Безмятежные годы - Вера Новицкая

- Двенадцать! - раздается рядом со мной голос Любы.

- Дура! - мысленно слетает y меня по её адресу. - Еще спрашивает - двенадцать? Точно смеется!

- Тебе 12, Муся, 12 за сочинение, я видала. Чего ты скисла? Говорю 12. Ей-Богу же, правда!

- Что такое? Не может быть!

Я жадно всматриваюсь в свой листок, на который боялась даже до этой минуты взглянуть. Одна запятая добавлена красными чернилами, одно «п» переправлено в «т», - хроническая, вечная ошибка невнимания; в самом низу последней страницы узкое изящное 12 и мелкий красивый росчерк. Что же это?.. Господи, неужели?

Мне опять хочется плакать, но уже от радости. Я с чувством благодарности, смущенно поднимаю глаза на Дмитрия Николаевича; мне немножко стыдно… Его лицо спокойно, как всегда, в руке сочинение Михайловой; сама она стоит y стола.

- Читая ваши «воспоминания детства», госпожа Михайлова, я никак не мог дать себе отчет, в тропическом или полярном поясе находится место действия, так как в нашем умеренном климате природа не балует нас такими феноменами. Вы, например, пишете: «на другой же день по переезде на дачу - то есть в мае месяце, - поясняет он, - я с радостью и сеткой выбежала в сад, где меня ждали остальные дети, спрятавшиеся от меня в высоких кустах брусники, на которых висели красные ягоды, через которые сияли горячие лучи солнца, и падали на землю светлые пятна».

При чтении этого очаровательного отрывка в классе поднялся сдерживаемый с трудом смех. Мне сразу становится как-то необыкновенно весело, точно тяжесть с души скатилась.

- Вот эти гигантские кусты брусники, в которых прячется целая компания детей, эти уже в мае «красные ягоды, сквозь которые сияли горячие лучи солнца» и падали на землю какие-то неведомые «светлые пятна» - положительно лишают меня возможности ориентироваться, где именно происходит действие. Судя по пышности флоры и быстроте её роста, мерещатся тропики, с другой стороны брусника ищет прохлады северного или горного климата. Так, как же, госпожа Михайлова, вы так ясно, отчетливо помните именно такую обстановку?

- Нет, я просто выдумала, чтобы красивее было, - поясняет Михайлова.

В классе неудержимое фырканье.

- Значит, поэтическая фантазия, - чуть-чуть улыбаясь, продолжает Дмитрий Николаевич. - Очевидно, в этот день вас посетила муза?

- Нет, y нас никого не было, я весь вечер занималась и сама, все сама написала. Никто не приходил, папа не позволяет ни мне в гости ходить по будням, ни чтобы к нам ходили. Я, право, все сама написала, - оправдывается уже со слезами на глазах несчастная.

Тут откровенный хохот несется по классу. Не может побороть улыбки даже Дмитрий Николаевич. Даже «Клепка» расчухала: хоть и шикает, но улыбается.

- Госпожа Сахарова! - раздается сквозь еще не улегшийся в классе смех голос Светлова. - В вашем сочинении о значении труда в жизни человека - вы местами слишком туманно выводите ваши умозаключения, a кое-где прибегаете к несколько рискованным и преувеличенным выводам. Например, начало: «Всякий труд есть затрата сил и напряжения мускулов, a поэтому труд имеет громадное значение в жизни человека». Чрезвычайно туманно. Дальше: «трудящийся осел - царь в сравнении с ленивым человеком»…

По классу опять несется фырканье. Люба толкает меня в бок:

- Получай, лентяйка с преимуществом, это в твой огород.

- Смелое сравнение, видно, что вы склонны несколько увлекаться, - продолжает Дмитрий Николаевич, вручая Сахаровой плод её дивного творчества.

Танька - о прелесть! - получает восьмерку; как и следовало ожидать, тема оказалась ей не по зубам. Она вне себя, но ее, кажется, гораздо больше грызет мое 12, чем собственная восьмерка.

- В заключение, - раздав все листки, обращается к нам Дмитрий Николаевич: - я позволю себе ознакомить вас с образцовым, в полном смысле этого слова, сочинением госпожи Смирновой. Как по сюжету, так по изложению мысли и по художественности, оно безукоризненно. Тема - поэзия друг человека.

По тонким, бледным щекам Смирновой разливается нежный румянец, в глазах точно загорается теплый, мягкий огонек.

