Бесплатный сыр – в мышеловке - Светлана Алешина

— Ну и то слава богу, — удовлетворенно покивала Катя. — Я тоже не пропала, можно сказать, именно благодаря тебе, Павел, нашла свое место в жизни. В Чечне.

— Катя, прошу тебя, перестань… — На Павлика было больно смотреть, таким жалким был его вид. — Зачем ворошить прошлое?

— Не буду, не бойся, — взгляд девушки на мгновение вспыхнул презрением и погас. — Я здесь совсем не для этого, да и не ожидала тебя увидеть, если честно.

До меня начало доходить, что эти двое когда-то были знакомы и расстались отнюдь не друзьями. Ой как плохо! Не хватало, чтобы из-за старых недоразумений моя договоренность с Катей пошла насмарку. Надо срочно что-то делать.

— Катя, — как можно более спокойным тоном заговорила я, — ты не хочешь кофе?

— Хочу, — согласилась она, вставая. — Пойдем. Здесь поблизости есть какое-нибудь место, где можно выпить настоящий кофе, а не растворимую бурду?

— Можно. В пяти минутах ходьбы, — подтвердила я, вспомнив, что самый лучший кофе я пила в гостях у Анны, героини рождественской передачи, которая что-то такое говорила о прошлом нашего оператора, осмелившегося протянуть гадалке свою ладонь.

— Одевайся, я тебя подожду на лестнице, — сказала Катя, ухватив под мышку свою куртку и проходя мимо Павлика, застывшего соляным столбом.

— Что это было? — поинтересовалась Галина Сергеевна. — Павел, ты не хочешь нам объяснить?

— Не сейчас, — буркнул парень, выскакивая из кабинета.

— Не нравится мне все это, — протянула Галина Сергеевна. — Похоже, Ирина, ничего не выйдет из твоей затеи.

— Это мы еще посмотрим, — заявила я, влезая в пальто. — Она уже согласилась, а отказа я не приму.

— Ну-ну.

Лера не сказала ни слова, она молчала, нервно кусая губы и глядя в пространство ничего не видящими глазами. Но мне сейчас было не до переживаний нашей помощницы, мне нужно было выяснить судьбу своей передачи. Со всеми остальными разберусь после.

Я поспешно вышла из кабинета и быстро направилась к лестнице. Не успела я повернуть за угол, как услышала голоса Павлика и Кати.

— Ты должна меня понять! — горячо убеждал свою собеседницу оператор. — Ты ведь еще тогда говорила, что все понимаешь!

— Павел, тебе лучше уйти. Не нужно ворошить прошлое. Я сама зря сегодня сорвалась. Просто Ирина меня зацепила свободой выбора…

— Катя, ну нельзя же быть такой злопамятной!

— А таким бесчувственным, как ты, можно быть, скажи, можно?

— Я ведь тоже переживал…

— Переживал он, — хмыкнула девушка. — Сколько раз еще ты переживал подобным образом за эти шесть лет? Два, три раза? Или больше?

— Только с тобой…

— Благодарю за честь! Уходи, Павел, уходи! Обещаю тебе, что буду вести себя при наших следующих встречах как ни в чем не бывало. А сейчас уходи.

Мимо меня пробежал, чуть не сбив с ног, красный и злой оператор. Его путь вел отнюдь не в наш кабинет, к любимому креслу. Я перевела дух, постаралась сделать непроницаемое лицо и подошла к Кате. Она опять курила, безучастно глядя в окно.

— Ну что, идем пить кофе?

Девушка только молча кивнула и выбросила сигарету в кофейную банку, заменявшую нашим телецентровским курильщикам пепельницу. Видимо, это судьба всех кофейных банок, попавших в организацию, а не в квартиру.

Катя молчала всю дорогу и даже заказывать кофе в кафе предоставила мне. И чем дальше, тем меньше мне нравилось ее молчание. Наконец я не выдержала и заговорила:

— Катя, конечно, это не мое дело…

— Не твое, — кивнула она, соизволив поднять глаза от чашки, — но я все-таки расскажу тебе то, чего никогда никому не рассказывала. Заодно ты все обо мне узнаешь и решишь, нужна тебе такая героиня передачи или нет.

— Знаешь, — я участливо положила ладонь на ее руку, — ты мне симпатична, поэтому я в любом случае не откажусь от своей идеи сделать тебя героиней.

