Черные камни - Анатолий Владимирович Жигулин

1946 году Борис Батуев, Василий Туголуков и Юрий Киселев совершили лыжный поход в родную деревню Киселева Хвощеватку. На Бориса картина жизни крестьян колхозников в этой деревне и в соседних деревнях произвела страшное впечатление. Он увидел лежащих на полу умирающих от голода, распухших людей, он увидел, как люди жуют прошлогоднюю траву, варят березовую кору… Там березы много, и район называется Березовским.

Конечно, в особняке на Никитинской о голоде не говорили, да и в каком-то смысле почти и не знали. Боря жил почти как при коммунизме, а мы, его товарищи, и соседи, и соклассники, голодали. Жмых (макуха) был большим лакомством. Да, мы пережили тот страшный голод. И отвратительно было в это время читать газетные статьи о счастливой жизни советских людей — рабочих и колхозников. Тогда почему-то особенно часто печатали плакаты с изображением румяных девушек с золотыми хлебными караваями в руках. И часто показывали веселые фильмы о деревне и почему-то именно пиршества, колхозные столы, ломящиеся от яств.

Вот отчего дрогнули наши сердца. Вот почему захотелось нам, чтобы все были сыты, одеты, чтобы не было лжи, чтобы радостные очерки в газетах совпадали с действительностью.

Да, мы читали стихи и пели песни о «великом друге и вожде». Но мы слышали от взрослых о раскулачивании, о массовых репрессиях 1937-го и других годов. Нам было известно «Письмо Ленина к съезду», в котором он дал характеристику Сталину. Эта информация, во всяком случае, часть ее шла к нам из семьи Бориса Батуева. Со слов Бориса знали мы и о дутом «ленинградском деле». «Не все спокойно в Датском королевстве» — это было очевидно. Так что не беспричинно, не из пустоты возникла идея создания КПМ. И было дело, за которое нас судили. У меня даже стихи об этом есть, написанные в 1961 году. Вот они:

ВИНА

Среди невзгод судьбы тревожной

Уже без боли и тоски

Мне вспоминается таежный

Поселок странный у реки.

Там петухи с зарей не пели,

Но по утрам в любые дни

Ворота громкие скрипели,

На весь поселок тот — одни.

В морозной мгле дымили трубы,

По рельсу били — на развод.

И выходили лесорубы

Нечетким строем из ворот.

Звучало:

«Первая!.. Вторая!..»

Под строгий счет шеренги шли.

И сосны, ругань повторяя,

В тумане прятались вдали…

Немало судеб самых разных

Соединил печальный строй.

Здесь был мальчишка, мой соклассник,

И Брестской крепости герой.

В худых заплатанных бушлатах,

В сугробах, на краю страны —

Здесь было мало виноватых,

Здесь больше было —

Без вины.

Мне нынче видится иною

Картина горестных потерь:

Здесь были люди

С той виною,

Что стала правдою теперь.

Здесь был колхозник,

Виноватый

В том, что, подняв мякины куль,

В «отца народов» ухнул матом

(Тогда не знали слова «культ»)…

Смотри, читатель:

Вьюга злится.

Над зоной фонари горят.

Тряпьем прикрыв худые лица,

Они идут

За рядом — ряд.

А вот и я

В фуражке летней.

Под чей-то плач, под чей-то смех

Иду — худой, двадцатилетний,

И кровью харкаю на снег.

Да, это я.

Я помню твердо

И лай собак в рассветный час,

И номер свой, пятьсот четвертый,

И как по снегу гнали нас.

Как над тайгой

С оттенком крови

Вставала мутная заря…

Вина!..

Я тоже был виновен.

Я арестован был не зря.

Все, что сегодня с боем взято,

С большой трибуны нам дано,

Я слышал в юности когда-то,

Я смутно знал данным давно.

Вы что, не верите?

Проверьте —

Есть в деле, спрятанном в архив,

Слова — и тех, кто предан смерти,

И тех, кто ныне, к счастью, жив.

О дело судеб невеселых!

О нем — особая глава.

Пока скажу,

Что в протоколах

Хранятся и мои слова.

Быть может, трепетно,

Но ясно

Я тоже знал в той дальней мгле,

Что поклоняются напрасно

Живому богу на земле.

Вина!

Она была, конечно,

Мы были той виной сильны.

Нам, виноватым, было легче,

Чем взятым вовсе без вины.

Я не забыл:

В бригаде БУРа[2]

В одном строю со мной шагал

Тот, кто еще из царских тюрем

По этим сопкам убегал.

Я с ним табак делил, как равный,

Мы рядом шли в метельный свист:

Совсем юнец, студент недавний,

И знавший Ленина чекист…

О люди!

Люди с номерами.

Вы были люди, не рабы,

Вы были выше и упрямей

Своей трагической судьбы.

Я с вами шел в те злые годы,

И с вами был не страшен мне

Жестокий титул «враг народа»

И черный

Номер

На спине.

Эти стихи в 1962 году я предложил «Новому миру» вместе с другими стихотворениями на эту же тему. 4 марта 1963 года состоялась моя беседа с А. Т. Твардовским об этом цикле. Твардовский не всему поверил в стихотворении «Вина». Сказал, что строки про «живого бога на земле» притянуты задним умом. Не могли, мол, вы знать об этом в «той дальней мгле». Перечеркнул середину стихотворения:

— Это все от лукавого. Ничего вы не могли понимать даже смутно! Что у вас там было? Городскую баню, что ли, хотели взорвать?!

Я возразил, сказал, что он может при желании ознакомиться в архиве с делом КПМ.

Вообще же беседа была большой и интересной — и о стихах, и о пережитом. Но сейчас не место останавливаться на ней. Твардовский предложил опубликовать стихотворение «Вина» без десяти срединных строф[3] под названием «Воспоминание». Я согласился. Цикл стихов был набран, поставлен в номер и… снят цензурой. Стихотворение «Воспоминание» мне удалось впервые опубликовать в моей книге в 1964 году.

Твардовский не мог тогда согласиться со мною. Он писал о Сталине;

И кто при нем его не славил,

Не возносил — найдись такой!..

«Таких» было совсем мало, и, однако, такие