Лунные капли во флаконе - Кэрри Гринберг

   Но стоит признать, что жизнь вдали от Лондона имеет свои преимущества. Сейчас, когда дом буквально ожил, я наслаждаюсь тишиной и спокойствием этих мест. Я чудесно сплю здесь, а чудесные окрестности Кента умиротворяют меня. Сегодня утром я вышла на балкон и любовалась необыкновенно зелеными полями, напитавшимися дождем. Такой цвет невозможно увидеть в Лондоне: Вы и сами знаете, что наша столица всегда сера и словно окутана дымкой. Здесь же кажется, что все мирские печали уходят прочь, оставляя место лишь сотворенному Господом чуду природы, и что здесь никогда не сможет произойти ничего дурного. Дорогой мистер Харви, я надеюсь, что мой отец пригласит вас к нам погостить: вы должны сами увидеть то, о чем я говорю, почувствовать спокойствие этих мест, отдохнуть здесь душой от всех ваших дел. О, я непременно упрошу его, чтобы он написал вам как можно скорее! Разве это не замечательная мысль? Тогда мы сможем увидеться вновь, а ведь я было подумала, что теперь это едва ли возможно. Как глупо с моей стороны! Нас разделяют всего каких-то тридцать пять миль!

   Но было бы лукавством сказать, что здесь я скучаю в одиночестве. О нет, я наслаждаюсь им! Никогда еще я не была так погружена в свои мысли и в то же время чувствовала себя такой цельной, такой собранной. Все дни мои проходят в полезных занятиях; я по нескольку часов занимаюсь рукоделием вместе с матушкой, возобновила свои фортепьянные экзерсисы и ежедневно совершаю небольшие прогулки, если только не идет дождь.

   Однако я не хочу утомлять вас рассказами о салфетках, что я вышила, ведь это вовсе не мужское дело! Вы, должно быть, посчитаете меня глупой, раз я говорю о таких безделицах. Но не только они занимают мое время. Наконец я смогла найти время и прочитать ту книгу, что вы мне советовали - я говорю о Диккенсе. Мой отец всегда скептически относился к этому писателю, называя его "претенциозным моралистом", и он не был бы рад, увидев у меня в руках вашу "Крошку Доррит", а потому я читала ее лишь в своей комнате ночами, наедине с самой собой, пряча днем под подушку. Дорогой мистер Харви, знаете ли вы, как жестоко со мной поступили? Я обливалась слезами, читая эту книгу, и, вероятно, поняла, отчего мой отец не жалует Диккенса - он слишком, слишком тяжел для нас, впечатлительных женщин. Сложно поверить, что он умер более десяти лет назад, настолько пугающе реальной мне показалась его книга. Неужели он описывает тот же город, в котором я прожила всю свою жизнь, ходила гулять и в магазины? О нет, не может быть, ведь его Лондон пугающ, мрачен и грязен, а мне, по счастью, никогда не приходилось видеть подобной мерзости. И теперь я думаю, что, благодаря Господу и моим родителям, я была всю жизнь защищена от того, что пришлось видеть бедняжке Доррит. Сложно представить, что она старше меня лишь на пару лет, столь разительно мы отличаемся! И тем более меня восхищает ее доброта и сила духа, с которой она смогла справиться со всеми своими несчастьями и обрести первейшее счастье на земле - доброго и любящего мужа. И все же я счастлива, что меня никогда не коснется та ужасная, полная лишений жизнь, которую так любил описывать автор. Как, вероятно, мелочно и жестокосердно это звучит, когда я сижу в своей светлой, просторной комнате и пишу вам мои ничего не значащие размышления, но и вы поймите меня - разве я приспособлена для такой жизни? О нет, я умерла бы на другой же день!

   И вот я снова пишу о том, о чем не следовало бы. Мне стыдно перед вами, мои мысли так никчемны, и я с трудом сдерживаю слезы от презрения к себе и жалости к таким сильным, честным людям, как малютка Доррит.

   Простите же меня, что на этом я обрываю свое письмо, но я надеюсь, что и вы меня поймете и не будете слишком строги к вашей маленькой глупой Амелии. С нетерпением жду вашего ответа - если вы еще помните меня, напишите хотя бы пару строк, и я буду знать, что на этом свете у меня есть друг.

   С самыми добрыми пожеланиями,

   Ваша Амелия Черрингтон.

   8 июня 1885 года".

   Амелия еще раз пробежала глазами письмо: изящный, убористый почерк, над которым она трудилась столько лет вместе с мадемуазель Пати. Она говорила, что девушка должна писать легко и воздушно, но при этом разборчиво - слишком много закорючек не красят письмо. Только иногда, когда Амелия была слишком взволнована и торопилась, строчки прыгали по чистым листам тетради, словно кролики. Но сейчас она была довольна своей работой. Она хотела было немного сбрызнуть бумагу лавандовой водой, но подумала, что матушка может отругать ее за такое - это было бы слишком фривольно.

   Письмо надлежало непременно показать матери. Даже если бы Амелия писала подруге - если бы у нее была подруга - она вряд ли бы осмелилась отправить ей письмо без разрешения родителей. Настоящим счастьем было то, что ей разрешали поддерживать переписку с Ричардом, ее старым добрым другом. Она искренне надеялась, что в их дружбе нельзя усмотреть ничего дурного или предосудительного. Общение с мужчинами было той скользкой дорожкой, на которой Амелия чувствовала себя лишенной зрения и слуха одновременно. По правде говоря, никакого общения у нее никогда и не было, и девушка понятия не имела, что из себя вообще представляют мужчины - разумеется, кроме Ричарда, но она знала его самого детства и не считала чужим. И в глубине души она надеялась, что отец отдаст ее ему в мужья, что она станет миссис Харви и никогда в жизни больше не столкнется с другими мужчинами, от которых, как говорили ей и матушка, и гувернантка, одни лишь неприятности для молодой девушки.

   Амелия подхватила сложенные листы, на которых уже высохли чернила, и с легким сердцем спустилась вниз, в гостиную. Сейчас, в полдень, это была самая светлая и теплая комната во всем доме, а новые шторы делали ее еще более просторной. Однако окна были плотно закрыты, невзирая на относительно теплую погоду - матушка не переносила сквозняков. Она надеялась, что когда лето, наконец, вступит в свои права, она сможет сидеть на шезлонге во дворе, но пока предпочитала покой и тишину гостиной. Когда Амелия осторожно приоткрыла дверь и зашла в комнату, стараясь излишне не шуметь, миссис Черрингтон полулежала на диване, прикрыв глаза. Возле нее на стуле стояла корзинка с рукоделием - сейчас это было вязание, которое она полюбила всей душой и теперь вязала салфетки для нового дома. Крючок и пряжа лежали рядом с ней, но сегодня работа продвигалась очень медленно, крючок раз за разом упускал петли, и ряд тут же расползался. Утомленная этим занятием, миссис Черрингтон откинулась на подушки и смежила веки, давая отдых глазам и рукам. Лицо ее выглядело сейчас так умиротворенно, будто в своих мыслях она унеслась далеко-далеко отсюда: от этого дома, этой жизни и этого мира. Может быть, в мечтах она вновь стала юной девушкой, и, весело смеясь, бегала по саду возле родительского дома? Или же была девушкой чуть постарше - розовощекой, миловидной мисс Кейтлин Броуди, которая готовится к помолвке с подающим надежды юношей Бертрамом Черрингтоном?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});