Свет погас - Редьярд Киплинг

- Предоставят ли мне полную свободу? - спросил Дик с опаской.

Он слишком долго скитался по свету и знал цену независимости.

- Да делай все, что душе угодно: получишь ключи и всяческие права. Почти все мы проживаем здесь постоянно. Союзу Молодых Христиан я бы этот дом рекомендовать воздержался, но нас он устраивает. Я оставил за тобой эти комнаты, как только послал телеграмму.

- Не знаю, как мне тебя и благодарить, дружище.

- Уж не думал ли ты всегда жить со мной врозь?

Торпенхау обнял Дика за плечи, и они стали молча расхаживать по комнате, которой отныне предстояло именоваться мастерской, испытывая друг к другу взаимную привязанность. Внезапно послышался стук в дверь Торпенхау.

- Какому-то бродяге не терпится глотку промочить, вот он и пришел клянчить, - сказал Торпенхау и бодрым голосом окликнул гостя.

Вошел отнюдь не бродяга, а представительный пожилой господин в сюртуке с атласными лацканами. Бледные губы его были приоткрыты, под глазами зияли темные ямы.

"Сердце шалит, - подумал Дик, а когда они обменялись рукопожатием, заключил: - Да еще как. Пульс даже в пальцах колотится".

Посетитель отрекомендовался как глава Центрально-южного агентства и "один из самых пылких поклонников вашего таланта, мистер Хелдар. Смею заверить от имени агентства, что мы вам бесконечно признательны. Надеюсь также, мистер Хелдар, вы не забудете, что мы приложили немало усилий, дабы создать вам известность". Преодолев семь лестничных маршей, он пыхтел и едва переводил дух.

Дик покосился на Торпенхау, а тот подмигнул ему левым глазом.

- Не забуду, - сказал Дик, в котором сразу же проснулись настороженность и безотчетная готовность к самозащите. - Ведь вы так щедро платили, что этого, право, нельзя забыть. Кстати, когда я здесь обоснуюсь, я хотел бы прислать за своими рисунками. Их у вас, помнится, сотни полторы.

- М-да... вот именно... э-э... об этом самом я и пришел поговорить. Боюсь, мистер Хелдар, что мы никак не можем их вернуть. Ввиду отсутствия особого соглашения эти рисунки являются нашей неотъемлемой собственностью.

- Уж не взбрело ли вам в голову их присвоить?

- Они у нас, и мы надеемся, мистер Хелдар, что вы сами назовете условия и окажете нам содействие в устройстве небольшой выставки, каковая, если учесть репутацию нашего агентства и то влияние, которое мы, как вы понимаете, имеем на прессу, будет вам весьма полезна. Ведь эти рисунки...

- Принадлежат мне. Вы наняли меня телеграммой и без зазрения совести платили мне жалкие гроши. Так выбросьте же из головы самую мысль их присвоить! Черт бы вас взял, почтеннейший, ведь это единственное, что у меня есть в жизни!

Торпенхау заглянул Дику в лицо и присвистнул.

Дик в задумчивости расхаживал по комнате. Он видел, что всеми скромными плодами его трудов, главным его оружием еще до начала борьбы беззастенчиво завладел этот пожилой господин, чью фамилию он толком даже не расслышал, причем господин этот отрекомендовался главою агентства, которое не заслуживало ни малейшего уважения. Самая несправедливость свершившегося не очень-то его волновала: слишком уж часто доводилось ему во время скитаний по свету видеть торжество грубой силы, и его нисколько не волновал вопрос о чьей-либо нравственной правоте или неправоте. Но он жаждал крови этого пожилого человека в сюртуке, и, когда заговорил снова, в голосе его звучала напускная любезность, а это, как прекрасно знал Торпенхау, предвещало схватку не на жизнь, а на смерть.

- Прошу прощения, сэр, но не найдется ли у вас для переговоров со мной кого-нибудь... м-м... помоложе?

- Я говорю от имени агентства. И не вижу причин вмешивать в это дело третье лицо...

- Сию секунду увидите. Будьте столь любезны незамедлительно вернуть мне мои рисунки, все до единого.

Посетитель в замешательстве взглянул сперва на Дика, потом на Торпенхау, который стоял, прислонясь к стене. Он не привык, чтобы его бывшие сотрудники требовали подобной любезности.

- М-да, это прямо-таки грабеж среди бела дня, - внушительно изрек Торпенхау, - но я опасаюсь, очень и очень серьезно опасаюсь, что вы не на того напали. А ты, Дик, будь осмотрительней: помни, что ты все-таки не в Судане.

- Если учесть, как много сделало для вас агентство, благодаря чему вы и приобрели столь широкую известность...

Это было сказано весьма некстати: Дик сразу же вспомнил годы скитаний, одиночество, нужду и тщетные мечты. Такие воспоминания отнюдь не расположили его в пользу благополучного и состоятельного господина, который намеревался теперь пожать плоды тех горьких лет.

