Журнал «Вокруг Света» №09 за 1992 год - Вокруг Света

— Только это может успокоить нашу пациентку. Мы готовы предоставить вам возможность поснимать такие же палаты со всем, что в них есть, кроме человека...

Саша резким движением руки извлек из фотоаппарата пленку и положил перед администратором.

— Берите, она почти не отснята, — горячился он.

— Нет! Вы обижаетесь, — отодвинул тот от себя пленку, — так мы не договоримся.

— Поверьте, — сказал Тропкин, — никто не обижается. Напротив, мы вам благодарны за прекрасную информацию о правах ваших больных...

Потом что-то сказал я, что-то добавила Мейдж, и, наконец, убедившись, что исход конфликта вернул нам прежнее расположение духа, администратор встал и с извинениями проводил нас до лифта.

Ханса с нами не было. Он ждал в машине. Когда мы уселись и поехали, Мейдж стала рассказывать ему о случившемся. Я дал ей договорить, а потом сказал, что, когда Мейдж приедет в Москву, мы соберемся все вместе и устроим для нее какой-нибудь потрясающий скандал. Только она должна взять с собой Ханса, чтобы он оценил тот, который выдержали мы.

Этого вечера могло и не быть

В Сиэтле мы в некотором смысле выглядели непрошеными гостями. Надо было установить контакты с берегом, тем более что у нас была великолепная приманка — Рок-опера. Достаточно было бесплатного концерта на любой площадке, чтобы привлечь внимание общественности и тем самым обрести хоть какую-нибудь поддержку. Но эта ситуация усложнялась тем, что в Сиэтле часть наших уехала, а на их место прилетели другие. Прошел слух, что по законам Соединенных Штатов ротация пассажиров на иностранных судах, подобно нашему, запрещена. Это осложняло стоянку «Академика Ширшова» и особенно оформление его отхода. Госдепартамент не признавал его ни экспедиционным, ни научным. Но поскольку вновь прибывшие значились в составе экспедиции коммерсантами, то с большой натяжкой нашему судну дали статус коммерческого. Однако коммерцией мы не могли заявить о себе, разве что некоторые из наших занялись средневековым бартером, и то прямо у трапа.

И все-таки Рок-опера показала себя, и американцы рукоплескали ленинградцам. Устроил этот праздник и своим, и нам Дэвид, аспирант университета. Он дружил с артистами. Часто бывал у них. При встречах улыбался каждому, кто улыбался и не улыбался ему.

Концерт состоялся в городском парке на открытой эстраде, в самом центре Сиэтла. Чего это стоило Дэвиду? Мало кто знал. Только два автобуса, которые он заказал для труппы, ее друзей, реквизита и всего необходимого для концерта, стоили около тысячи долларов. Правда, счета оплачивал отец Дэвида.

 

Рок-опера на этот раз показывала отрывки из «Юноны и Авось» и оперы Эндрю Уэббера «Иисус Христос, суперзвезда». Опера эта в семидесятых годах с триумфом прошла по всей Америке. Но исполнение русских, спустя двадцать лет, должно было вернуть сентиментальных американцев в счастье тех прошлых дней...

Дэвид, чувствуя, что дела с отходом вот-вот уладятся, устроил со своим другом вечеринку для узкого круга артистов. Пригласили и меня. Обстановка была чисто студенческая — Дэвид жил не с родителями, снимал квартиру. Самое замечательное — мы могли говорить черт-те о чем. Такие роскошные говорильни восстановить просто невозможно... Позвонил отец Дэвида и сначала справился, у него ли еще русские друзья, потом просил передать, что у нас дома происходят нехорошие события. Дэвид включил телевизор, и мы увидели на экране Москву и танки на площадях. Комментаторы всех телевизионных компаний сообщали о перевороте... Мы уже собирались на судно, когда отец Дэвида позвонил еще раз. Он предлагал нам через Дэвида свою помощь. И тем, кто хочет остаться в Сиэтле переждать события, и тем, кто хочет срочно попасть домой.

На следующий день, в нервотрепке, мы уходили в Сан-Франциско, хотя многие уже не верили, что попадем туда. Пришел Дэвид. Остался стоять на причале.

Мы уходили, не подозревая, что пройдет время и мы, при упоминании Сиэтла, первым делом будем вспоминать Дэвида и телефонные звонки его отца.

