Житие Блаженного Бориса - Вячеслав Морочко

Город был небольшой. Мама знала его еще в давнюю пору, когда здесь не было ни трамваев, ни крематория, которыми Аксай (так назывался город) теперь очень гордился. Особых заслуг его в этом не было: просто на окраине выстроили локомотивный завод, и он, поставлял тепловозы и электровозы для железных дорог, а также – трамваи для больших городов. Аксай добился права, в качестве исключения, иметь у себя рельсовый транспорт. Следующим, сравнительно доступным, шагом к цивилизации явился небольшой крематорий, реализованный одновременно и, как теперь говорят, в одном пакете с трамвайной линией. Первым маминым знакомством с этим зеленым почти заштатным городом состоялось еще во время гражданской войны. Города и станицы переходили из рук в руки и беженцы метались по югу России. Пытаясь уйти от фронта, мамина семья оказалась тут случайно, найдя пристанище у дальних родственников. Приходили то белые, то красные. Сначала стреляли и, размахивая шашками, носились по улицам, затем тянулись пахнущие потом колонны – пешие, конные на скрипучих повозках. Потом наступало время тревожного ожидания. Население, за редким исключением, старалось не показываться на улицах. А затем опять начиналась стрельба: победители шли по дворам, как бы выискивая сокрытых врагов, откручивая головы курам, стреляя кабанчиков, уводили рогатую живность. И были охотники особого сорта – охочие до молодух. Последние, визжа, «прыскали» во все стороны, подобно испуганным курам. Мама рассказывала, как, однажды, скрываясь от казаков, они с двумя соседскими девками нашли место, где даже если найдут, не полезут. Казаки их нашли, обнажили «хозяйства» и, стараясь попасть в «амбразуру», с гоготом поливали чем было сверху . Но не тронули: кому же охота нырять в выгребную яму.

Она перешла улицу, приблизилась к проходной, ведущей на территорию учреждения, укрытого за большими деревьями и кирпичным забором. Я еле догнал ее, пропустив машину. Мама стала легкой и быстрой, как бабочка. Я схватил ее за руку. «Мама, постой! Ну, не беги! Еще есть время.» Она обернулась и внимательно посмотрела мне в глаза: «А вы, кто? Простите, я вас не знаю.»

– Ну как же!? Я – Борис, мама – твой сын!

– Сын?! Борис!? Я такого не знаю.

– Ты не узнаешь меня!?

– Нет! Правда, а кто вы? Милиционер? На вас – странная форма.

Я невольно оглядел себя: начищенные яловые сапоги, галифе. Провел рукой по пуговицам парадного курсантского кителя под ремнем с начищенной пряжкой. «Это форма курсанта, – сказал я и голос мой дрогнул.»

– Она вам идет.

– Правда!? – удивился я не понятно чему.

– Приятно было познакомиться, Боря.

Она помахала мне ручкой и вошла в помещение. Мои ноги, словно вросли в землю, а разбухший язык заполнил всю полость рта. Я мог лишь мычать. Мычание кончилось громким рыданием. Я, взрослый мужик, выл: «Мамочка! Мама! Не уходи!» – но не было силы двинуться с места. На меня уже оборачивались прохожие. Но я не мог ничего поделать.

То был момент помутнения мыслей. Во сне часто бывает туман, и тогда трудно удержать руль сюжета. Впрочем, и в жизни мы часто не знаем, куда нас несет. Мы строим планы. А куда они выведут, можем только гадать.

Но место, где я во сне не мог шевельнуться, было не просто реальным местом, но одним из заветных земных алтарей — так я звал про себя места, через которые, собственно, Земля и проявляет себя, свой норов свой нерв. Они пронизывают Землю точно свищи, фистулы или невидимые вулканы, соединяющие поверхность планеты с ее нутром и одновременно с глубинами космоса. Они невидимы, но ощутимы и для недавно прибывших на Землю служат магическими ориентирами.

Здесь как будто кремировали мою маму, и была захоронена урна с прахом ее. Захоронена ли?

Она перешла улицу и приблизилась к парадной двери трехэтажного здания, прятавшегося за большими деревьями. Я еле догнал ее, пропустив машину. Мама стала легкой и быстрой, как мотылек. Она напоминала девочку лет десяти, в брючках с «горбиком» откинутого назад капюшончика (тогда это было модно). Ее пышные седые волосы, делали ее похожей на одуванчик. «Мама, постой! – кричал я. – Ну, не беги! Еще есть время!»

Она обернулась и внимательно посмотрела мне в глаза, словно хотела спросить: «А вы, кто такой? Простите, я вас не знаю». У меня внутри, словно все оборвалось. В дверь мы вошли почти одновременно и оказались в длинном зале, напоминающем кассы – то ли сберегательные, то ли железнодорожные. Слева, вдоль высоких окон стояли полумягкие диванчики. Подав маме руку, я усадил ее на один из них. В помещении она будто оробела, во всяком случае, стала покладистее. «Подожди здесь», – сказал я.

