Киноварь. Повесть о Всеславе Полоцком - Светлана Малая

нашествие степняков и княжеские усобицы.

Осенью 1065 года Всеслав Брячиславич совершил то, чего с нетерпением ждали Сулибор с Ингварем, дружина, сыновья: пошёл войной на соседей (тянутся и тянутся споры, перекоры о полоцко-новгородских рубежах).

Студёным и ясным октябрьским днём Всеслав с дружиной и войском вышел из городских ворот. Княгиня и дети, провожая, страшились за его жизнь и желали ему княжеской славы.

Вереница воинов — не плоские фигурки, вышитые на длинном-длинном полотне цветными нитками или на книжном листе раскрашенные суриком, лазорью и ярь-медянкой. Юные, постарше и пожилые воины, среди них — опытные, дерзкие, жадные, храбрецы, балагуры, угрюмцы.

Князь едет на буланом коне, жуёт смолку, усмехается суете сорок. Следит за тем, как пешие расчищают для конных лесную дорогу. Ничего не упускает из виду, не такое уж большое у него войско. До погоста на озере Нещердо — своя земля и путь знакомый. Дальше — чужие озёра и пущи.

Всеслав Брячиславич взял в поход хитреца, посулившего на месте соорудить стенобитные сосуды и туры на колёсах. В Новгородской земле у города Пскова чернобородый хитрец затею осуществил, но псковичи защищались упорно, удачи полочанам не было. Раненых домой привезли, по убитым женщины на посаде заголосили.

На другой год, также сухой осенью, Всеслав снова пошёл на север с дружиной и войском. Безымянная душа — та, что возлюбила цвета осени, очертания облаков, слова Псалтыри, голоса птиц, — теперь ныла непрестанно. Та, что гордится именем Всеслав-Илья, неуёмно порывалась к победе.

Двенадцатилетние близнецы — они впервые в походе — предвкушали сечу с отчаянным весельем.

О младших из княжеского рода было принято говорить: «ездят подле стремени» отца, дяди или брата. Дорога лесная, тесная. Стремя в стремя не проедешь. Сыновья «смотрят на отца» — и так говорилось.

Против полоцкого князя вышел из Новгорода троюродный брат Мстислав Изяславич с дружиной и войском. Бились у реки Черёхи. Всеслав молодого Мстислава одолел. Тот бежал в Киев. Тогда Всеслав пошёл воевать не Псков, а Новгород. Там, себя не помня, пожёг всё на Софийской стороне до Неревского конца, обобрал Святую Софию, ковчежец «ерусалим» из алтаря вынес, колокола и паникадила снял.

На обратном пути поставил межевой столб у Еменца, заявил:

— Весь волок на Ловать мой будет.

Первые церковные колокола были невелики и нетяжелы, но ладья с новгородскими софийскими затонула.

Остальную утварь полоцкий епископ принял молча, укорять князя побоялся. Всеслав это видел. Видел и что жена боится его, дочь сторонится. Зато сыновья восхищаются.

Доведённые до белого каления Ярославичи двинулись на Полоцкую землю в самый снежень-месяц февраль. Копьём взяли Минск. Защитников города перебили, женщин и детей повели в рабство. Всеслав застал одних старух: хоронят, горюют. Изяслава, Святослава, Всеволода настиг на Немиге в начале марта, рубился с ними в талом снегу — страшное дело.

В июне в Полоцк явился гонец из Смоленска. Ярославичи зовут рядиться: «Ты к нам не лезь, и мы к тебе не полезем». Всеслав согласился. Тем более что на Немиге столько людей полегло и у него, и у Ярославичей, что кто кого победил — непонятно.

Пошёл со старшей дружиной, с Ингварем и Сулибором, с близнецами Брячиславом и Рогволодом.

В лесной чаще звери рыщут, людям не показываются. Кукушки кукуют то по два-три раза, то раз по сорок. Кому это? Каждый подумал о себе и о князе. Князь — о себе и сыновьях; и отринул суеверие.

На болотах распустились белые с прожилками цветы, их называют «ясные очи».

Князь уверен, что дома жена с дочерью молятся за него. Надеется ли он на молитву?

«Заступник мой и прибежище моё, Бог мой, и уповаю на Него. Ибо Он избавит тебя от сети ловчей и от слов мятежных… Ангелам Своим заповедает охранять тебя на всех путях твоих. На руках понесут тебя, да не преткнёшься ногою о камень, на аспида и василиска наступишь, попирать будешь льва и змия…»

Изяслав, Святослав и Всеволод ждали Всеслава на своём берегу, напротив Орши (город на мысу между Днепром и Оршицой только строится). Полоцкий князь со своими ближними в ладье переправился через Днепр.

Ярославичи обещали:

— Никакого вреда тебе не будет, крест целуем.

И целовали. Крест держал смиренный черноризец.

Великий князь Изяслав вошёл в шатёр (что известно из летописи), следом Всеслав, Святослав и Всеволод. Сели не так, как на Суле, а в круг, будто по-братски, перед ними — вино и снедь. Заговорили о волоках, порубежных острогах и погостах; получалось у Ярославичей: «эти наши и те тоже наши». Всеслав в гневе было вскочил, но, оказывается, Святослав справа, Всеволод слева придавили ему края плаща. Всеслав нелепо рванулся; меч и засапожник при нём, конечно. Изяслав затрубил в рог. Мгновенно шатёр заполнился воинами, они повалили, скрутили, связали Всеслава.

Из тех, кто с ним на левый берег переправился, лишь княжичей-близнецов в живых оставили. Ингваря и Сулибора убили, и других. Тысячами стрел осыпали правый берег. Убили воинов, которые пытались вызволить своего князя.

По дороге в Киев, лёжа в ладье или на телеге под солнцем и звёздами и под дождём, Всеслав молчал. Чем кормили, то и ладно. По нужде отпускали под присмотром. Великого князя Всеслав больше не видел. О сыновьях до самого Киева ничего не знал и, по своей гордыне, ни у кого не спрашивал. Ещё думал о Рогнеде, представлял её в облике Звениславы-Марфы. Временами втихомолку плакал.

В Киеве великий князь велел посадить полоцкого князя с обоими сыновьями в поруб. Быстро, но не абы как, поруб сооружён во дворе, принадлежавшем ещё отцу Всеслава. Стража приставлена.

Что Ярославичи преступили крестное целование, киевский летописец осудил, усматривая скорую кару в поражении князей-братьев у речки Альты, в битве с половцами. Иноплеменников наводит Бог, чтобы согрешившие покаялись и сердцем обратились к Нему, а междоусобицы бывают от дьявольского соблазна, так мыслил летописец.

Княжеская темница поруб — тесная глубокая яма, укреплённая брёвнами; над ней низкая крытая клеть без выхода. Есть у Рюриковичей судьбы сидеть в порубе до старости, до смерти.

Служить пленному князю стала жена Якуна Седого, огнищанина, который до сих пор вёл здешнее хозяйство. Добрая женщина сама готовила узникам еду, подавала вниз через маленькое оконце и через него же вытягивала поганое ведро.

Всеслав Брячиславич с недоумением вспоминал детство, когда жил в верхнем покое киевских отцовских хором, в неволе, но не столь тяжкой и позорной. С детьми воспоминаниями не делился, а состарившуюся Якунову жену благодарил на её родном языке. Она кивала и улыбалась. Спросил, не осталось ли в