«Время сердца». Переписка Ингеборг Бахман и Пауля Целана - Бахман Ингеборг

Ответь мне побыстрее. Обнимаю тебя,

Большой привет Клаусу и Нани.

16. Пауль Целан — Ингеборг Бахман

Париж, 14 или 15 октября 1930 года

Дорогая Ингеборг!

Уже половина пятого, мне пора к ученику[23]. Это было наше первое рандеву в Париже, сердце мое стучит очень громко, а ты не пришла.

Я сегодня должен еще отработать два часа, ехать далеко, и вернусь не раньше, чем без четверти девять.

Ты можешь включить утюг в ту розетку, куда включена лампа; но будь осторожна и хорошенько прикрой дверь, чтобы в гостинице не заметили, что ты гладишь. Можешь также заняться письмами. Ждать письма тяжело.

И подумай немного о том, какая тень коснулась меня, когда я с тобой заговорил.

Пауль.

18. Ингеборг Бахман — Паулю Целану

Вена, 4 июля 1951 года

Пауль, любимый!

Сегодня вечером Клаус едет в Париж; передам с ним это письмо и еще несколько писем, написанных давно или не так давно. Даже если у тебя не найдется времени написать мне, я надеюсь скоро узнать через Клауса, как ты поживаешь.

Пожалуйста, обдумай все как следует, по поводу своих стихов; я считаю, что не было бы неправильно дать делу толчок с помощью Юнгера и Додерера[24].

Главное, не сердись на меня, что я самые важные письма всегда писала на машинке. Я настолько привыкла — более чем привыкла — печатать, что больше не могу выводить чернилами по бумаге слова, которые идут от сердца.

Сегодня я была в Institut Français; там узнала, что, вероятно, смогу поехать в Париж уже в следующем летнем семестре (в феврале или марте 1952-го). Клауса я очень полюбила: в последнее время мы часто виделись и разговаривали, и было бы прекрасно, если бы мы, все четверо, не теряли друг друга из виду. С любовью, твоя

Ингеборг.

Вена, 4 июля 1951 года

18. 3. Приложение

Вена, 27 июня 1951 года

Дорогой, дорогой Пауль!

Через несколько дней Клаус едет в Париж; он захватит с собой много писем, которые я тебе написала, писем правильных и неправильных, мне не хватало духа отправлять их по почте. Он лучше сможет рассказать о самом важном из того, что здесь происходит, немножко расскажет и о другом, гораздо более важном, — о чем сказать трудно или вообще невозможно.

Не знаю, стоит ли мне все же попытаться сказать это.

Я очень, очень тоскую по тебе, порой я почти больна от этого и хочу только одного — вновь повидать тебя, повидать где угодно, только не когда угодно, а как можно скорее. Но когда я пытаюсь представить себе, как и что ты мне на это ответишь, все тонет во мраке, вновь всплывают старые недоразумения, которые я так хотела бы отмести.

Помнишь ли ты еще, что мы все же, вопреки всему, были очень счастливы вместе, даже в самые худшие часы, когда мы были худшими врагами себе?

Почему ты мне не писал? Разве мадам Жене еще не приехала в Париж? Почему ты больше не чувствуешь, что я все еще хочу приехать к тебе, хочу всем своим сумасшедшим, сумасбродным и противоречивым сердцем, пусть оно порой и противится?.. До меня постепенно начинает доходить, почему я так сильно защищалась от тебя, почему я, возможно, никогда не перестану защищаться. Я люблю тебя и я не хочу тебя любить, это слишком весомо и слишком трудно; но прежде всего я люблю тебя — я говорю тебе об этом сейчас, пусть и опасаясь, что ты этого больше не услышишь или не захочешь услышать.

До осени мне из Вены ни за что не уехать: у меня очень много дел, и я не могу себе позволить отказаться от места, на которое устроилась[25]. Потом я, возможно, поеду в Германию, осмотрюсь там или останусь на некоторое время. А вот мою парижскую стипендию передвинули на 1952 год. Не знаю, как я все это выдержу, больше всего мне хотелось бы отправиться до той поры в Америку, чтобы как-то скрасить время ожидания. Но все мои планы, о которых я тебе рассказываю, очень шаткие; все может обернуться и совсем иначе — вполне может случиться, что мне придется остаться здесь и отказаться от всего, чего я хотела бы добиться в этом году.