- Просто не знаю, что с вами и делать, - сказал Дик задумчиво. Конечно, вы вор, и за это вас надо бы избить до полусмерти, но при таком хилом здоровье из вас недолго и вовсе дух вышибить. Нет, я не хочу, чтобы ваш труп валялся здесь, на полу, и вообще, это дурная примета, когда празднуешь новоселье. Спокойно, сэр, вы только зря себя волнуете. - Он сжал посетителю запястье, а другой рукой ощупал пухлое тело под сюртуком. - Вот чертовщина! - сказал он, обращаясь к Торпенхау. - И этот разнесчастный ублюдок решается на кражу! Однажды в Эснехе у меня на глазах одному караванщику всыпали таких плетей, что кожа с его черномазой спины слезала лохмотьями, за то лишь, что он посмел украсть жалкие полфунта фиников, причем тот был жилист и крепок, как сама плеть. А эта туша мягкая, как баба.

Нет большего унижения, чем попасть в руки человека, который может сделать со своей жертвой все, что ему угодно, но избивать ее и не думает. Глава агентства начал задыхаться. А Дик похаживал вокруг, потрагивал его, как игривый кот трогает лапой пушистый коврик. Наконец он коснулся свинцово-серых ям под глазами гостя и покачал головой.

- Вы хотели украсть мое достояние - мое, мое, мое! Это вы-то, мозгляк, невесть в чем душа держится. Живо кропайте записку в свое агентство - вы ведь назвались его главой - да распорядитесь, чтоб там немедля отдали Торпенхау мои рисунки, все до единого. Минуточку: у вас рука дрожит. Ну-ка!

Дик подсунул ему блокнот. Записка тотчас же была написана. Торпенхау взял ее и вышел, не сказав ни слова, а Дик все похаживал вокруг завороженного пленника и с полнейшей искренностью давал душеспасительные советы. Когда Торпенхау вернулся с пухлой папкой, он услышал, как Дик почти ласково увещевал:

- Ну вот, надеюсь, этот случай послужит вам хорошим уроком, и если вы, когда я всерьез примусь за работу, вздумаете вчинить мне какой-нибудь дурацкий иск за угрозу оскорбления действием, уж будьте уверены, я вас живо отыщу и отправлю прямиком на тот свет. А вам и без того жить осталось недолго. Ступайте же! Имши вутсак - иди, куда велено!

Бедняга ушел, спотыкаясь, как слепой. Дик глубоко вздохнул.

- Уф! Что за бессовестные людишки! Бедный сиротинушка и шагу не успел ступить, как сразу же столкнулся с бандой мошенников и умышленным грабежом! Вообрази только, какая грязная душа у этого человека! Все ли рисунки в целости, Торп?

- Да, их тут сто сорок семь штук ровным счетом. Ну-с, Дик, скажу я тебе, право слово, начал ты недурственно.

- Он хотел встать мне поперек пути. Для него это всего несколько фунтов прибыли, а для меня целая жизнь. Не думаю, чтоб он осмелился вчинить иск. Я совершенно бескорыстно дал ему ценнейшие медицинские советы касательно его здоровья. Правда, при этом он испытал легкое волнение, но, в общем, дешево отделался. А теперь взглянем на рисунки.

Через две минуты Дик уже лежал на полу подле раскрытой папки, самовлюбленно посмеивался, перебирал рисунки и размышлял о том, какой ценой они ему достались. Когда уже вечерело, Торпенхау заглянул в дверь и увидел, что Дик отплясывает у окна неистовую сарабанду.

- Я сам не знал, что работа моя так прекрасна, Торп, - сказал Дик, не переставая плясать. - Мои рисунки хороши! Чертовски хороши! Это будет сенсация! Я устрою выставку на собственный риск! А этот мошенник хотел украсть их у меня! Знаешь, теперь я жалею, что в самом деле не набил ему морду!

- Ступай-ка на улицу, - сказал Торпенхау, - ступай да помолись богу об избавлении от соблазна тщеславия, хотя от этого соблазна тебе все равно не избавиться до гробовой доски. Принеси свое барахло из каморки, в которой ты ютился, и мы постараемся навести в этом свинарнике мало-мальский порядок.

- И тогда - вот уж тогда, - сказал Дик, все еще приплясывая, - мы оберем египтян до нитки.

Глава IV

Волчонок, таясь, в чащобе залег,

Когда дым от костра витал:

Загрызть добычу хотел он и мог,

И где мать с олененком дремлет, знал.

Но вдруг луна пробилась сквозь дым,

И пришлось другую поживу искать,

Решил он телка на ферме задрать

И завыл на луну, что висела над ним.

"В Сеони"

- Ну и как, сладостен ли вкус преуспеяния? - спросил Торпенхау спустя три месяца. Он некоторое время отдыхал за городом и только что вернулся домой.

- Вполне, - ответил Дик, сидя в мастерской перед мольбертом и облизываясь. - Но мне нужно больше - несравненно больше. Тощие годы позади, теперь наступили тучные.