Масхара. Частные грузинские хроники (сборник) - Анна Бердичевская

– Грешники, я принес вам хлеб и вино.

Ставит у порога узелок, хочет уйти.

Генрих вскакивает на ноги, бежит за Элисбаром.

– Стой, не уходи, Элисбар! Обвенчай нас. Ну, что молчишь?.. Это же церковь. Обвенчай нас здесь, сейчас.

Элисбар неуверенно улыбается. – Ты же некрещеный. Тебе надо сначала креститься. – Хорошо, сначала окрести, потом обвенчай. Сейчас же! И скажи ей: жена должна быть верна мужу своему!..

Элисбар беспомощно смотрит на Марию. Мария помогает: – Я не могу с тобой венчаться, Генрих.

– Почему?

– Потому что я замужем.

– Зачем ты это говоришь? Зачем ты это говоришь сейчас? Ведь ты же разведена. Ты сама говорила. Ты не жена ему.

– Я не разведена. Я просто ушла. Уехала. Генрих поворачивается к Элисбару:

– Ну, я же говорю! Она не венчалась с ним. Ну, Элисбар! – Генрих, ты как маленький. И базилика не храм, не церковь. Ее надо сначала снова освятить…

И Генрих вдруг успокаивается.

– Ну и хорошо. Если так, то я тоже женат. На Манане. И все это – чушь. А вы оба просто ханжи. Бюрократы.

– А ты сумасшедший.

– Я не сумасшедший. Я дурак. У меня диплом есть. Мне его выдали на фестивале дураков в Амстердаме… Мария, подержи меня за ноги…

Генрих со стонами делает стойку на руках, Мария держит его за ноги. Генрих видит ее лодыжки, колени, видит, как уходит Элисбар.

– Не отпускай меня, Мария… Не отпускай… Ап! Генрих делает стойку на одной руке. Мария осторожно отпускает его…

И снова зеркало в спальне, и в нём лицо Генриха, он сидит, подперев голову, по щеке, по размазанным белилам, из обведенного глаза ползёт черная слеза… Звонит телефон. Генрих идет в гостиную, снимает трубку. На экране телевизора надпись «Не забудьте выключить телевизор».

В трубке голос Ни:

– Генрих, ты уже спишь?

– Нет. Но я вижу сны.

– Прости, Генрих… Понимаешь, мне подружка принесла «Вечерку», там эта ужасная статья про тебя. Я решила, что тебе совсем плохо… Генрих, я не поверила ни одному слову! Ты лучше всех, Генрих. Если хочешь, я сейчас приду к тебе.

– Какая статья, чья?

– Ты не читал?.. Ну, там про то, что ты стал халтурщиком, что загребаешь тысячи. Что выступаешь пьяный и устроил дебош. Что тебя поколотили… Ведь это все неправда, Генрих?..

– Ну почему же… А кто написал? – Генрих, хочешь, я сейчас приду?

– Знаешь, не сейчас. Лучше немного позже.

– Позже? Но ведь уже первый час.

– Да, немного позже… У меня тут не прибрано…

– Хорошо, я попозже.

Генрих оглядывается. Когда он успел так насвинячить?.. Идет в спальню, берет коньяк. Отпивает глоток, достает из-за зеркала конверт, пытается разобраться в почтовом штемпеле.

– Черт его знает… – слышит, как кто-то звонит в дверь. – Ия, это ты? Подожди, я сейчас…

Из-за двери голос Робика.

– Нет, это не Ия, это полиция нравов!

3.

Генрих открывает. Робик вваливается с литровой бутылкой водки и с букетиком фиалок, в зубах у него сигара. Робик оглядывает Генриха. – Ты ждешь женщину? Я некстати…

– Нет, ты, пожалуй, как раз кстати. Тольку сигару выкинь, – забирает у Робика водку. – Цветочки оставь себе.

Робик продолжает дымить сигарой, идет в комнату, плюхается в кресло, оглядывает стол.

– Поесть у тебя, конечно, нечего… Пыхтя сигарой встает, идет на кухню.

А Генрих, как может, накрывает на стол – берет из серванта стаканы, открывает водку, наливает. И кричит Робику:

– Ты же хотел, чтоб я не пил и не ел, похудел на полтонны и сделал стойку на указательном пальце…

Робик возвращается из кухни с хлебом, сыром, фруктами.

– Да, Генрих, да. И твердо стоял на двух ногах. Да, да, да. Но ведь ты уже все равно пьян. Кроме того, у тебя есть повод напиться. – Он достает из кармана газету, бросает Генриху. – Ну и последнее. Я хочу, чтоб ты не выпил, а надрался. Чтоб тебе полгода было тошно вспомнить о водке. Чтоб ты испытал от-вращение к себе. Чтоб ты понял, что вся чепуха, которую про тебя написали – чистая правда. Чтоб ты разозлился не на меня и не на Петьку Назарова, а на себя.

– А… Так это Петя…

– Кто же еще. Пе Назаридзе.

Генрих читает газету, грызет яблоко.

– Давно его видел?

Робик дымит сигарой, испытующе смотрит на Генриха.

– Вчера.

– Так это ваше совместное детище?.. – Генрих читает газету. – Вон что…

Робик уклончиво:

– Ну, я бы написал получше.

– Но это же точно твой стиль: «В погоне за длинным рублем наш талантливый артист исколесил полстраны…» И еще: «Тысячные гонорары не добавили ему таланта и трудолюбия…» Ах ты свинья… А это-то!

