«Время сердца». Переписка Ингеборг Бахман и Пауля Целана - Бахман Ингеборг

*Она действительно осыпа́ла меня упреками!

38. Ингеборг Бахман — Паулю Целану

Вена, 29 июня 1953 года

Прости, что я лишь сегодня благодарю тебя за стихи. Я не могла собраться с духом.

Нани и Клаус много рассказали мне о Париже, и теперь мне не так тяжело писать это письмо.

В августе уеду из Вены, поеду в Италию, обратно я не вернусь[55].

Мне теперь очень жаль, что я не смогла приехать в мае. Для меня твои стихи — самое ценное из того, что я беру с собой.

Желаю тебе счастья и знаю, что оно к тебе теперь придет.

Ингеборг.

47. Пауль Целан — Ингеборг Бахман

Париж, 20.10.1957

Кёльн. На Подворье[56] Время сердца, при — грезившиеся — цифрами полуночи. Что-то сказано в тишину, что-то умолчано. Что-то своею дорогой ушло. Изгнанное и Забытое приют обрели. ……………………………… О, соборы. О, соборы невидимые, о, реки укромные, о, часы глубоко внутри нас[57].

Париж, набережная Бурбон, воскресенье, 20 октября 1957,

половина третьего

48. Пауль Целан — Ингеборг Бахман

<Париж> 25 октября 1957 года

Я, Ингеборг, могу понять, что ты мне не пишешь, не можешь писать, не будешь писать: я осложняю тебе жизнь своими письмами и стихами, осложняю еще больше, чем когда-либо прежде.

Скажи только: стоит ли мне тебе писать и посылать стихи? Стоит ли приехать на несколько дней в Мюнхен (или еще куда-то)?

Ты же понимаешь: поступить иначе я не мог. Поступи я иначе, это бы означало, что я отрекаюсь от тебя — а на это я не способен.

Успокойся и не кури так много!

Пауль.

49. Пауль Целан — Ингеборг Бахман

<Париж> 25.X.57

Сегодня — забастовка почтовых служащих, сегодня письма от тебя не будет.

Во французской газете я прочитал афоризм: «Il est indigne des grands cœurs de répandre le trouble qu’ils ressentent»[58].

И все-таки! Вот:

Через два часа:

Еще одно, потому что оно не вправе остаться невысказанным:

Мое «…Ты знаешь, куда он указал»[59] должно быть дополнено так: указал в гущу жизни, Ингеборг, в жизнь.

А почему я завел об этом разговор: чтобы освободить тебя от ощущения вины, проснувшегося, когда знакомый мир для меня исчез. Чтобы освободить тебя от него навсегда.

Ты должна, ты обязана мне написать, Ингеборг.

51. Ингеборг Бахман — Паулю Целану

Мюнхен, 28. 10 1957

Я СЕГОДНЯ НАПИШУ ОЧЕНЬ ТРУДНО ПРОСТИ ИНГЕБОРГ.

52. Ингеборг Бахман — Паулю Целану

Понедельник, 28 октября 1957 года

Мюнхен

Пауль!

Десять дней назад пришло твое первое письмо. Я с тех пор каждый день собираюсь ответить и никак не соберусь, все веду с тобой многочасовые, полные отчаяния разговоры.

Сколь многое мне приходится вычеркивать в письме! Поймешь ли ты меня, несмотря на это? Прибавишь ли ты к нему те минуты, когда у меня перед глазами только твои стихи, или только твое лицо, или «Nous deux encore»?[60]

Ты ведь знаешь, мне не у кого попросить совета.

Я благодарна тебе, что ты все рассказал жене, ведь «уберечь» ее от этого — значило бы стать еще более виноватым и унизить ее. Ведь она есть то, что она есть, и ты ее любишь. Но ты догадываешься, какое значение имеет для меня то, что она все приняла и поняла? И какое — для тебя самого? Ты не имеешь права бросить ее и вашего ребенка[61]. Ты мне ответишь, что это, де, уже случилось, что она уже брошена. Но я прошу тебя, не бросай их. Надо ли мне приводить какие-то доводы?