Не понимаю, каким образом я до сих пор еще не успела ничего сказать о ней, об этой милой, замечательной девушке; между тем я так, так люблю ее, больше чем люблю: - от неё точно веет чем-то отрадным, ясным, тихим и вместе с тем как-то грустно становится при ней. Я не могу этого объяснить, но прекрасно чувствую. Она очень тоненькая, очень высокая, худенькая, с нежным овальным лицом, небольшим прямым носом, громадными серыми, кроткими, словно дымкой затянутыми, глазами. Волосы очень темные, гладкие, разделенные пробором и заплетенные в две косы. Всегда очень чисто и крайне бедно одетая, в своем гладком узковатом платье, в поношенном, тоже совершенно гладком, черном сатиновом переднике. Нервная и болезненная, прозрачно бледная, она, иногда, едва волоча ноги, приходит в класс, слабая до того, что еле может отдышаться. «Клепка» несколько раз пыталась отправить ее домой, но всегда безрезультатно: - Благодарю вас, Клеопатра Михайловна, со мной постоянно так; ничего, я очень далеко шла и просто устала. Отдохну, так все пройдет.

A идти ей, действительно, было далеко и долго - часа полтора, в легкой, ветром подбитой, потертой драповой кофточке. И она никогда не опаздывала, не то, что мы, грешные. Завтрака с собой не приносила, - я нарочно наблюдала; все жуют, a она ходит с книжкой, урок повторяет. Сколько раз хотелось мне поделиться с ней своими запасами, да страшно все, - вдруг обидится. Как показать, что я думаю, что она голодная! Только два-три раза удалось мне уговорить съесть со мной пополам яблоко или грушу, и то я старалась, чтобы это вышло будто нечаянно. Обыкновенно же она ласково, спокойно, но так решительно отказывается, что не смеешь настаивать. И все наши точно уважают ее, именно уважают. Никто никогда не позволяет себе даже за глаза подтрунить над ней, ни одна самая злоязычная. Учится она прекрасно, была бы первой, отметки y неё лучше, чем y Зерновой, но камень преткновения - языки трудно даются; только благодаря им, она вторая.

Господи, какое же, действительно, дивное её сочинение! Сколько надо продумать, прочувствовать, как тяжело-тяжело должно быть на душе, чтобы написать так, как написала она! Вероятно на эту тему навел ее её любимец Надсон, его стихотворение: «Если душно тебе, если нет y тебя…» Как чудно разработала она этот сюжет! Какие теплые, художественные, полные грусти места! Мне плакать хотелось, слушая. После урока я не могла удержаться от желания крепко расцеловать ее.

- Вера, милая, как чудно, как дивно ты написала! - кинулась я к ней. - Да ведь ты поэт!

Она тихо улыбнулась.

- Почему поэт? Ведь это не фантазия, я действительно испытываю все это. Книга - мое счастье, моя отрада. A ты, разве и ты того же не переживаешь?

- Да, и я люблю, я страшно люблю книги, стихи, но где мне! Видишь, ведь я такого ничего не написала, нацарапала ерунду какую-то, - возразила я. Я чувствовала себя такой ничтожной, такой пустенькой, маленькой в сравнении с ней.

- Можешь и ты, только тебе не приходилось так много задумываться, как мне. Ты счастлива, тебе хорошо живется, тебе некогда грустить. A что ты написала такое сочинение Дмитрию Николаевичу - это нехорошо. Ты задеть его хотела. Я знаю, теперь тебе и самой совестно. Нет, Муся, он слишком большой для этого, - каким-то особенным голосом проговорила она.

Как, неужели и эта влюблена? Я с удивлением посмотрела на нее. Опять в глазах её затеплился мягкий, теплый блеск, опять чуть-чуть порозовели щеки. Нет, это не глупая влюбленность, как y тех всех, это благоговение какое-то. Меня точно с толку сбили, и весь следующий урок я сидела, как гусь в тумане.

Теперь, когда история с моими «лентяями» благополучно завершилась, я рассказала обо всем мамочке, прочитала ей свое произведение и призналась, почему выбрала такую тему. Мамочка посмеялась над моей, как она называла, «одой к лентяям».

- A Светлов ваш мне нравится, умница и не мелочной, - сказала она.

И мамочка, как Смирнова!.. Одно знаю, что больше я над ним опытов производить не стану.

Глава VII

Карта заговорила. - Драже. - Выходка Тишаловой.

Господи, как быстро время несется! Вот уже первая четверть закончена и вчера роздана. Сколько тревог, волнений, даже слез из-за этих четвертных отметок. У меня, слава Богу, все более чем благополучно: я приблизительно должна быть третьей ученицей, зацепочек пока никаких. На этот раз жутко пришлось нашей Пыльневой. Второй класс ведь шутки плохие, все отметки имеют уже значение на аттестат, a она вдруг сподобься по географии y нашего добряка «Мешочка» единицу хватить. Правда, она переполнила чашу его многотерпения, что-то раз восемь подряд все отказывалась, так что даже он извелся и поставил ей кол. Ну, само собой разумеется, Ира стала просить дать ей поправиться.

- Хорошо, - говорит, - только, смотрите, по всему курсу спрашивать буду, и карточка чтоб была.