Хохочет, тычет пальцем в газету.

Робик одевает очки.

– Что там такое? Ну что ты ржешь? – Он читает газету вслух и с подобающим выражением. – «Все мы любим нашего Гено, уважаем его способности, вот потому-то и нельзя не упомянуть о последнем скандальном инциденте, происшедшем вчера в Павлодаре на концерте артиста…» Что тут смешного?

– Ты просто сволочь. Ты звонил в Павлодар, все выведал и рассказал Пете, чтоб Петя прочистил мне мозги? Скажешь – нет? И название твое. «Клоуны тоже плачут». Это ж твой любимый сериал!

Генрих берет стакан с водкой, отставив мизинец, ровняет локоть с плечом.

– Ну, как говорят в России – будь! – Выпивает. – Что ты на меня смотришь? Ты понимаешь, что это подло? Нет?.. Что молчишь?

Робик жует.

– Жду, когда ты сбросишь пар.

– Ты принес мне тысячи, которые я огреб? Или мне их потребовать с Пети? Мне надо было набить морду тебе, а не пьяному засранцу в зале.

– Да, конечно, ты был рыцарем и защищал даму! Дама была тоже не трезва. Но и ты был пьян, а главное – ты упал, когда её хахаль дал тебе в коленку. В таких случаях надо хотя бы не падать. Главное – остаться на ногах.

Генрих вспоминает о колене, рассматривает его. Робик присоединяется к нему, горестно вздыхает:

– Ох, еще немного, и тебе пришлось бы остаток жизни ходить исключительно на руках. Так не больно? А так?

– Больно.

– Ты мне не нравишься, Генрих. Ты почти не злишься. Что с тобой?..

– Мама, мама, я смертельно болен, у меня пожар сердца. Наливает себе водку, выпивает.

– Эй, эй, Генрих, послушай, я пришел специально, чтобы ты не пил один. – Берет бутылку, наливает и выпивает. – Фу, какая гадость! – Засовывает в рот подряд сливы, хлеб, сыр, плюет косточки, все это с чмоканьем и сопеньем.

Генрих морщится, как от боли.

– Ради бога, хотя бы не чавкай…

– Мне уйти?

Генрих встает, берет со стола газету со статьей о себе. На первой странице портреты Самого главного начальника и главы оппозиции, толпа у Дома Правительства, флаги…

– Послушай, мы никому не нужны. Робик не ожидал и обижен.

– Как это – МЫ, почему это МЫ?

– Ну хорошо, Я, Я! Я никому не нужен. Но ведь, если я не нужен, то и ты не нужен.

– Ну, допустим… А с чего ты это взял?

– Ты что, не видишь? Они же все сошли сума. Наливай. – Робик наливает водку. – Они решили, что если они всё поменяют местами, то мир действительно изменится. Больно умные… И еще они думают, что стрелять из настоящих автоматов, настоящими пулями в человека – можно! А ведь Бог – не велит. Своего Бога-совсем забыли… – Генрих горестно морщит белое и чумазое лицо, он очень пьян и хочет еще выпить. – За дураков!

Пьет. И продолжает.

– Боже мой, Робик, как я люблю дураков!.. Вокруг моего квартала по ночам бегают дураки с фонариками. Это совы.

– Кто-кто?

– Совы. Не спят по ночам, они так устроены. И бегают. Чтоб под утро уснуть. Они абсолютно никого не хотят убивать… А есть еще жаворонки. Они начинают в пять утра, когда совы засыпают… Я их обожаю. Они бы меня поняли.

– Почему?

– Потому что я тоже дурак. Если б они пришли на мой концерт, они бы плакали от счастья. Но они бегают. И все они старики. А эти, новые, умные… Они… чудовища. Они думают, что можно приставить автомат к моей пояснице. Что это – смешно. Знаешь, я никогда не имел такого успеха, как в этот раз в Павлодаре. Когда у меня потекла кровь из носа, зал завопил от восторга. А если б меня убили – это был бы триумф. Наливай.

Робик наливает. И спрашивает: – Что мне делать, Генрих?

– Вылететь в трубу, – берёт стакан. – Нет, – ставит стакан. – Открыть школу гладиаторов.

– Хорошая мысль. А тебе? Тебе что?

– Стать гладиатором, – берет стакан. – Нет, – снова ставит стакан. – Нет. Нет. Мне нужна Мария. Только Мария.

Робика словно осенило.

– А – а-а – а-а!.. Так это всё из-за той русской девчушки? Ну, ты даешь! Из-за Марии… В твои-то годы… Вообще-то она хороша. Она мне понравилась. А я ей нет. Еще бы! Я твой эксплуататор. А на самом деле я – твое второе «я». Альтер-эго. Тебе без меня нельзя. Конечно, я тоже должен как-то жить… Потому я и забочусь о тебе. Скажи, а почему ты не заботишься обо мне? – Ты заботишься за двоих. Я вообще не умею заботиться.

– Вот-вот-вот…

– Может, потому она и ушла?!.

Эта мысль впервые приходит Генриху в голову.

– Я не умею заботиться!.. – Хромая ходит по комнате, его пошатывает, опрокидывает цветы. – Я умею только любить. А ведь она – одинокая женщина в чужом городе. У нее однажды болел зуб. Я ее очень жалел. У меня даже у самого заболел зуб. Но где же я возьму зубного врача? Да я и не подумал!