Тельняшка - моряцкая рубашка - Марк Ефетов

ПЕРВЫЙ УЧЕНИК ПО ЖАЛОБАМ

Если рассказывать о Жене Ежине, получилась бы целая книга. Но я постараюсь поменьше о нём писать. Скажу только, что он чаще других вспоминал Советскую власть. Как-то наш школьный сторож, которого Женя "довёл" (а "довести" он мог кого угодно), сказал: "Выпороть бы тебя!" Женя сразу же ответил: "Не те времена, папаша. Советская власть не позволяет бить детей". Однажды Жене пригрозили исключением из школы, а он: "Не выйдет! При Советской власти все должны учиться". Когда на уроке учительница рассказывала нам про гражданскую войну, про то, как наши брали Перекоп, Женя шепнул мне:

- Будь спокоен. Советская власть их шикарно обеспечила.

- Кого? - спросил я.

- Как кого?! Вояк этих. Красногвардейцы знаешь какое жалованье получали и награды всякие! А убьют - жене пенсия.

Я, помню, тогда подумал: "Может быть, награды созданы, чтобы отмечать подвиги, но люди совершают подвиги, конечно же, не для наград".

Женя плохо учился, и первое время многие ученики старались ему помочь, или, как теперь говорят, взять на буксир. Однажды Серафима Петровна вошла в класс и увидела, что вокруг Жени суетятся три ученика, "натаскивая" его изо всех сил. Они аж взмокли, а он куда-то в сторону глядит, как бы и не присутствуя здесь.

- Женя, ты что? Можно подумать, что витаешь в облаках, как ангел.

- У нас ангелов нет, - поправил Женя учительницу.

Да, Женя очень любил повторять: "Не имеете никакого права", "Советская власть не допустит", а чаще всего - "Я буду жаловаться". В чём, в чём, а по жалобам он был первым учеником в классе.

- ...Женя, ты же совсем не знаешь урок!

- Я не виноват.

- А кто виноват?

- Мальчики. Они меня плохо подготовили. Объясняют так, что я ничего понять не могу.

Как-то после такого разговора Серафима Петровна сказала Жене:

- Мне кажется, что никто ещё не стал образованным человеком оттого, что его изо всех сил тянули за уши.

- А что надо, чтобы стать образованным? - спросил Женя.

- Есть много способов. - Серафима Петровна на мгновение задумалась. Но есть только один, который можно назвать честным.

- Какой же? - спросил Женя.

- Я так и знала, что способ этот тебе не известен: учиться прежде всего самому, не надеясь, что кто-то сделает это за тебя.

СТРАШНАЯ НОЧЬ

Да, после нашей встречи в банке Женя стал меня уважать. Он разговаривал со мной во время урока шёпотом, но всё равно мешал мне этим. Он провожал меня, когда мы шли из школы, подстерегал меня в коридоре и во дворе - мало ли где. Я не буду всё это вам подробно рассказывать, потому что это неинтересно. Расскажу только, как Женя любил свою пятнистую кошку. Он говорил мне о ней почти каждый день:

- Покормил я сегодня кошечку - будь здоров!

Или:

- Она у меня сегодня поела. Тяжела стала - не поднимешь.

Женя отказывался от кино, от завтрака, от леденцового петушка на палочке - всё для того, чтобы отложить "кошечке" лишний пятак - покормить её. Когда Женька накормил "кошечку" до отвала, то есть набил доверху копейками, пятаками и другими монетками, он разбил эту гипсовую кошечку, скупил редкие почтовые марки и стал ими спекулировать.

У Жени было любимое выражение: "А что я буду от этого иметь?"

Попросят у него книжку почитать. А он:

- А что я буду от этого иметь?

Скажут ему:

- Завтра идём всем классом в музей.

А он:

- А что я буду от этого иметь?

И так во всём. Главное у него было - обратить копейку в две, пятак в гривенник.

Да, мне кажется, что страсть к деньгам была у этих Ежиных, как это говорят, фамильная, то есть я хочу сказать, что все они - и он, и его папа-мама - больше всего на свете любили деньги.

Получив денежную машину, Илья Григорьевич Ежин два дня не мог ею пользоваться. Дело в том, что днём он боялся это делать, чтобы не увидели жена и Женя. Узнают, что станок печатает деньги - только бумагу подкладывай, - и начнут требовать на то да на сё, начнут, как говорится, шиковать, обратят на себя внимание, и тогда Ежину крышка.

Илья Григорьевич спрятал машину под кровать, вынул её ночью, крутанул раз, крутанул два - всё обошлось хорошо. Машина работала почти бесшумно, десятирублёвки вылетали исправно, и Ежин их ловко подхватывал на лету. Но он очень увлёкся. Он думал, наверное, о том, сколько же можно таким образом накрутить денег. В уме он складывал большие цифры и умножал. Он приходил в неописуемый восторг. Он прямо-таки сходил с ума от привалившего ему счастья. Ему хотелось кричать от радости. И Ежин крутанул ручку слишком резко. Десятирублёвка выскочила, как стрела из лука. Пролетела через всю комнату и ударила Женьку по толстой щеке, как может ударить бумажный голубь, пущенный сильной рукой.