Если мне придется думать о ней и о твоем ребенке — а мне придется думать о них всегда, — то я не смогу обнимать тебя. Больше я ничего не знаю. Ты говоришь, что продолжение означает: «в жизнь». Это годится для пригрезившихся во сне. Но неужели мы — всего лишь пригрезившиеся? И разве какое-то продолжение не случалось всегда, и разве мы уже не разочаровывались в такой жизни, не разочарованы в ней и сейчас, когда считаем, что все дело в одном только шаге — за порог, в ту сторону, вместе?

Вторник: я снова не знаю, что еще написать. Я не могла уснуть до четырех утра и все пыталась заставить себя писать дальше, но не могла больше прикоснуться к бумаге. Мой самый любимый Пауль! Если бы ты сумел приехать в конце ноября! Я мечтаю об этом. Вправе ли я? Нам надо сейчас увидеться.

В письме к принцессе[62] я вчера, чтобы не отмалчиваться, написала несколько слов о тебе, слов «сердечных». Раньше мне это, несмотря ни на что, давалось много легче, потому что я была счастлива, когда произносила твое имя или писала его. Теперь же мне приходится чуть ли не просить у тебя прощения за то, что не сохраняю твое имя для себя одной.

Но мы оба знаем, каково это — быть вдвоем среди других. Только теперь это больше не будет нас сковывать.

Когда неделю назад я приехала в Донауэшинген, у меня вдруг возникло желание сказать все, необходимость сказать все[63] — как тогда, в Париже, и тебе пришлось сказать все. Но ты должен был сказать, а мне такого даже не позволили, я ведь свободна и потеряла себя в этой свободе. Понимаешь, что я имею в виду? Однако это всего лишь мысль, выхваченная из длинной цепочки размышлений — одной из тех, что сковывают меня.

Ты сказал, что навсегда примирился со мной, я этих слов никогда не забуду. Следует ли мне теперь полагать, что я снова делаю тебя несчастным, снова несу раздор и разрушение, ей и тебе, тебе и мне? Для меня непостижимо, как можно быть настолько проклятой.

Пауль, я отсылаю письмо в том виде, в каком оно написалось, я очень хотела бы быть гораздо более точной. — Я еще в Кёльне хотела тебе сказать, попросить тебя еще раз прочитать «Песни на путях бегства»[64]; той зимой, два года назад, я была у последней черты и приняла твой отказ. Я больше не надеялась, что буду оправдана. Да и к чему?

Ингеборг.

Вторник, вечером:

Сегодня утром я писала тебе: нам надо сейчас увидеться.

В этом есть большая неточность, и я ее уже ощущаю, ты мне ее должен простить. Ведь мне не отмахнуться от моих же слов: ты не имеешь права бросить ее и вашего ребенка.

Скажи, считаешь ли ты несовместным, что я хочу тебя увидеть и все же говорю тебе такие вещи?

52.1. ПриложениеИз «Песен на путях бегства»VII Там, во мне, глаза твои — окна в тот край, где живу я при ясном свете. Там, во мне, грудь твоя — море, что влечет в глубину, на самое дно. Там, во мне, твои бедра — пристань Для моих кораблей, приплывших Из дальних рейсов. Счастье вьет серебряный трос — Я на привязи прочной. Там, во мне, рот твой — пухом выложенное гнездо Для птенца-подлетка, моего языка. Там, во мне, твоя плоть,                               словно плоть светоносная дыни, Сладостна бесконечно. Там, во мне, жилы твои — золотые, И я золото мою слезами, однажды Оно принесет утешенье. Ты получишь высокий титул, обнимешь владенья, Дарованные отныне. Там, во мне, под ступнями твоими — не камни дорог, А навечно мой бархатный луг. Там, во мне, твои кости — светлые флейты, Я из них извлекаю волшебные звуки, Что и смерть околдуют…[65]