Масхара. Частные грузинские хроники (сборник) - Анна Бердичевская

– Я не умею заботиться!.. – Хромая ходит по комнате, его пошатывает, опрокидывает цветы. – Я умею только любить. А ведь она – одинокая женщина в чужом городе. У нее однажды болел зуб. Я ее очень жалел. У меня даже у самого заболел зуб. Но где же я возьму зубного врача? Да я и не подумал!

– Ну и как? – Что – как?

– Ей вырвали зуб? Знаешь, у меня есть один доктор… – Не знаю. Я вообще ничего о ней не знаю.

– А тебе вырвали? – Нет, сам прошел. – Где она жила?

– У тетки. Она называла ее мамида. Скажет: «Я живу у мамиды»… И махнет вот так рукой. – За Домом Совета, что ли? – Похоже. Я ни разу не провожал ее до дому.

– Ну ты и фрукт. И она… любит тебя? – Да! Очень!

– Она тебе говорила? Или ты сам догадался? Генрих смотрит невесть куда и улыбается:

– Сам.

Робик наливает водку по стаканам.

– Ну, если она тебя любит, она вернется. Выпьем за это. Однажды раздастся звонок в дверь, и она войдет, как ни в чем не бывало.

Пьют.

Раздается звонок в дверь. Робик напуган. Он не любит совпадений. – Это она!

Мгновенная надежда сменяется у Генриха апатией. – Нет. У нее же есть ключ.

Проходит несколько секунд. И становится слышно, как в скважине поворачивается ключ. Генрих и Робик встают. Входит Ия. Она очень мила и красива. Робик сражен.

– Ия… – Генрих замечает, что стоит перед ней в трусах. – Извини.

Он берет брюки с пола, начинает их тут же напяливать, соображает, что лучше бы это делать в спальне, упрыгивает туда.

– Это вы меня простите. Я открыла своим ключом, потому что испугалась. Генрих сказал, что будет дома, а на звонок никто не ответил.

– Что вы, что вы, сударыня! – Робик впадает в бестолковую суету гостеприимства. – Вы видите-мы счастливы… Прошу вас, будьте как дома. Здесь не слишком-то прибрано, но мы это сейчас…

Сгребает со стола сливовые косточки и огрызки, роняет пепельницу, лезет за нею под стол.

Генрих кричит Робику из глубины спальни:

– Водку не опрокинь.

Возвращается из кухни с бутылкой, подаренной Ией.

– У меня осталось немного коньяка, Ия, выпей с нами… Садись.

– Я принесла хачапури. Еще горячее.

Робик вылезает из-под стола.

– Какая прелесть…

Ия разворачивает хачапури, достает посуду, наводит порядок, ставит опрокинутые цветы.

– Когда я тебе позвонила, и ты сказал, чтоб я пришла попозже, я решила приготовить хачапури. Не идти же с пустыми руками. А пока оно готовилось, я написала опровержение в газету. Конечно, это глупо, но мне так захотелось хоть что-нибудь сделать! – обращается к Робику: – Вы читали, что там написано про Генриха?

– Он читал. Ия, родненькая, не суетись, выпей с нами.

– Да-да, сударыня, прошу вас! – Робик подает Ие стул. – Генрих, ты нас не представил.

Генрих наливает Робику и себе водку, Ие коньяк. Язык у него слегка заплетается.

– Д-да. Ия, это мой Альтер Эго… В общем – родственник. Он почти я, только его зовут Робик… он гораздо лучше меня. Он писатель. Он заботлив. И почти не пьет. У него много друзей. Одного друга зовут Генрих. А другого Петя… Выпьем за дружбу!

Робик протестует:

– Нет уж, позволь. Ия, я предлагаю тост за вас. Вы пришли, и в этой унылой ржавой норе зажглось солнце.

Генрих согласен:

– Да, Ия, да. Это правда.

– Я пью за вас, дорогая Ия, за наше знакомство. За то, что мне посчастливилось на старости лет увидеть такую молодость, и такую красоту, и такую доброту!..

Генрих встает.

– Ия, в твоем лице я пью… за тебя!.. – Пьет. Он окончательно пьян. И весел. – Что это ты принесла?

Ия смущена, она выпивает коньяк и немедленно розовеет. Разворачивает туго свернутый и перевязанный аптечной резинкой свиток. Это газеты.

– Я много лет собираю всю прессу о тебе, Генрих. Сегодня я решила – в тебя эти статьи могут вселить уверенность, помогут тебе.

– Конечно помогут! Конечно вселят! Сейчас мы начнем новую жизнь. Устроим маленький детский праздник. Новый год! Вот только сделаем ёлочку.

Генрих берет газеты, снова скручивает их, надрезает и из трубки осторожно вытягивает длинную «ёлочку». Ставит ее в вазу с цветами, самый крупный цветок втыкает в вершину «елочки». При этом Генрих тихонько напевает детскую новогоднюю песенку. Ия с восхищением глядит на Генриха. Он достает из ящика в серванте маленькие свечи, зажигает их одну за другой, втыкая, куда придётся. Гасит свет. Одну зажженную свечку подает Ие.

Глаза Ии полны слез.

– Генрих, ты волшебник.

