Избранницы - Наталия Роллечек

— Где ты спрятала другой кусок пластинки? — спросила матушка Стасю,

Молчание.

— Отвечай!

— А если я… — Сташка прикусила губы.

— Сестра Алоиза! — обернулась матушка к воспитательнице.

Монахиня, понимающе кивнув головою, протянула руку к линейке, висевшей на стене.

— Я скажу! — крикнула окончательно перепуганная Сташка. — Скажу!

Линейка была отложена в сторону.

— Где вторая часть пластинки?

Сташка снова замолкла, однако, увидев линейку опять в руках монахини, быстро прокричала:

— Тот другой кусок я спрятала у святого Станислава Костки.

— Где?!

— Ну, там!

Мы взглянули на образ. Покровитель молодежи в благостном экстазе вознес очи к небу. С обратной стороны, засунутый за гвозди, которыми был прикреплен к стене картон, торчал кусок эбонитовой пластинки.

— Что за кощунственные выдумки! И откуда это пришло тебе в голову?

— И вовсе мне не пришло это в голову, — Стася горько расплакалась. — Ксендз-катехета нас этому научил.

— Как ты смеешь лгать?

— Я лгу?! — глаза малышки загорелись. — Пусть сестра сама спросит ксендза! Мы играли с ксендзом в "холодно-горячо", и ксендз спрятал Казину тетрадь за образ божьей матери!

— Стася! Прошу тебя немедленно выйти из трапезной!

Сташка вышла, громко хлопнув дверью и тем самым выражая свой протест.

Обыск продолжался, и рука сестры Алоизы, будто удочка рыбака, раз за разом вылавливала из глубины буфета какой-нибудь трофей. Только сейчас выяснилось, как мало знают сироты друг о друге, как глубоко скрывают они свои желания и печали, сколь различны их привязанности.

Кто же, например, мог предположить, что в ящике Зоськи обнаружится заботливо обернутый в бумагу "Список польских королей": — богато иллюстрированный альбом, "найденный на дороге", как упорно твердила Зоська. Что Гелька хранит маленький глобус, украденный в детском саду, — так решили обе монахини. Что Казя, самая рассудительная из всех воспитанниц, начнет горько плакать, когда у нее "конфискуют" шарик от пинг-понга, происхождение которого она не хотела объяснить.

— А это чей ящик? — спросила матушка, вынимая из кучи хлама банку из-под горчицы, наполненную серой мазью.

— Это Сабины, — с готовностью ответила Зоська, словно у ксендза на исповеди.

— Сабина, что это у тебя в баночке?

— Крем…

— Какой крем?

— Для лица…

Сабина мажет лицо кремом! Мы онемели от удивления.

— Где ты купила эту вещь и на какие деньги?

— А я не купила, — призналась Сабина, и в ее голосе почувствовалась мольба о прощении. — Я сама ее сделала.

Сабина, изготовляющая втайне от всех крем, — да от такой сенсации весь наш приют мог заходить ходуном! У Зоськи щеки сделались кумачовыми. Матушка-настоятельница бросила на воспитательницу взгляд, полный упрека.

— И сестра-воспитательница не знала об этом?

Сестра Алоиза поджала губы.

Матушка приступила к следствию.

— Из чего ты сделала эту пакость?

— А из разных разностей…

— Что это значит — из разных разностей? Прошу отвечать на мои вопросы. Из чего сделана мазь, которая в банке?

— Я взяла немного масла…

— Кто дал тебе масло?

— А оно осталось на тарелке после завтрака ксендза-катехеты. Потом я долила туда сладких сливок…

— Откуда взяла сливки?

— Сливки остались в кружке, когда гостила у нас матушка-настоятельница сестер-альбертинок… Потом я растерла апельсинную корку, — с воодушевлением описывала свою стряпню Сабина. — Эту корку я нашла в детском саду, когда натирала там полы. Ну, и ко всему этому добавила еще немного меда. Мед остался в белошвейной мастерской на тарелке после папского благословения…

— Какого благословения?

— А матушка не помнит? — удивилась в свою очередь Сабина. — Месяц назад ксендз-настоятель служил в часовне молебен, а после молебна он давал папские благословения. Ну, а потом матушка подавала ксендзу-настоятелю угощение. Ксендз мазал себе сырок медом и ел.

— Ты и сырок добавляла в этот крем? — спросила с иронией матушка.

— Нет, сырок не добавляла, — простодушно пояснила Сабина, — потому что ксендз-настоятель весь съел. Видно, очень он ему понравился.

