Журнал Наш Современник №5 (2002) - Журнал Наш Современник

Враг этим воспользовался и оказался в двадцати метрах от пулемета. Полетели гранаты: наши и немецкие. Они оставляли на жизнь три секунды. “Единственное, о чем я подумал, — рассказывал потом Игнатьев, — успеть бы дать очередь до взрыва”. И успел. Почти в упор расстрелял летевшую на него группу фашистов. Живые и мертвые, они пали ниц. Оглушенный взрывами, раненый пулеметчик продолжал яростно строчить. К счастью, осколки гранат серьезных ранений ему не нанесли. Наступление было остановлено. В секторе пулеметного огня старшего сержанта Игнатьева осталось шестнадцать вражеских трупов.

В числе имен на обелиске

В феврале 1971 года уметская районная газета (отец родился в селе Царевка Уметского района в 1917 году) опубликовала статью участника Великой Отечественной войны пенсионера-следопыта из-под Ростова Якова Ермолаевича Скидана “Дорогие имена”. В ней рассказывалось о суровых боях осенью и зимой 1942 года под Ростовом, в которых участвовал Михаил Семенович Игнатьев.

“В жестоких затяжных боях... было замкнуто кольцо Сталинградского окружения. 15 ноября немецко-итальянские войска... стали отходить на юг. Они прорвали кольцо наших войск и заняли село Арбузовка. В ночь с 21 на 22 де­кабря наши части, воспользовавшись снежным бураном, ворвались в село и в ожесточенной схватке выбили немцев.

25 декабря 124-й гвардейский стрелковый полк был направлен в сторону станции Шептуховка... После 40-километрового броска солдаты дошли до хутора Ходаков Чертковского района. Командование решило остаток ночи дать людям отдохнуть. Выставили заслон и разместили бойцов в домах по всему хутору.

Одним из часовых был старший сержант Mихаил Игнатьев.

В 4 часа утра на хутор внезапно нагрянули немцы. Это были части, спешившие на выручку находившимся в “котле”: восемь танков и рота автоматчиков.

В этом неравном бою пал смертью храбрых и Михаил Семенович Игнатьев. В результате длительных поисков установлены имена 35 павших воинов. Среди них уметец М. С. Игнатьев. Погибших воинов местные жители похоронили потом в братской могиле. Сейчас здесь высится обелиск. За могилой воинов ухаживают жители и учащиеся начальной школы хутора Ходаков”.

 

И еще одна

братская могила

с бессменным женским “караулом” возле нее.

К кому пришли они

на погост?

Кому ставят поминальную свечу

в церкви?

Отцу? Мужу?

Сыну? Брату?..

Низко, до земли поклонимся всем, павшим и живым, отстоявшим

свободу

и независимость

нашей

Великой Державы — Святой Руси!

 

Станислав Куняев • Поэзия. Судьба. Россия (продолжение) (Наш современник N5 2002)

Станислав КУНЯЕВ

 

 

Поэзия. Судьба. Россия*

Шляхта и мы

I. Польское имя

Здесь все, что было, все, что есть,

Надуто мстительной химерой….

А. Блок “Возмездие”

*   *   *

Моя судьба каким-то странным образом с первых дней жизни была связана с Польшей. Я смутно понял это, когда в лютом январе 1943 года десяти­летним отроком зашел отогреться в верхний храм калужской Георгиевской церкви, переполненной женщинами, одетыми в потертые пальтишки, плюшевые душегрейки и ватники. Их бледные измученные лица в обрамлении черных платков и коричневых шалей были обращены к алтарю, где стоял седовласый батюшка в златотканой одежде. Возле него худенький старичок дьякон помахивал кадилом, и синеватый дымок ладана тонкими струйками плыл над старушечьими платками, шалями и полушалками.

— Господи! Даруй победу российскому воинству православному — у-у! — дребезжащий голос дьякона раскатывался по углам и приделам храма, уплывал в темный купол, отражаясь от мерцающего паникадила, от тускло поблески­вающего иконостаса, от застекленной иконы Калужской Божьей матери, в лике которой плясали язычки свечей…

От густой смеси запахов ладана, влажных несвежих одежд, человеческого дыханья и пота у меня покруживалась голова, я ухватился за чей-то тулуп и стал безвольно двигаться  в общей очереди к причастию, предвкушая, как батюшка поднесет к моим пересохшим губам ложечку теплого красного вина. Я уже подошел под его руку, но священник чуть помедлил с причастием и спросил:

— А как звать тебя, отрок?

— Станислав! — послушно ответил я.