Генрих зажигает и зажигает свечи.

– Да, я умею все. Я только не умею заботиться. Но зато я умею глотать ножи!

Бросает свечи, хватает со стола нож, которым Ия нарезала хачапури, и «глотает» его, да так, что нож «застревает» у него поперек горла. Это так страшно, что Ия вскрикивает, ей становится плохо. Робик бросается к ней.

В этот момент все в комнате начинает трястись, раздается грохот. Робик, за ним Ия и Генрих бросаются на балкон. По ночной улице один за другим медленно, со скрежетом поворачивая пушки, как бы примеряясь к целям, проходят три танка. Скрываются за поворотом. В окнах дома напротив зажигаются и гаснут огни. Генрих, Робик, Ия переглядываются.

Робик бледнеет и трезвеет. Произносит с чувством:

– Мир вывихнут. Распалась связь времен…

Генрих смотрит вслед танкам.

– Пойдем, выпьем.

В комнате безмятежно сияют свечи. Впрочем, одна из них упала на ковер, и ковер тоже безмятежно пылает. Робик затаптывает пламя, одну за другой гасит свечи. Генрих наливает водку и коньяк.

Ия движется как сомнамбула, напевает:

– Свеча упала на ковер и запылала как костер…

Включает свет. Робик стоит посреди испорченного ковра с огарками свечек в руках.

– Только бы не пролилась кровь.

Ия смотрит на него, и словно очнувшись, отвечает с неожиданной мрачной решимостью:

– Нет, пусть прольется! Лишь бы все изменилось. Так больше жить нельзя.

– Как, родненькая? – Генрих с любопытством смотрит, как Ия наливает себе коньяк, полстакана…

– В ожидании перемен. В ожидании утра новой эры! Оно придет, но сначала на востоке должна вспыхнуть алая полоска крови. Нужна жертва…

Ия поднимает стакан, рассматривает его на свет и пьёт. Щеки её пылают, глаза блещут, она прекрасна, как Валькирия. Робик с ужасом и восторгом смотрит на нее.

– Но, сударыня, у меня дети!.. Генрих обессиленный сидит в кресле.

– Ия, девочка, не надо крови… поставь чайник. Ия сразу меняется, становится нежной и кроткой. – Сейчас, Генрих, сейчас.

Убегает на кухню.

У Генриха видение: восход над горами, между двух гор алая капля восходящего солнца, она все растет, набухает, и вдруг проливается в реку, река загорается алым огнем. Все это – под ритмичную, мучительную, все расширяющуюся мелодию. Внезапно всё сменяется тишиной и лицом Ии.

– Генрих, чай готов… Тебе наливать?

– Я кажется засыпаю… – Генрих закрывает глаза.

Перед ним все еще лицо женщины, но это не Ия, это Мария. Голова Генриха лежит на коленях у Марии.

– Я кажется засыпаю… Мария, знаешь, что я сделаю, когда ты меня бросишь?

– Ты думаешь, я тебя брошу?

– Да. Ведь со мной нельзя жить… Так вот, когда ты меня бросишь, я тебе отомщу. Я заведу себе другую. Я оторву такую девочку – закачаешься. И сделаю так, чтоб ты узнала об этом.

– Да, я узнаю об этом. И тогда мне станет тебя жаль. Мне станет так тебя жаль, что однажды ночью я проснусь и заплачу. А ведь я не умею плакать.

– И ты вернешься ко мне. – Это вряд ли.

– Почему?

– Я и возвращаться не умею. Генрих улыбается, он ей не верит. – А петь ты умеешь?

– Нет.

– Тогда спой мне.

Мария обнимает Генриха, поет ему на ухо:

Пришел мой тихий вечер.Не знаю, что начать.Пришел мой друг желанный,Он стал меня ласкать.Целует, обнимает, Прощается со мной…

…Ты спишь?

– Да. И сделай так, чтоб я никогда не просыпался…

Генрих открывает глаза. Он лежит на диване, укрытый пледом. Напротив за столом сидит Робик, хлюпая пьет чай и ест хачапури. Генрих, мучаясь, вращает глазами, оглядывая комнату.

– Сколько от тебя шуму. Ия ушла? – Ушла. – Робик жует. – Она прелесть. – Да.

– А ты дурак.

– Да.

– Она не захотела, чтоб я ее провожал.

– Она живет в моем подъезде. У нас еще есть, что выпить?

– Немного. Наливает.

Генрих опускает ноги на пол, со стоном хватается за голову.

Робик спокойно наблюдает его мучения.

– Давай, давай, накачивайся. Это твоя последняя пьянка. Через две недели ты должен быть в форме.

– Что ты знаешь о форме? Ты думаешь, это когда можешь сделать стойку на левой руке?

– Угу… – Закусывает водку. – И еще не даешь себя поколотить.

– Ах ты жулик, простофиля. Слушай. Форма для клоуна… для масхара… – с отвращением пьет, – это когда он точно знает, что может сыграть Шута в «Короле Лире». Сыграть шута и сыграть в ящик. Одинаково и трудно, и легко… И для того, и для другого нужна форма. Нужно быть готовым. Так говорит Джанго Эдвардс.