Свет погас - Редьярд Киплинг

Теперь же они застряли на песчаном берегу, а моторные боты меж тем выгружали арьергард колонны.

- Хм-да, - хмыкнул Торпенхау, залатывая последними стежками свое оснащение, на которое он давно уже махнул рукой, - славное, однако, было дело.

- Это ты про заплату или же про баталию? - спросил Дик. - Что до меня лично, я не в восторге от обеих.

- Но ведь ты же хочешь, чтоб "Эвриал" преодолел Третий порог? И орудия, каждое в восемьдесят одну тонну весом, открыли огонь по Якдулу? Ладно, теперь-то мне мои бриджи нравятся.

Он с торжественностью повернулся кругом, будто цирковой клоун, чтоб его могли оглядеть все.

- Любо-дорого смотреть. В особенности эти буквы на мешковине ГБТ. Государственный бычий транспорт. Мешок-то из Индии.

- Ну нет, это мои инициалы: Гилберт Беллинг Торпенхау. Я нарочно спер именно этот лоскут. Но какого дьявола Верблюжий корпус вдруг ни с того ни с сего всполошился?

Торпенхау приставил ладонь ко лбу и вгляделся в чахлый кустарник, пробивавшийся сквозь каменистую почву.

Громогласно прозвучала труба, и солдаты, рассыпанные по берегу, стремглав кинулись к своим ружьям и обмундированию.

- "Пизанские солдаты, застигнутые во время купанья", - невозмутимо промолвил Дик. - Помнишь рисунок Микеланджело? Обычно его копируют все начинающие художники. А кустарник так и кишит врагами.

Вояки из Верблюжьего корпуса громкими криками призывали пехоту на подмогу. И хриплые отклики с реки возвещали, что замыкающие уже знают о боевой тревоге и вот-вот подоспеют, дабы принять участие в деле. В мгновение ока, будто бы внезапный порыв ветра подернул рябью дотоле спокойное водное зеркало, все каменные кряжи и бугры, поросшие редким кустарником, ожили, ощетинились вооруженными людьми. По счастью, эти люди предпочитали до поры держаться в отдалении, испуская ликующие возгласы и размахивая руками. Один даже разразился длительной речью. Верблюжатники выжидали, не открывая огня. Они были рады этой передышке, дававшей возможность образовать хотя бы некое подобие каре. Пехотинцы уже бежали к ним по берегу, увязая в песке; моторные боты и суденышки, которые с трудом преодолевали течение, наконец приблизились, и, едва там заслышали крики, тотчас причалили к берегу и выгрузили всех, кроме больных, раненых и немногочисленной охраны. Араб, который зычным голосом держал речь, умолк, и его соратники пронзительно завопили.

- Похоже, что это махдисты, - сказал Торпенхау, локтями прокладывая себе путь через кое-как сомкнувшееся каре. - И, странное дело, их здесь целые тысячи! А ведь, насколько мне известно, мы уже замирили здешние племена.

- Стало быть, махдисты взяли приступом еще один город, - отозвался Дик, - и вот теперь выпустили этих визгливых демонов с приказом сожрать нас всех живьем. Пожалте-ка ваш бинокль.

- Наши лазутчики обязаны были донести об этом своевременно. А теперь мы в ловушке, - сказал один из младших офицеров. - Но почему молчит артиллерия? Эй вы, пошевеливайтесь!

