Валеркина охота - Виктор Павлович Решетников

пятьсот рублей и конфискация ружья. Наказание немалое, и Дмитрий из-за такой суммы шутить не станет. Но ведь он злодей, хищник. Оленей за тридевять земель привезли, в лесу от них красота одна — разве кому мешают. А он — ружье имею — значит, мое. Мяса, видишь ли, захотел, запасти вздумал.

Полный противоречивых мыслей, Валерка поднялся и медленно пошел к деревне.

Неожиданно впереди кто-то ворохнулся, вскинулся и упал в снег. Валерка тотчас инстинктивно пригнулся, схватился за ружье: словно ударенное, подскочило и заколотилось сердце.

— Неужели Дмитрий? Следит, что ли? — Он приподнялся, взвел курок, встал, прячась за деревом. — Ну, теперь шутки в сторону: если выстрелит — я тоже стану стрелять.

В снегу что-то темнело, и вдруг он увидел наискось, рядом, следы и в долю секунды разглядел, опознал в доселе бесформенном пятне спину и голову оленя.

Валерка оторопел: что это? Он еще одного застрелил? Вообще-то следы вроде сдвоены были, но что-то больно маленький этот олень.

«Да это же олененок! — пришла сразу успокоившая мысль. — Но чего он лежит? Может, Дмитрий ранил его?»

Валерка пошел к олененку, а тот, почувствовав приближение человека, вскочил и, падая, зарываясь в снег, забился, пытаясь убежать, уйти от страшного существа, убившего его мать.

— Конечно, ранен… Кровь… — Валерка обернулся, взмахнул ружьем: — Ну, погоди… Гад! — и вдруг слезы затуманили глаза, он, всхлипывая, побежал за оленем, быстро настиг его, маленького, дрожащего, и, все еще всхлипывая, прижал к себе его мокрую от снега голову.

— Погоди, малышка… погоди, не рвись же, погоди…

На груди олененка кровавилась рана, и Валерка увидел торчащий оттуда обломок сучка. Он осторожно захватил его и вытащил. Олененок больше не вырывался, только мелко-мелко дрожал. Большой его глаз испуганно смотрел на Валерку, и в нем, как в выпуклом зеркале, отражалось растерянное Валеркино лицо.

«Значит, не Дмитрий его, сам он? На сучок? Ну, все равно, ведь погиб бы — вон как разодрал. От него убегал, от выстрела… Вот зверюга!.. Что делает. И олениху и этого загубить собрался…»

Он поднял олененка, взвалил на плечи, обмякшего, несопротивляющегося, шагнул назад к ружью, неловко подхватил его и, согнувшись под тяжелой ношей, медленно зашагал меж деревьев.

Время от времени олененок начинал биться, и тогда он опускал его на снег, успокаивал, ласково приговаривал и гладил по голове. Потом снова нес, устав до изнеможения, увязая в снегу.

До деревни было далеко, и он нес олененка к леснику, сторожка которого стояла ближе.

Уже ночь опустилась на лес, когда вконец измученный Валерка, волоча за ремень ружье, дотащил олененка к сторожке и, положив его около крыльца, сел рядом, не имея сил постучать. Услышав его, в избе залаяла собака, и лесник, выйдя проверить, кто потревожил ее, распахнул дверь и увидел перед крыльцом что-то черное.

— Кто здесь?

С лаем выскочил Булай — отпрянул, зарычал, почуяв кровь. Вскинулся олененок, и Валерка, схватив его за шею, прижал к себе.

Он повернул к леснику осунувшееся, измазанное лицо:

— К вам, Владимир Акимович… Не узнали неуж?.. Игнатьев я… — он облизнул высохшие вдруг губы. — Вот, принес… Митька Чурсин мать его убил. За гнилым оврагом, там, знаете… Недалеко от вырубок.

Половодье

Еще где-то в конце зимы, в первых числах марта, наступает удивительное равновесие, где с одной стороны тепло, а с другой холод. И пусть много еще, наслаиваясь на мартовский наст, выпадет снега, пусть придут морозы, делая тяжелыми и густыми пасмурные, заиндевелые дни, — все это в сумме не прибавит сил зиме, с этих дней начинает она неуклонно отступать, обнажая на припеках, по косогорам, пахучие, масляные пласты земли.

Чему сильнее радуется человек? Первому осеннему снегу или теплому, ветреному мартовскому дню, когда неожиданно горячо солнце и хочется распахнуть пальто и, сняв шапку, подставить себя его пронзительным лучам.

Крупитчат и ноздреват делается снег и, словно речной песок, сдает под ногой, делая трудной ходьбу. С мокрых сосулек тенькает капель в ледяные корытца вдоль завалинок. Мирные деревенские вороны, точно взбеленившись, летают взад-вперед над домами, качаются на тонких ветвях деревьев и орут на всю округу свои брачные песни.

Март весь в этом одном, несуразно теплом дне с ослепительной белизной свежего снега и бойким перезвоном капели.

Весна нетороплива и благодушна. Придя с этим днем и поселившись где-то рядом с зимой, она пока снисходительна к лыжникам, но уже любовно покачивает ветви берез, точно лелея просыпающуюся там жизнь.

И набухают почки…

Не сиделось в такие дни Валерке за школьной партой. Напряженно сосредоточиваясь, он заставлял себя слушать учителя, старался быть внимательным и, увлекшись уроком, невзначай бросал взгляд за окно… и снова все ломалось.

Капли пролетали совсем рядом, за стеклом, и в мельканьи своем сцеплялись звено к звену в сияющие цепочки. По верхушкам досок школьного забора, сосредоточенно перебирая лапами, балансировал кот, вкружную подбираясь к воробьям, прыгавшим под яблонями. Доносился с улицы неуемный весенний гомон, и невозможно было различить, из каких звуков состоит этот шум.

Учитель рассказывал о получении алюминия, нервничал, видя, что класс невнимателен, потому что не один Валерка глядел в окно, а почти все ученики, разомлевшие на горячем солнце, возбужденные гомоном с улицы, вяло слушали объяснения, пребывая в состоянии той неизбежной и серьезной рассеянности, какая посещает семиклассников в начале весны.

Звонок всколыхнул класс. Наполнилась гвалтом школа: кто-то уже распахивал окно, высовывались головы мальчишек и девчонок, а солнце, все разгораясь, поливало и поливало светом и грустного кота у яблонь, которому так и не удалось словить воробьев, и налипших к окнам детей, и бредущую по раскиселившему снегу на дороге лошадь, запряженную в розвальни.

В классе свежо пахло капелью и талым снегом. Густо усеянный веснушками Петька Жаренов, которого все звали Шкварка, ловко стерев горлышко у колбы, нарисованной на доске, пристроил к ней лучи и превратил колбу в веселое солнышко.

…А Валерка сидел за своей партой неожиданно спокойный, хотя не менее других радовался весне. Мелодичным звоном наплывали ему под оглушительную топотню в коридорах неспешные говоры послеснежных лесных ручьев, переливчатые бормотанья тетеревов на зорях, и