Пожалуйста, только живи! - Ольга Карпович

От него омерзительно несло сивухой, и Марат оттолкнул его так резко, что Леха отлетел к противоположной стене подъезда.

– Вы все… – прохрипел Марат. – Это вам что, повод нажраться, что ли? Чего вы вьетесь вокруг меня, уроды? Вам же всем насрать, я что, не понимаю?

Рита шагнула к нему, тронула за плечо:

– Марат, не надо так! Мы…

– А ты? – взревел он. – Тебе тоже наплевать, да? Он же… Он привет тебе просил передать. Тогда, в последний раз. Он же любил тебя, ты это понимаешь? Жениться на тебе хотел, когда вернется…

Он с мстительным удовольствием заметил, как дернулось ее лицо, задрожали ресницы.

– Я ничего об этом не знала, честное слово, – сказала она. – Марат, мне правда очень жаль, что твоего брата больше нет. Он был… очень хорошим. Но мы с ним правда никогда…

– Да пошла ты! – выкрикнул он и скатился вниз по лестнице.

Зимняя ночь ревела в голове. Хруст снега под ногами отдавался в висках. Он пил водку как воду, примерзая обветренными губами к стеклянному горлышку бутылки. Откуда она взялась, эта бутылка? Кажется, он украл ее в привокзальном киоске. Или это предыдущую? Джинсы вымокли на коленях – он падал в снег, потом поднимался и брел куда-то. Как будто ему было куда пойти.

Он вспоминал, как чинили с Русланом крышу этим летом. Стояла жара, Рус был весь черный от солнца. Он смеялся и говорил:

– Хорошо припекает. Люблю, когда так. До самых костей.

А теперь его закопали в этот снег. Ему же холодно там. Он ненавидит снег, ненавидит зиму.

А однажды он пропорол ногу на рыбалке. Ему было тогда семь, Русу десять. И брат тащил его на закорках до самого дома, ругался весело:

– Вот же повезло мне такого олуха в братьях иметь. На хрен тебя в воду понесло в этом месте, там же арматуры до хрена. Вот ща как вкатят в больничке укол от столбняка, будешь знать.

«Он тащил меня на себе, вытаскивал отовсюду, защищал. А я… Я хотел, чтобы он умер. Я мечтал, чтобы что-нибудь случилось, и я мог быть с Ритой. Мразь! Загадал под куранты. Ехать с ней в поезде! И чтобы Рус не мешал. Это я… я виноват в том, что он погиб. Я!»

Под ногами задребезжал железнодорожный мост, ботинки скользили на обмерзших ступеньках. Как он тут оказался? Марат добрался до середины моста, привалился к перилам, посмотрел вниз. Там, далеко, сплетались в черноте железные рельсы, мигал зеленым глазом семафор. Гудел, приближаясь, поезд. Он уже ощущал запах вагонной смазки, чувствовал в дрожащих под ладонями поручнях стук колес. И эта иссеченная огнями чернота поманила вниз, позвала к себе. Ласково, с какой-то щемящей жалостью. Вдруг показалось, перегнешься через перила, нырнешь в пустоту – и все закончится. И эта боль, и тяжесть, и ненависть к самому себе, и выжигающее душу чувство стыда.

Марат, не вполне соображая, что делает, перевалился через ограждение, почувствовал, как врезались в живот железные перила. Голова кружилась, к горлу подступала тошнота. Еще чуть-чуть – и он рухнет вниз, прямо под колеса надвигавшегося поезда. В лицо ударил горячий поток воздуха от надвигавшейся железной махины. Марат зажмурился и подался вперед.

Какая-то невидимая сила схватила его за шиворот, рванула назад. Он отлетел в сторону, внизу загрохотал поезд, пролетая под мостом. Марат потерял равновесие и опрокинулся на кого-то, невидимого в темноте, на того, кто оттащил его от перил. Еще не вполне соображая, что произошло, он отшатнулся, пытаясь разглядеть, кто это.

Рита… Как она? Откуда?

Она вцепилась в его плечи изо всех сил и прошипела придушенно:

– Не смей! Даже не думай!

Он рванулся из ее рук, пытаясь выбраться, метнуться обратно к перилам. Он не хотел, не мог жить дальше после того, как Руслан… Он изо всех сил отталкивал Риту, пытался разжать вцепившиеся в него пальцы. Но она цеплялась за него, висла всем телом – откуда только в ней, такой тоненькой, взялась эта сумасшедшая сила? – тащила на себя, придавливала к земле, не давая сдвинуться с места.

И он вдруг заорал, истошно, давясь криком, завыл, как раненое животное. И тут же почувствовал, как теплые руки дотрагиваются до его лица, как горячее дыхание обжигает щеки.

– Ну-ну, тихо, – шептала она, обнимая его. – Я здесь, здесь. Все хорошо.

Он вдруг ощутил, что обессилел – задрожали, подгибаясь, колени, налились тяжестью плечи. Теперь, даже если она отпустит его, он не сможет… И тогда он затих, уткнулся лицом в ее холодную, пахнущую снегом куртку. И заплакал.