Позволь пожелать тебе всего самого доброго, со всей любовью поцеловать и обнять тебя много раз, хоть ты далеко и не можешь почувствовать этого, позволь мне побыть с тобой хоть на протяжении одной мысли…

Твоя Ингеборг.

23. Ингеборг Бахман — Паулю Целану

Письмо не отправлено.

Вена, 25 сентября 1951 года

Дорогой Пауль!

На днях верну тебе кольцо, которое ты дал мне в прошлом году; не знаю только, отправить ли его просто по почте или подождать, пока кто-нибудь поедет в Париж. Как только разузнаю все, сразу напишу тебе, выбрала ли я первый, более простой вариант.

Начну с того, что мне наконец удалось повидаться с Нани наедине; стало быть, удалось поговорить о разных вещах, о том, что мне было очень важно узнать.

Твое желание получить кольцо обратно удивило меня меньше, чем те воспоминания, которые ты с ним связываешь. Я бы наверняка поняла, что тебе очень важно сохранить его как память о твоей семье, и уже поэтому я бы не медлила ни секунды и вернула бы его тебе, я бы точно поняла все правильно и меня бы это нисколько не обидело.

А вот теперь из намеков Нани, впрочем, вполне тактичных, я делаю вывод, что память о ситуации, связанной с этим «подарком», опечалила бы тебя или меня. Подозрение, которое живет в твоем сердце по отношению ко мне — и, пожалуй, по отношению к Нани тоже, — представляется мне столь чудовищным, что и теперь, через два дня, после того как я обо всем узнала, мне приходится собирать все силы, чтобы мыслить ясно и не дать хода горечи и отчаянию, на меня навалившимся.

Пауль, неужели ты и в самом деле думаешь, что это кольцо, про историю которого я знала (а что для меня эта история свята, ты понимаешь — какими упреками ни осыпал бы меня), — что это самое кольцо я взяла только потому, что увидела его у тебя и оно мне понравилось? Не хочу оправдываться перед тобой, не хочу отстаивать свою правоту, потому что речь здесь вовсе не о нас с тобой, во всяком случае я так считаю, — дело-то ведь в том, вправе ли существовать то, на чем стою я, перед лицом того, что олицетворяет это кольцо. И мне нечего сказать тебе, кроме того, что моя совесть чиста перед лицом тех умерших людей, которые когда-то это кольцо носили. Я приняла его от тебя как дар и носила или хранила, всегда сознавая его значение.

Сегодня я многое понимаю лучше: я знаю, что я тебе неприятна и что ты испытываешь ко мне сильнейшее недоверие, и мне жаль тебя — потому что мне непонятно твое недоверие, — мне жаль тебя, потому что ты, пытаясь справиться с разочарованием, не можешь не разрушать для себя и для других людей образ того, в ком ты разочаровался.

Я тебя люблю, но отныне это касается только меня одной. В любом случае я, в отличие от тебя, не буду делать попыток тем или иным способом, с помощью тех или иных упреков отгородиться от тебя, забыть тебя или вытеснить из своего сердца; мне сегодня ясно, что я, пожалуй, никогда не смогу перечеркнуть то, что было между нами, и все же я нисколько не поступлюсь своей гордостью, а вот ты когда-нибудь будешь гордиться тем, что перестанешь думать обо мне как о чем-то очень дурном.

Пожалуйста, не забывай писать мне о своих стихах; я не хотела бы, чтобы другие наши договоренности страдали из-за личных коллизий.

25. Пауль Целан — Ингеборг Бахман

31, Рю дез Эколь,

Париж, 30 октября 1951 года

Моя дорогая Инга!

Эта жизнь, кажется, сплошь состоит из упущений, и, наверное, лучшее, что тут можно сделать, — не искать слишком долго ее разгадку, иначе ни одно слово так и не сдвинется с места. Письма, которые ставили перед собой такую задачу, под моими пальцами, судорожно нащупывающими путь, снова возвращались в ту область, откуда я пытался их вытащить. А в результате я глубоко виноват перед тобой, и это посланьице из Лондона[26] — единственное, что я могу противопоставить твоим письмам, подаркам, усилиям, — пока еще витает у меня в голове. Так что прости, и давай наконец поговорим.