верованиях своего народа, а дон Пабло отбросил мысли о последствиях своего отступничества. Они просто наслаждались друг другом: психологически – от того, что были вместе, и физически – каждый день и каждую ночь открывая друг в друге всё новые и новые, присущие только им, особенности и желания. Они наполнялись друг другом и вместе с тем истощали друг друга до предела и даже больше предела: когда у обоих иссякали силы, они просто лежали рядышком, смотрели друг на друга и не могли насмотреться. Губы что дона Пабло, что Корикойлюр распухли от бесчисленных поцелуев. Иногда казалось, что целоваться больно, но они продолжали целоваться и не могли остановиться.

– Я тебя никому не отдам, – повторял и повторял дон Пабло.

– Только попробуй! – отвечала Корикойлюр.

– Я умру без тебя, – повторял и повторял дон Пабло.

– Просто не отдавай, – отвечала Корикойлюр.

– Если я не смогу быть с тобой, я убью сначала тебя, а потом себя, – повторял и повторял дон Пабло.

– Убей! – отвечала Корикойлюр.

12

Так прошли еще дней пять или шесть, а потом граница была перейдена. Обнаружилось это сразу, даже внезапно: откуда ни возьмись, появился большой отряд вооруженных индейцев. Их предводитель, назвавший себя пачака камайоком19, сначала долго и с удивлением смотрел на странную парочку, а затем потребовал объясниться. Говорил он на таком ужасном испанском, что дон Пабло едва его понимал. Дон Пабло попробовал было обратиться за помощью к Корикойлюр, чтобы та послужила переводчиком, но Корикойлюр шепотом объяснила, что это невозможно: слушать женщину пачака камайок не станет. Так оно и было: индеец требовательно обращался к дону Пабло, а на Корикойлюр, когда та заговорила, грозно шикнул, прибавив какие-то слова, услышав которые, Звёздочка опустила глаза и замолчала. Дон Пабло растерялся:

– Черт побери! Как же мы будем разговаривать, если ни ты, ни я друг друга не понимаем?

Индеец, однако, ничуть не смутился: он быстро-быстро заговорил на своем языке, перемешивая его с испанскими словами, и так сверкал глазами, делал такие грозные и недвусмысленные жесты, что дон Пабло решил положить этому конец единственно возможным способом: вытащил из ножен шпагу и протянул ее эфесом вперед, показывая, что попросту сдается. Веди, мол, в плен или куда там у вас полагается. «Авось, – при этом думал он, – упрямый пачака камайок приведет его и Звёздочку в столицу Вилькабамбы, а там наверняка найдутся те, кто смогут послужить переводчиками. Да хоть те же миссионеры в конце концов!»

Пачака камайок, увидев, что дон Пабло обнажает шпагу, замолчал, напрягся, но следующий жест понял превосходно.

– Mana muchuy!20 – отмахнулся он.

А вот это превосходно понял уже дон Пабло. Действительно: сдалась индейцу с сотней вооруженных воинов какая-то шпага какого-то испанца! Дон Пабло сунул шпагу обратно в ножны. Пачака камайок отдал своим людям команды, и дон Пабло с сидевшей на лошади Корикойлюр оказался окруженным. Отряд неспешным шагом двинулся в сторону видневшихся на горизонте поросших лесом предгорий.

Пачака камайок вел отряд и находился где-то далеко впереди, зато непосредственно окружавшие дона Пабло и Корикойлюр индейцы были очень – как бы это сказать? – раскованными. Они не скрывали своего любопытства, пытались расспрашивать, но так как испанского они не знали вообще, беседа не налаживалась. Тогда один из них заговорил с Корикойлюр, та ответила, и настроение индейцев, в котором только что преобладал обычный интерес к чему-то новенькому и неожиданному, резко переменилось. На дона Пабло устремился десяток изумленных взглядов, после чего от раскованности не осталось и следа. Один из индейцев прикрикнул на других, лица тех мгновенно приобрели непроницаемую отстраненность – почти такую же, какую еще пару недель назад дон Пабло с болью наблюдал на лице своей Звёздочки. А тот, что прикрикнул, изобразил подобие поклона и сказал:

– Nanachikuni.

Встал во главе десятки и тоже превратился в отстраненную непроницаемость. Дон Пабло вопросительно посмотрел на Корикойлюр.

– Это, – подбирая слова, попыталась объяснить она, – многозначное выражение. Оно означает и то, что говорящий выказывает уважение, и то, что говорящему причинена ужасная боль. Зависит от ситуации.

– А сейчас?

– Не знаю.

Дон Пабло пристально посмотрел на Корикойлюр, но та, похоже, и вправду не знала, что именно хотел выразить индеец.