Героизм для американцев

В Сиэтле нас провожали как на войну, а в Сан-Франциско, уже через двое суток, встречали как героев победившей демократии. Похоже было, наша страна опять разбудила весь остальной мир. Как только моряки перебросили на причал трап — а нам отвели стоянку в двух шагах от знаменитого Бэй-Бридж, моста через залив,— мы попали в объятие толпы. Американцев в основном интересовало, какие чувства мы испытывали, когда узнали о путче, и что мы думаем о тех, кто не пожелал следовать вместе с нами дальше и остался в Сиэтле? Правда, чувствовалось, американцы знали, что никто никого не удерживал, потому как у нас тоже теперь демократия. Что же касается нашего отношения, то и здесь все было ясно: несколько человек, воспользовавшись неразберихой дома и зная, что случай предоставил им получить на блюдечке то, что в других условиях им даже не снилось бы, ушли и к отходу «Академика Ширшова» не вернулись. А всеми нами любимый повар Сережа, прежде чем покинуть судно, даже сварил компот на завтра, чтобы начать новую жизнь с чистой совестью...

В этой ситуации некоторые из нас сочувствовали самой Америке: в Сиэтле остались не лучшие. Но обо всем этом американцам мы ничего не сказали, может, когда волна гостеприимного энтузиазма спадет, они сами это поймут.

— Вам нравится Америка? — спрашивал меня тот, кому я достался.

— Очень,— отвечал я.

— Хотели бы остаться в Америке?

— Ваш вопрос неверен, и ответ мой может показаться неверным, — говорил я.

— А как бы вы спросили?

— Ну, к примеру, хочу ли я хорошо жить.

— Так как же, хотите вы хорошо жить?

— Нет.

— Почему?

— Я привык жить плохо.

Здесь я был искренен.

Случайность, поджидающая за углом

Мы неслись с Женей Шлеем по одной из круто ведущих к центру улиц с непонятным названием Керни, которой суждено было запомниться нам больше, чем самой фешенебельной Маркет-стрит. Накануне нам выдали кое-какие деньги, и наши шаги в этот день имели все основания быть много тверже.

— Женя, сфотографируй меня, а то не поверят, что я был в Сан-Франциско,— говорил я и продолжал рассказывать, как в студенческие годы, когда мы хотели обратить на себя внимание хорошеньких девиц, пропуская их мимо, роняли: «Когда я был в Неаполе...»

— Представляю, вернусь домой и при встрече с однокашниками скажу им, как прежде: «Когда я был в Сан-Франциско...», а они решат, что я продолжаю нашу игру... Сфотографируй меня,— уговаривал я Женю, и тут в воздухе повисло чье-то «здравствуйте».

Оглянулись. Стоит в подъезде «Бьюти салона» красивая дама и выжидающе смотрит на нас. Подошли. Познакомились.

— Наша семья жила в Ленинграде. А сама я работаю здесь, — она показала на вывеску. Потом назвалась Изольдой.

— В Ленинграде или Петербурге? — переспросил я, желая выяснить, к какой волне эмиграции отнести ее, чтобы знать, как вести себя.

— В Ленинграде. Могу ли быть чем-нибудь полезной вам?

— Можете! — с готовностью отозвался я.

Дело в том, что, когда я собирался в Америку, у нас в редакции готовился к печати материал о дворянском роде Рыковых, братьях — моряках Российского флота — Василии, Николае, Павле и Сергее (См.№11/91). Отпрыски Николая Рыкова жили в Калифорнии, и у меня с собой был номер телефона правнучки его Татьяны, живущей в Сан-Франциско. К тому времени, когда мы встретились с Изольдой, я уже потерял всякую надежду связаться с ней: истратил все двадцатипятицентовые монеты, но так и не дозвонился.

— Помогите мне позвонить, — сказал я и показал номер телефона.

— Наверняка это пригород, — заметила она.

Изольда пригласила нас подняться с ней в «Бьюти салон». Здесь в стерильной обстановке трудились мастера. Она познакомила нас с хозяином салона, англичанином, с двумя другими мастерами, а потом быстро связала меня с моим номером. С Татьяной Рыковой я договорился о встрече на удивление легко. И только было мы собрались покинуть салон, как англичанин велел подать кофе. Заговорили и мастера, и их клиенты — все перемешалось... А когда мы наконец вышли, возбужденные, на улицу, чтобы продолжить путь, Изольда представила нас мужу, Леониду. Он ждал ее у машины.

Добрались мы к себе только к ночи. Зато утром каждый из нас мог сказать: Сан-Франциско вмещает в себя почти весь мир. В китайских кварталах — ты в Китае, в филиппинском ресторане — на Филиппинах, в русском — у себя дома. И тем не менее везде ты в Америке.

Клуб знакомых лиц

Пожалуй, нигде мы не чувствовали так близко присутствие русской эмиграции, как в Сан-Франциско. Той самой эмиграции, которая оставалась для нас в длительной неизвестности, и той самой, которая в нашем затаенном представлении долгие годы была образом нашего прошлого... С этими чувствами — думаю, не ошибаюсь — все мы знакомились с русскими людьми, в большинстве своем прошедшими через Харбин, Шанхай и после долгих скитаний по свету осевшими в Сан-Франциско.