Ричард Длинные Руки – сеньор - Гай Орловский

– Да-да, ты собирала хворост, но где он в такой ровной степи… Иди к нам, погрейся, а потом мы отведем тебя к родителям, чтобы ты не заблудилась…

Она стыдливо улыбнулась, глаза ее бросили по сторонам пугливые взгляды, не видит ли кто, решилась и пошла к нам. Глаза немножко испуганные, но на щеках разгорелся румянец, а масляный блеск в глазах стал заметнее. Она грациозно села рядом с Сигизмундом, при этом движении полные груди колыхнулись из стороны в сторону, натягивая ткань острыми кончиками. Даже когда уже сидела, прижавшись к нему боком, груди еще некоторое время завораживающе двигались, все уменьшая амплитуду, круглые колени высунулись из-под платья, она стыдливо пыталась натянуть укоротившийся подол, не получалось, объяснила с виноватой улыбкой:

– Я вышла только в ночной рубашке… у меня под нею ничего нет, мне стыдно…

Сигизмунд, красный как вареный рак, торопливо заверил:

– Да ничего, это ничего!.. Я ничего такого даже не думаю, даже совсем не думаю!

Но уши полыхали, как огни на нефтяной вышке. Она сказала стыдливо:

– Все-таки я одна с двумя мужчинами среди степи… Да еще ночью. Мне просто страшно…

Она подвигалась, устраиваясь, Сигизмунд пылал весь, девушка прижималась к нему грудью, всем телом, таким сочным и зовущим, даже я на другой стороне костра слышал мощный зов, самый древний и неодолимый, потому именно его и стараются в первую очередь подделать, имитировать.

– Ты не с двумя, – поправил я почти сочувствующе. – Я ведь с тобой не заговаривал первым!

Она вздрогнула, в ее больших синих глазах, сейчас уже томных, с поволокой, проступил испуг.

– Да, – ответила она жалобным голосом, – но я так испугалась в ночи и замерзла…

– Грейся, – сказал я. – И еще… я ведь не приглашал тебя к костру, верно?

Страх в ее глазах рос, румянец на щеках сменился бледностью. Сигизмунд смотрел на меня с растущим раздражением, девушка спросила почти шепотом:

– Кто ты?

Я промолчал, давая ей взглядом понять, что она мне нравится, но провести себя не дам. Сигизмунд обнял ее за плечи, что покорно смялись под его ладонью, теплые, пухлые и нежные, сказал неприятным голосом:

– Это сэр Ричард, паладин…

Она дернулась так, что его рука соскользнула ей на спину, где-то там затормозила на нижней, сильно оттопыренной части.

– Па… паладин?

– Да, – подтвердил я почти с сочувствием. – Паладин… А это значит, что вижу такой, какая на самом деле.

Она охнула, с непостижимой скоростью подхватилась, в глазах был страх. Застыла на мгновение, на лице обреченность, я сделал ей знак, чтобы убиралась. Еще не веря в спасение, она поспешно метнулась в темноту, топот босых ног вроде бы сменился сухим стуком копыт, несущих легкое тело.

Судя по бледному лицу Сигизмунда, он тоже что-то уловил, в глазах отчаяние.

– Сэр Ричард, – прошептал он белыми губами, – а… какая она?

– Не знаю, – ответил я.

– Но вы сказали…

Я ответил с великой неохотой:

– Мало ли что говорим женщине!.. Особенно когда хотим уязвить! Но я не стал бы, даже если бы мог… Расставаясь с ними, мы все же храним в памяти лучшие минуты?.. Пусть останется такой… какой видели. Какой сама хотела казаться.

Последний оранжевый язычок поплясал на рубиновом угле, порыскал, отыскивая еще хоть крошку древесины, вздохнул и втянулся вовнутрь в терпеливом ожидании сладостного мига, когда я брошу еще сухую ветку сверху. А лучше – две. А помечтать можно, что могучие руки человека поднимут всю охапку и швырнут на россыпь багровых углей, внутри которых ждет своего часа жар.

Звездное небо все так же бесстрастно смотрело на темную землю и наш крохотный багровый огонек. Сигизмунд сидел в горестном оцепенении. Я хотел сказать, что печалиться не стоит, все женщины такие, надо видеть их в том облике, в каком сами подают нам себя, ну разве что вот так в путешествии через опасные края надо принимать меры предосторожности, но дома должны делать вид, что не замечаем, и в самом деле стараться не замечать, а видеть их только такими, какими нам стараются казаться. А тот, кто видит женщин в их настоящем облике, теряет многое. Очень многое. Может быть, даже всю красоту и все желание вообще жить.

– Ну и дурак же я, – прошептал он тихо.

Я хмыкнул:

– Довольно просто сказать: «Ну и дурак же я!», но как трудно заставить себя поверить в то, что это действительно так… Ничего страшного, я сам обожаю женщин, у которых ноги недалеко от головы. Настолько недалеко, чтобы прямо задница с ушами, это уже идеальная женщина… Однако не стоит попадаться в лапы даже идеальной.

Он спросил хмуро, с упреком:

– Вы так о женщинах… нехорошо, сэр Ричард! Неужели у вас нет дамы сердца?

Сердце мое упало, я ответил сдержанно:

– Уже нет.

– Почему? Она вас не любит? Но это еще не причина. Неразделенная любовь возвышеннее.

– Она любит, – ответил я коротко.

Он посмотрел удивленно, переспросил:

– Вы это ощутили?

– Она даже сама сказала, – ответил я невесело.

– Но… сэр Ричард! Что же вам еще надо?

– Если женщина говорит, – ответил я с болью в голосе, – что она вас любит, то это еще совсем не значит, что она любит только вас. Давайте спать, сэр Сигизмунд.

Глава 3

Утром он, бледный и печальный, торопливо развел огонь из остатков хвороста, прогрел мясо и даже хлеб. Молча позавтракали, обоих пробирала дрожь, днем солнце накаляет доспехи, однако ночью даже возле костра зуб на зуб не попадает, от земли тянет могильным холодом. Коня я подозвал свистом, а Сигизмунд долго бегал за своим, ловил, тот ухитрился и со спутанными ногами отдалиться почти на милю.

– Хорошо, – заметил я одобрительно, – трусцой от инфаркта.

– Что, сэр Ричард?

– Говорю, утренние пробежки очень полезны для рыцарского духа.

Он покачал головой.

– Ох, сэр Ричард… никогда не пойму, когда вы говорите серьезно!

Выехали навстречу заре, солнце поднимается из-за дальнего леса маленькое, злобно-красное, сулящее то ли бурю, то ли что-то еще нехорошее. Если солнце красно к вечеру – то хохлу бояться нечего, если красно поутру – то хохлу не по нутру. Ладно, здесь вообще нет такого великого народа, что пирамиды построил и евреев из Египта вывел.

– Я смотрел следы, – проговорил вдруг Сигизмунд. – Ничего… Неужели она была одна?.. Одна ночью?

– Без женщин прожить еще можно, – заметил я, – но без разговоров о них… гм… сомневаюсь.

Сигизмунд покраснел, сказал, оправдываясь:

– Да так дорога короче… На ней сам дьявол ноги сломает, как только ваш конь скачет по таким кочкам…

– Плохие дороги требуют хороших проходимцев, верно?

Он посмотрел с подозрением, подумал, указал широким жестом вокруг:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});