– А сама-то ты что им рассказала?

– Правду.

– Но ведь и «правда» – многозначный термин! – воскликнул дон Пабло. – Что значит – «правду»?

– Всё как было и всё как есть.

– И что это означает? Почему они так переменились?

– Вот это как раз легко объяснить! – Корикойлюр улыбнулась. – Мгновение назад ты был для них обыкновенным бродягой, каких полно приехало из твоей страны. А сейчас ты – инка, подобие инки: на ваш лад. Они тебе не ровня. Ведь кто они? – Корикойлюр запнулась, подбирая определение. – Chakra runakuna, крестьяне. Служа в армии, они отрабатывают миту: в Willka pampa всё заведено так же, как было раньше. Они – не профессиональные воины. Два-три месяца, и они разойдутся по домам. А на их место, если в этом будет нужда, призовут других.

– А этот, – дон Пабло кивнул на шедшего впереди десятки индейца, – разве не профессиональный воин? Он же вроде бы главный среди вот этих людей?

– Главный, – подтвердила Корикойлюр. – Но он всего лишь чункакамайок21. Его положение не сильно отличается от положения остальных. Он тоже отрабатывает миту, а когда отработает, вернется к своим обычным занятиям. Он не крестьянин, но такой же kamachi, как и они.

– Кто?

– Обязанный налогами, – немного коряво пояснила Корикойлюр. – Sillpa runa. Простой человек. Вот пачака камайок – другое дело. Он даже может быть инкой, хотя навряд ли: на нем нет отличительных знаков инки. Или сыном какого-нибудь кураки. Военная служба для него – занятие единственное и постоянное. В любом случае, он точно не sillpa runa.

– Если бы он еще умел говорить по-испански!

Корикойлюр засмеялась. Услышав ее смех, индейцы было обернулись на него, но тут же снова приняли отстраненно-непроницаемый облик.

– Он говорит на runasimi22, человеческом языке. Это ты, с его точки зрения, не умеешь разговаривать!

Дон Пабло покраснел. И в самом деле: с какой стати он решил, что кто-то должен понимать его, а не он других?

13

Дорога, по которой шел отряд, преобразилась. Она явно была проложена сравнительно недавно и поддерживалась в прекрасном состоянии даже несмотря на то, что проходила через местность, расчищенную от леса, бороться с которым во влажном и теплом климате было не так-то просто. Стиснутая в узкой долине, она, тем не менее, по обеим сторонам окаймлялась возделанными полями – маисовыми и коки. Сколько стоило труда удерживать джунгли от наступления, оставалось только догадываться. Дон Пабло смотрел по сторонам и поражался трудолюбию обустроивших всё это людей. В отличие от прочих андских кордильер, с начала конкисты пришедших в запустение, и даже в отличие от сьерр Испании, своим безлюдьем наводивших тоску, кордильера Вилькабамбы выглядела так, словно ее обласкало внимание Бога. Если на территории вице-королевства почти беспредельно хозяйничали шайки разбойников под водительством желавших урвать кусок пожирнее высокородных и не очень бандитов, то здесь, на землях последнего независимого индейского государства, царил образцовый порядок. Там – разрушенные ирригационные каналы, заброшенные поля, порабощенные и согнанные в энкомьенды несчастные, здесь – всё так, как будто не было никакого нашествия: как будто Империя продолжала жить. Заставляя трудиться – да. Но обеспечивая каждого всем необходимым для жизни. Дон Пабло слышал от тех, кто успел застать Империю в ее прежнем виде, что в ней понятия не имели о нищете, попрошайничестве, смерти от голода или изнеможения. Неспособные к труду – увечные от рождения, калеки из-за несчастных случаев, вдовы, оставшиеся без кормильцев, старики и старухи – получали содержание от государства. Это казалось басней, выдумкой, потому что больше нигде такого не было, но рассказчики настаивали на том, что всё это – правда. Конечно, добавляли они, инки не отличались снисходительностью к лентяям, а их законы были таковы, что за любой проступок следовало беспощадное наказание, немыслимое в Старом Свете. Но если ты трудился, знал свое место, не воровал, не любодейничал, тогда от рождения и до смерти от старости ты был обеспечен пропитанием, кровом над головой, добротной одеждой и даже – в это верилось особенно трудно – женой и потомством: каждому молодому человеку, вступившему в определенный возраст, подбиралась пара. Более того, жениться было обязанностью, а не правом: холостяками в Империи могли быть только мальчики и вдовцы. Завоеватели в одночасье разрушили веками создававшуюся систему. И вот – голодные, нищие, оборванные, изможденные люди стали в колонии такой же обыденностью, какими они были в любой европейской стране.