- Ай! - закричал Женя.

- Женечка, что с тобой? - проснулась жена Ежина, Софья Сергеевна.

Она-то и в спокойное время ахала и охала, с трудом передвигая своё тело, огромное, как комод. (Внешностью Женя пошёл в маму.) А тут среди ночи, услышав, как вскрикнул её сын, Софья Сергеевна завопила на весь дом:

- Илюша, мальчик заболел! Илюша, где ты, Илюша?!

Она кричала так, оставаясь в кровати. Вставать с кровати - это было для Софьи Сергеевны самым нелюбимым делом. А делала она только то, что любила, - например, ела. С утра и днём. Перед обедом закусывала - для аппетита, в обед ела часа полтора, а вскоре приходило время ужинать. На рынке она меняла мыло на сахар, мыло на мясо, мыло на фрукты.

Илья Григорьевич жаловался, что его жена может в один присест съесть полпуда мыла. Но он, конечно, преувеличивал и говорил образно: Софья Сергеевна совсем не ела мыло, а только те продукты, которые меняла на мыло. Когда же её спрашивали, почему она так много ест, Софья Сергеевна отвечала:

- Я делаю моему Женечке здоровую маму...

Но я, простите, отвлёкся. Вернёмся к тревожной ночи в семействе Ежиных.

- Илюша! - вопила Софья Сергеевна. - Почему ты под кроватью?.. Женечка, ты ещё жив? Слава богу! Что? Что ты говоришь, детка?.. Какие деньги?.. Летают?! Деньги влетели тебе прямо в лицо? Ты сошёл с ума! Деньги не летают. Они вылетают из кармана, если за ними не смотреть... Илюша, ты наконец вылезешь из-под кровати! Я вижу только твои ноги. Сумасшедший дом! Психобольница.

В это время Женя поднялся с кровати и подбежал к Софье Сергеевне.

- "Сумасшедший дом"?! - закричал он на мать. - "Психобольница"? А это ты видела?!

- Десять рублей! - взвизгнула Софья Сергеевна. - Новенькие!

Илья Григорьевич вылез из-под кровати и подошёл к сыну:

- Отдай!

- Не отдам, они мои! Ой, мама, он меня грабит! Это мои деньги. Они по воздуху прилетели прямо ко мне... Я их спрячу. Я их в банк положу. Я копить буду.

Нет, я не буду описывать эту сцену до конца. Скажу только одно: Ежин даже не пожалел денег, чтобы на время избавиться от жены и сына. И притом денег не машинных, а собственных, мыловых...

На следующее утро в классе во время переклички Ежин не откликнулся.

Дежурный сказал:

- Ежин болен.

В классе засмеялись. Трудно было поверить, чтобы Женя - краснощёкий, толстощёкий Женя Ежин - заболел.

Кто-то сказал:

- Объелся, наверное.

С задней парты крикнули:

- Придёт! Он позавчера опоздал. Придёт и будет канючить у двери...

Но Женя не пришёл - ни на первый урок, ни на последний, после которого мы построились и отправились на Обувку. Вот тут-то я вспомнил щетину и деревянные шпильки. Думаете, что всё это было здесь, на Обувке, лучше, чем у дяди Емельяна? Ничуть не бывало! Тут никакой щетины, никаких шпилек не было. И вообще на Обувке мало что можно было увидеть. Машины закрытые, что внутри - неизвестно. Только слышно: хлоп-хлоп! Хлоп-хлоп!

Из одной машины сыплются заготовки, из другой - подмётки, из третьей - каблуки. А готовых ботинок нет.

Я хотел подойти поближе к машине - посмотреть, чего там. А мне говорят:

- Нельзя!

Я говорю:

- Я только потрогаю, чего она так дрожит. А крутить-вертеть ничего не буду.

А мне говорят:

- Нельзя.

А у дяди Емельяна всё можно было. Шей - не робей!

Пошли в другой цех. Шьют. Машины шьют. Но опять не до конца. Так только: заготовку к стельке. Ну это ещё не ботинок. И опять всё в машине только рант виден.

Я спрашиваю:

- А ботинки где же, готовые?

- Нигде.

- Как так? Почему?

- Цех отделки ещё не готов. Готовые ботинки будут через неделю.

"Вот те на, - думаю. - У нас с дядей Емельяном ботинок за два дня готов. Такой, что - будь здоров! - не сносишь. А здесь - через неделю".

О том, что было через неделю, я потом расскажу, чтобы обо всём по порядку. В тот день, по правде говоря, фабрика мне не понравилась. И Емельяна Петровича я там не видел. Нам сказали, что как раз через неделю нас опять поведут на Обувку, только тогда уже не на экскурсию, а для ознакомления с профессией.

Что это значит, я не совсем понял.

Мне на фабрику не очень уж хотелось. Интересно было здесь только на дядю Емельяна посмотреть. Он же всегда на своей низкой табуретке сидит. А как он тут будет работать перед громаднющим станком...