— Не крещеный… — вздохнул батюшка. — Имя-то не православное, польское! — и чуть поколебавшись, все-таки поднес к моему рту заветную серебряную ложечку…

Вечером, вернувшись в нашу комнатенку, в углах которой при свете керосиновой лампы поблескивал иней, я спросил у матери:

— Мама, а почему меня назвали Станиславом?

— Когда тебя принесли из Хлюстинского родильного дома, я спросила у Юры, как назовем мальчика? Отец твой в то время политикой увлекался, газеты читал. А в газетах писали о каком-то советско-польском договоре. Ну, Юра и говорит: “давай в память этого договора сына Станиславом назовем!”

Когда я уже в почтенном возрасте крестился, то священник отец Владимир из церкви, что на Воробьевых горах, почему-то оставил мне мое прежнее хотя и христианское, но католическое имя. Я все хочу сходить к нему и попросить имя православное. Но почему-то медлю, раздумываю, а вдруг это судьба с какой-то целью привязала меня к польской истории?

Открыв недавно историческую книгу под названием “Советско-польские войны”, изданную в 2001 году, я прочитал на 130-й странице о том, что именно 27 ноября 1932 года, в день, когда я родился, Советский Союз и Польша ратифицировали Договор о ненападении… Вот, оказывается, в честь какого события отец окрестил меня Станиславом. Слава Богу, что не Марленом и не Жоресом…

 

II. Побежденные презирали победителей…

Вот уже больше года в нашу редакцию бесплатно поступает журнал “Новая Польша”. Нет, он отнюдь не русофобский, многие его публикации стремятся к тому, чтобы русские и поляки засыпали старые рвы недоверия и неприязни, чтобы задумались о будущем и перестали жить прошлыми страхами и национальными страстями.

Но делают они это странным образом. Девяностолетний патриарх польской литературы, нобелевский лауреат Чеслав Милош публикует в 7-м номере журнала за 2001 год свой короткий, но блестяще написанный фрагмент под названием “Россия” из книги “Родина Европа”, Милош хочет разобраться в истоках нашей нелюбви друг к другу.

“Начало всему — шестнадцатый и семнадцатый век. Польский язык — язык господ, к тому же господ просвещенных, — олицетворял изысканность и вкус на востоке до самого Полоцка и Киева, Московия была землей варваров. С которыми — как с татарвой, вели на окраинах войны…”

Польские авторы той эпохи, по словам Милоша, отмечают у подданных русского царя “склонность нарушать данное слово, коварство. Они же высмеи­вают дикость их обычаев” .

“Поляки так или иначе ощущали свое превосходство. Их бесило какое-то оловянное спокойствие в глубине русского характера, долготерпение русских, их упрямство…”

“Свое поражение в войне поляки встретили недоуменно… Побежденные презирали победителей, не видя в них ни малейших достоинств”.

Одним словом, поляки — это культурные западные люди, а русские московиты — варвары, азиаты, почти “татарва”…

Упаси Бог, я не утверждаю, что сам Милош разделяет эти взгляды. Он просто фиксирует их наличие в польском мировоззрении тех времен. Да и нет во взглядах такого рода ничего нового для человечества. Точно так же относились испанцы к индейским племенам Центральной Америки, а несколько позже англо-саксы к североамериканским индейцам, французы к арабам, японцы к китайцам и корейцам, а немцы не только к северным славянским и прибалтийским племенам, но и к самим полякам.

Но, как говорится, куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Поляки, во всем подражая западным культурным соседям, искали своих “недочеловеков” на Востоке. Они не задумывались о том, что “нецивилизованных” народов на земле нет, — есть просто разные цивилизации.

О том, каковыми показали себя наши соседи-славяне в эпоху русской Смуты, писал боярин Федор Шереметьев в 1618 году, после освобождения Москвы от “ просвещенных , — по словам Чеслова Милоша, — господ ” (а Милош — этого забывать нельзя, для нынешних поляков, как для нас Пушкин,  “ихнее — все”):

“Разнузданный солдат ваш не знал меры в оскорбительных излишествах: забрав все, что только было в доме, он злато, серебро (…) пытками вымогал. Увы! Смотрели мужи на насилие над любыми им женами, матери — на бесчестие несчастных дочерей. Свежа еще у нас о распутстве вашем и разнузданности память(…) Вы растравляли сердца наши оскорбительным презрением. Никогда соплеменник наш не был вами называем иначе, как же — москаль, вор и изменник. Даже и от Храмов Божиих не умели вы рук ваших удержать…”