5

У Марата скулы такие острые, что, кажется, даже дотрагиваться до них должно быть больно. И твердый решительный подбородок. Отросшие светлые волосы мягкими волнами щекочут шею. Весь он похож на древнего языческого воина, степного кочевника, яростного и беспощадного. И тем удивительнее то, какой он на самом деле добрый, как вечно возится с каким-то зверьем – кошками, собаками, крольчатами, птенцами.

У Марата глаза больные, измученные, как будто припорошенные дорожной пылью. Рите хочется промыть их теплой водой, чтобы они снова стали чистыми и радостными, засветились. Прикоснуться пальцами к вискам, снимая поселившуюся в голове боль. Хочется обнять его и сидеть рядом тихо-тихо, просто быть рядом, просто быть.

Но Марат не смотрит на нее, отводит взгляд, отшатывается в сторону при ее приближении. С той самой ночи в январе они не сказали друг другу и двух слов. А значит – ничего не выйдет. Ну и ладно. И пусть так. Не в ее характере предаваться бессмысленным мечтаниям. Ей уже шестнадцать, осталось всего год протянуть здесь. Она уже подготовила работу на творческий конкурс во ВГИК, на сценарное отделение. Специально ходила к соседке на машинке перепечатывать свои тексты. Отправит заказным письмом, кто знает, вдруг ответ придет положительный. И тогда она уедет. А даже если работу и не примут, все равно уедет. К черту! И со всем здешним будет покончено.

Снег уже растаял, зима закончилась, наступил серый насморочный апрель. Где-то там, в горах, шла война, но слышали они о ней только по телевизору. Все было как всегда. И над могилой Руслана уже установили металлическую витую ограду.

Их компания собралась, как обычно, на косогоре, за железнодорожными путями. Жгли костер, раскапывали в золе печеную картошку, обжигая руки. Весенний ветер, еще холодный, но пахнущий уже не по-зимнему – талой водой, отогревающейся землей, – оглаживал разгоряченные лбы. Ритины волосы отросли за зиму почти до плеч, и теперь взметались на ветру, она, ругаясь, ловила их, пытаясь скрутить в узел на затылке.

Марат сидел чуть в стороне, отхлебывал пиво из бутылки.

Леха расстроенно гудел:

– Меня выпрут из учаги, сто пудов выпрут. Этот ублюдок Гордеев мне зачет так и не поставил. Уже летняя сессия скоро, а у меня зимняя так и не закрыта. Пипец!

– Ну и забей! – посоветовал Аниська. – Че толку от твоей учаги? Если б еще ты там рецепты на транки спереть мог, я понимаю. А так – только штаны просиживать.

– Угу, забей, – прогнусил Леха. – В военкомате, наверно, на меня уже повестку кропают. Мне же восемнадцать в феврале исполнилось.

– Ну откоси, ты ж доктор, – предложил Аниська. – Изобрази там какую-нибудь… как там ее?.. эпилепсию!

– Ага, щас, – скривился Леха. – В комиссии-то тоже не идиоты сидят.

– Ну, хочешь, мы тебе руку сломаем? – с готовностью предложил Аниська. – А че, я могу!

– Да пошел ты! – отмахнулся Леха.

Банан вытер рукавом куртки испачканные в золе губы и произнес:

– А кстати, где достать рецепты на колеса, я знаю.

Все тут же обернулись к нему. Леха хохотнул:

– Да ты че, Банан, а мы-то думали, у тебя башка – чтоб шапку носить. Ну давай, порази нас!

– А че, сразу порази, – пробасил Банан. – В Риткином подъезде же эта бабка живет, ну как там ее, мозгоправша, короче. Марго, ну ты знаешь, про кого я, ну?

Рита, сидевшая на бревне, подтянула колени ближе к подбородку, склонила голову к плечу.

– Ну, допустим. И что?

– Ну и то, – лениво протянул Банан. – Там третий этаж, влезть – раз плюнуть. Бланки возьмем – и выпишем себе, что захотим. Транквилизаторы если под пивко – полный улет! Заторчать можно хоть на все лето!

– А че, нормально! – радостно отозвался Аниська.

– Ну, Банан, ты даешь! – подхватил Леха, уже забыв о своих учебных неприятностях. – Главное, молчал-молчал… Он по ходу по одной идее в десятилетку генерить может. Зато – гениальной!

Аниська подсел к Рите:

– Слушай, ты ж у нее была, у Розенфельдихи этой, наверняка знаешь, где че лежит. А влезть там можно по балконам. И окно открыть через форточку. Ну, помнишь, ты так уже делала, когда…

Рита резко сбросила его выпачканную золой ладонь с плеча и процедила сквозь зубы:

– Нет!

– Че – нет? – не понял Аниська.

– Нет, значит, нет. К Розенфельдихе никто не полезет.

Она поднялась на ноги и, прищурившись, оглядела всю компанию. Аниська изумленно пялил на нее глаза, Леха глумливо ухмылялся. Банан поднялся на ноги и пошел к ней, нагло, не спеша.