Мы с любопытством взглянули на матушку: что ответит она? Но ответа не последовало. Забыв о провинившейся, матушка взвешивала на ладони баночку из-под горчицы. На ее лице были написаны наивное любопытство, которое она старалась скрыть, и растерянность, словно монахиня коснулась вещи очень нескромной. Наконец матушка отложила банку в сторону и спрятала руки под рясу. Сестра Алоиза с немым упреком взглянула на настоятельницу, взяла баночку в руки, приблизила к ней нос и тут же скривилась с отвращением.

— Сабина, да эта бурда ужасно смердит!

— Наверно, воняет деревянное масло, — призналась сбитая с толку грешница. — Напрасно я его подогревала.

— Какое деревянное масло?

— Ну, освященное, — призналась Сабина, смутившись еще больше.

— Откуда оно у тебя?

— А когда Людка умерла, осталось немного деревянного масла в лампаде, и я… того… отлила… немного…

— Миро[8] святое украла! — вскрикнула Зоська.

Дрожа от негодования, глядели мы на свершившую святотатство, а Сабина, меланхолически вздохнув, сказала с глубоким разочарованием в голосе:

— Освященное, а все-таки прогоркло.

Сестра Алоиза посмотрела на провинившуюся, потом на зажатую в руке баночку из-под горчицы.

— Что ты еще прибавляла к этому… крему?

— Еще растительное масло, только уже не освященное, а обыкновенное, "Эткера", для печений. С апельсиновым ароматом.

Сестра Алоиза снова приблизила нос к банке.

— Да, в самом деле. Попахивает гнилым апельсином… Сколько же времени ты этой мазью пользовалась?

— Сначала я месяц смазывала голову. Чтобы волосы росли. Только не этим кремом, а другим. Он очень приятно пах.

— Что же, в нем тоже святое миро было?

— Нет, — с достоинством ответила Сабина. — В том не было, потому что Людка тогда еще жива была. Зато я вложила в него больше меда. Ведь мед содержит витамины. А именно они выравнивают кожу и питают луковицы волос. Если луковички имеют хорошее питание, то и кожа красивая и свежая, как у сестры Барбары. У сестры Барбары кожа такая гладкая и свежая, словно она питается одними витаминами. А если витаминов нет, то кожа делается морщинистой, дряблой.

— Что ты имеешь в виду под "дряблой кожей"? — спросила матушка, поднимая голову.

— Ну, такую кожу, как у сестры Романы или у самой матушки. Мешки под глазами и тоненькие морщинки…

Матушка-настоятельница закусила губы. Сестра Алоиза потупила взор, едва заметно усмехаясь. Сабина всматривалась в помрачневшее лицо настоятельницы.

— Что же, ничего не поделаешь. У матушки всегда будет такая пятнистая кожа. Это от больной печени.

В трапезной воцарилась тягостная тишина. Воспитанницы, разинув от удивления рты, всматривались в матушку. Простодушные слова Сабины неожиданно как бы раздели перед нами матушку донага, извлекли из-под спасительной рясы и выставили на всеобщее обозрение. Без всякого сомнения, настоятельница, несмотря на некоторые внешние признаки молодости, была всего-навсего стареющей, некрасивой женщиной.

— Продолжайте, пожалуйста, осмотр дальше, — сказала настоятельница сестре Алоизе и, с трудом сдерживая себя, вышла.

Тогда заговорила наша воспитательница:

— Мы достаточно наслушались твоих бредней, Сабина. Запомни, что освященное деревянное масло не могло прогоркнуть, а эта отвратительная вонь исходит от постного масла. Я возмущена, Сабина. Неужели эти свои знания ты почерпнула в "Евхаристичной Круцьяте"? Неужели на такие мысли наталкивает тебя "Заступник"? Стыдно, девица! Ты оказалась в плену низменных, светских побуждений, направила свои мысли на дела, которые должны быть чужды "рыцарям господа Христа". И какую же выгоду получила ты от того, что пошла по дороге греха? Или твое лицо стало от этого красивее? Короста так и осталась коростой. На лице у тебя полно прыщей и угрей. Посмотри-ка на себя в зеркало! Да с такой физиономией ты могла бы понравиться единственно богу, который не обращает внимания на внешнюю красоту. Однако и бог не захочет смотреть на тебя, если ты осквернишь свою душу грехом. Иди сейчас же в часовню и проси, чтобы он простил тебя.

Через час обыск в буфете был закончен. Виновницу воровства так и не обнаружили. Девчата поговаривали между собою, что старая сестра Романа могла сама потерять двадцать злотых, а вся вина пала теперь на сирот…

Я вырвалась из кучки перешептывающихся воспитанниц и выбежала в коридор. У окна стояла матушка-настоятельница. Пристально глядя куда-то в парк, она в задумчивости водила кончиками пальцев по лицу и разглаживала мелкую сетку морщин, окаймлявших ее глаза.