Напротив, вдоль всей стены располагалась длинная застекленная стойка с окошечками. Народу почти не было. Во всяком случае, у кассы я оказался первым, а точнее единственным. Документы приняла девушка в черном, с черной повязкой на голове. Опущенные кончики губ должны были выражать приличествующую положению мину. Но оценивающий взгляд томных глаз говорил совсем о другом. Рассматривая документы, она то и дело поднимала глаза, как это делают, сверяя фотографии. Но, по сути, сверять было нечего. Там была всего одна фотография и то не моя, а мамина, притом очень давняя. Закончив сверку, она томно прикрыла глаза и, вытянув шею, спросила: «Вы как желаете, урну, склеп, гроб или все сызнова?»

«А там не написано?» – с надеждой в голосе спросил я.

– Написано: «По желанию клиента».

– Разве так можно?!

– У нас все можно.

– А можно мне поменяться с мамой местами?

– Не говорите глупостей! Здесь не балаган, а серьезное учреждение.

– А как же «сызнова?»

– Хотите снова видеть мать?

– Еще как! Разве не все этого хотят!?

– Большинство не хочет. Говорят, что хотят, а на самом деле – нет. А я, на вас только взглянула – поняла, вы из тех, кто, действительно, хочет, чтобы так было.

– Как вы могли понять!?

– Скорее почувствовала. Ну, так что? Значит «сызнова»?

– Так точно!.

– Тогда распишитесь. Вот здесь.

Было ощущение, что творится умопомрачительный розыгрыш. Такой «помрачительный», что даже видя обман, не можешь поверить.

– Сейчас выйдет сотрудница и заберет вашу маму. Завтра, к двум часам подойдете ко мне с квитанцией.

– Спасибо!

– Не за что.

Взяв квитанцию, обернулся, мамы на диванчике уже не было. Только хлопнула дверь в конце зала. Спрятав бумажку, я помчался к хлопнувшей двери.

Дверь навстречу мне приоткрылась, и выглянула «тетя Мотя» в белом – толстушка предпенсионного возраста.

«Ну мы пошли!» – крикнула она мне в лицо, хотя скорее всего, обращалась ко всему залу и прежде всего к моей давешней визави с черной повязкой на голове. «А попрощаться?» – спросил я растерянно.

– Еще чего? Раньше надо было!

Я глядел поверх ее плеча на удалявшуюся фигурку. Казалось, мама плывет на фоне большого окна в конце длинного коридора. Свет из окна заполнял собой весь проем и был столь ярок, что невозможно было различить оконные переплеты. Лучи из окна «обливали» маму с головы до ног и как бы просвечивал насквозь, но при этом фигурка оставалась хорошо различимой. Смущало лишь одно обстоятельство: удаляясь, она не становилась меньше, а, наоборот, нарушая закон перспективы, делалась выше. Я дернулся к маме: мне показалось, этот свет уже поглощает ее. «Вам туда нельзя!» – рявкнула «тетя Мотя» и окончательно захлопнула дверь, на которой чернела табличка: «Трансформаторная».

Я даже не обратил на нее внимания: слишком часто у нас попадаются надписи этого рода. Само слово трансформатор означает «преобразователь». Каждый школьник знает, этот предмет используется в электроснабжении для повышения или понижения напряжения переменного тока. А таблички с такой надписью крепятся на дверях комнат, зданий, пристроек и будок, за которыми, действительно, установлены трансформаторы. Мне, вдруг, пришло в голову, что здесь – другой случай?! Я был в замешательстве: что если у них тут трансформируется нечто иное! В конце концов, я не ослышался, было сказано, что, возможно, – «все сызнова». А, значит… Ей богу! Так и свихнуться не долго!

Я оставил печальное здание и вернулся на железнодорожный вокзал, чтобы переждать ночь в комендантском зале.

На другой день я бродил по городу Аксай, дожидаясь назначенного мне срока. Город был не очень большой, но, как мне показалось, грязный. И хотя по улицам бегали трамваи, было много вони и мата.

Над городом вздымались купола знаменитого собора. Времени у меня оставалось много, и я двинулся в сторону храма. Уже, покидая низкий более чем скромный, но вполне подходивший городу вокзал, я почувствовал за собой что-то вроде хвоста. Маленькую тощую фигурку с капюшоном на голове, я увидел сразу, как только вышел на привокзальную площадь, но не обратил внимания: человек не только не выделялся, а был, можно сказать «невидим» среди других толпившихся на площади людей. Но по мере приближения к Собору, не проявляясь и не приближаясь, «хвост» как будто прилип у меня на краю поля зрения слабо различимой узкой, похожей на щель, черточкой.