Но не было и надобности никого подгонять. Солдаты врывались в каре со всех сторон, тяжело дыша, - уж они-то прекрасно знали, что всякий, кто замешкается, почти наверняка обречен на мучительную смерть. Стопятидесятифунтовые походные пушечки верблюжатников на углу каре завели свою веселую музыку, а само каре сместилось вправо и заняло ближайшую возвышенность, господствовавшую над местностью. Всем уже не раз приходилось бывать в подобных переделках, и эта потеха явно не сулила ничего нового: все те же зной и духотища в тесно сомкнутом боевом порядке, удушливый запах пыли и нагретой солнцем кожаной амуниции, все та же молниеносная вражеская атака, тот же натиск со слабейшего фланга, отчаянная рукопашная схватка продолжительностью всего в несколько минут, а потом снова безмолвие пустыни, нарушаемое лишь отчаянными воплями беглецов, которых пытается преследовать немногочисленная конница. Ими давно уже владела бесшабашная удаль. Пушки палили залпами, а каре тем временем медленно продвигалось все вперед, нахлестывая упирающихся верблюдов. Затем в атаку ринулись три тысячи человек, не учивших по книгам, что смертоубийственно атаковать противника густой толпой под кинжальным огнем. Лишь одиночные выстрелы возместили об их приближении, и лишь одиночные всадники скакали впереди - главные же силы состояли из полуголых, пришедших в неистовство людей, вооруженных только копьями да саблями. Обитатели пустыни, где почти не стихают войны, они чутьем угадали, что каре всего слабей с правого фланга, и круто свернули в обход. Артиллерия теперь обрушивала на них град снарядов, и на короткий миг в сплошной чаще людей образовались длинные просеки, какие можно видеть в Кенте средь зарослей хмеля из окна поезда, который мчится на всех парах; пехота же, подпустив их почти вплотную, в должный момент начала косить тесную массу ружейным огнем, истребляя врага целыми сотнями. Никакие регулярные войска во всем цивилизованном мире не выдержали бы того ада, через который прошли они, но здесь живые высоко подпрыгивали, чтоб вырваться из рук умирающих, которые хватали их за ноги, а раненые, изрыгая проклятия и пошатываясь, тоже плелись вперед, чтоб рухнуть, вконец обессилев, и вся эта черная прорва - словно поток воды, перехлестывающий плотину, - катилась прямо на правый фланг. Тогда ряды запыленных солдат и бледно-голубое небо над пустыней заволокли клубы дыма, и даже самые мелкие камешки на раскаленной земле, как и мертвые, иссушенные зноем кустики, стали важней всего на свете, потому что по ним отмерялся каждый мучительный шаг назад, к спасенью, - бегущие бессознательно вели им счет и устремлялись дальше, к следующему намеченному камню или кустику. Теперь уж не оставалось даже отдаленного подобия согласованных действий. Сколько было известно по опыту прежних боев, противник, видимо, решил прорваться со всех четырех сторон разом. И солдаты должны были разить всякого, кто оказывался перед ними, колоть штыками тех, которые обращали к ним спины, а получив смертельную рану, вцепляться в убийцу и валить его наземь вслед за собой, покуда какой-нибудь другой мститель не размозжит ему череп ударом приклада. Дик вместе с Торпенхау и молодым врачом молча ждал, но вот наконец терпеть стало невмоготу. Не было ни малейшей надежды оказать помощь раненым прежде окончательного отражения атаки, и все трое стали потихоньку продвигаться на слабейший фланг. Но вот последовал новый отчаянный натиск, послышался отрывистый посвист разящих копий, и какой-то всадник, увлекая за собой три или четыре десятка воинов, врубился в ряды пехотинцев с душераздирающим визгом. Правый фланг тотчас же вновь сомкнул за ними ряды, и со всех сторон свои спешили на выручку. Раненые, зная, что они все равно обречены и жить им остается в лучшем случае считанные часы, хватали врагов за ноги и валили наземь или же, нашарив брошенную винтовку, палили наугад в гущу боя, бушевавшего впереди каре. Дик смутно осознал, что кто-то яростно полоснул его саблей по шлему, сам разрядил револьвер в чью-то черную рожу со ртом, брызжущим пеной, и она сразу утратила всякое сходство с человеческим лицом, а Торпенхау подмял под себя какой-то араб, которого он пытался "охомутать", и теперь катался вместе с ним по земле, норовя выдавить ему пальцами глаза. Врач вслепую колол штыком, а какой-то солдат, потерявший шлем, стрелял из винтовки поверх плеча Дика: порошинки, разлетавшиеся после каждого выстрела, опаляли ему щеку. Повинуясь безотчетному чувству, Дик бросился к Торпенхау. Представитель Центрально-южного агентства отодрал от себя врага и встал, вытирая о штанины большой палец. Поверженный араб пронзительно вскрикнул, прикрыл лицо ладонями, потом вдруг подхватил брошенное копье и ринулся на Торпенхау, который силился перевести дух, меж тем как Дик охранял его с револьвером. Дик выстрелил дважды кряду, и араб беспомощно повалился навзничь. На его запрокинутом лице не было одного глаза. Огонь из стрелкового оружия усилился, и теперь к нему примешивались крики "ура". Атака захлебнулась, враг обратился в бегство. Если середина каре походила на бойню, то земля вокруг была, как пол в мясной лавке. Дик ринулся вперед, расталкивая разъяренных солдат. Уцелевшие враги с поспешностью отступали, преследуемые горсткой - ничтожной горсткой - английских кавалеристов, которые рубили отставших.

За грудами трупов, в изуродованном, обломанном кусте застряло брошенное при бегстве окровавленное арабское копье с широким наконечником, а за кустом простиралась бескрайняя темная гладь пустыни. Солнце отразилось на стальном острие, и оно превратилось в грозно пылающий багряный круг. Кто-то за спиной крикнул: "Пшел отсюда, негодник!" Дик вскинул револьвер и направил его в пустынную даль. Багряная вспышка ослепила глаза, а оглушительный шум и крики, раздававшиеся вокруг, словно слились в давно знакомый монотонный ропот моря. Ему виделся револьвер и багряное сияние... и сердитый голос гнал кого-то прочь - точно так же, как когда-то, быть может, в прошлой жизни. Дик ожидал, что будет дальше. Что-то словно лопнуло у него в голове, на миг он очутился во тьме - и тьма эта опаляла. Он выстрелил наугад, и пуля умчалась в глубь пустыни, а он пробормотал: "Из-за тебя я промазал. Да и патрон был последний. Ладно, бежим домой". Он ощупал голову и увидел, что рука его покрылась кровью.