— Не спеши, сначала выслушай…

И вот что мне рассказала Катя… Восемь лет назад провинциальная девочка, бывшая воспитанница Тарасовского детского дома, найденная его директрисой во время прогулки по Соколовой горе, за что и получила фамилию Горина, поступала в театральное училище. На подготовительных курсах она познакомилась с обаятельным Павликом Старовойтовым и влюбилась в него без памяти. Через месяц наивная Катюша рисовала в своих мечтах радостное знакомство с семьей любимого, свадьбу, на которую пригласит директрису, заменившую ей мать… Дальше мечты не конкретизировались, расплываясь розовым туманом. А еще через месяц, когда должны были начаться вступительные экзамены, Катя узнала две новости: хорошую и не очень. Хорошая, как ей тогда показалось, заключалась в том, что девушка забеременела от любимого, которому подарила свою невинность без всяких колебаний, будучи совершенно уверенной в силе ответного чувства. Ее даже не смущало, что Павлик приглашает ее домой только тогда, когда его родители уезжают на дачу. Не очень хорошая заключалась в том, что любимый передумал поступать в театральное училище, а спешно засобирался в Москву, так как у предков нашлась протекция в институте кинематографии, заведении не в пример более престижном, нежели Тарасовское театральное.

Катюша огорчилась, но не очень, так как готова была ехать за Павлом хоть на край света. Однако любимый ее порыв не воспринял с ожидаемой радостью, напротив, стал убеждать ее никуда не ездить. Катя слегка оторопела, но расценила все это исключительно как заботу о собственном благе, так как в Тарасове педагог уверил ее в поступлении и получении места в общежитии, а Москва сулила массу проблем. Катюша легко рассмеялась — она тогда очень часто смеялась — и закрыла любимому рот ладошкой, чтобы поведать о своей беременности. И тут ее постигло самое горькое в жизни разочарование.

Павлик не выказал никакой радости, самым подходящим эпитетом для описания его тогдашних эмоций был гневный испуг. Сначала он выразил сомнение в состоянии девушки, долго молчал, а потом принялся уговаривать ее избавиться от ребенка. Катя была в шоке. Проведя всю жизнь в детдоме, она даже помыслить себе не могла, что решится избавиться от ребенка. Но Павел был неумолим, вернее, он умолял, требовал, грозил, словом, прилагал все усилия, чтобы Катя согласилась с его решением.

Павлик не может, не хочет и не желает обременять себя семьей в столь юном возрасте, когда перед ним открывается такая замечательная перспектива. Он не может, не хочет и не желает, чтобы Катя испортила жизнь ему и себе этим самым ребенком. Его не поймут родители, его не поймут друзья, его жизнь будет непоправимо загублена.

Девушка еще пыталась образумить Павла, говоря о силе своих чувств, утверждая, что любовь способна преодолеть все преграды, пока парень не произнес самые страшные слова, которые потом будут мучить ее всю жизнь:

— Да какая там любовь! Если бы я не поверил приятелям, что детдомовки ушлые девицы, огни и воды прошедшие, и с ними можно не бояться последствий, то сроду бы с тобой не связался!

Катя потеряла дар речи. Павлик осекся, поняв, что сказал лишнее, принялся ее утешать, клясться, что никогда не забудет, что будет писать и приезжать на каникулы к ней в Тарасов, и упорно продолжал настаивать на том, чтобы она избавилась от ребенка. Девушка только молча кивала с застывшим лицом, потом встала и пошла к двери.

— Ты куда?

— Неважно, — ответила она. — Ты прав, я не буду ломать тебе судьбу.

Всю ночь Катя ходила по городу, а на следующее утро пришла в родной детдом и попросила у директрисы денег, не объясняя, зачем они ей нужны. Девушке полагалось мизерное выходное пособие, а директриса, женщина понимающая и привязанная к своей воспитаннице, лишних вопросов задавать не стала, а просто открыла кошелек и выдала Кате просимую сумму. Девушка поблагодарила и ушла с твердым намерением больше никогда не возвращаться сюда.

Через неделю, опустошенная физически и морально, Катя Горина стояла на пороге военкомата.

— А ты говоришь, свободный выбор, — невесело улыбнулась Катя, закончив свою исповедь.

— Какой кошмар, — выдавила я, потрясенная ее рассказом. — Катя, неужели тебе не приходило в голову, что ты можешь полюбить еще раз, встретив хорошего человека? Зачем тебе понадобилось вообще идти в армию?

— Знаешь, я тогда, наверное, не очень-то понимала, что делаю. Мне просто было невыносимо оставаться там, где я была вместе с Павлом. О поступлении в вуз я вообще думать не могла. А еще казалось, что все знают о моем позоре, как-то так получилось, что я выросла с немного старомодными понятиями о чести. Наверное, Дина Петровна, директриса нашего детдома, этому виной. А армия… Понимаешь, мне захотелось круто изменить свою жизнь, чтобы вообще ничего не напоминало о прошлом. В армии же дни заполнены под завязку, там некогда горевать. По поводу новой любви… Видишь ли, Ирина, желающих было много: кто хотел просто, как это говорят, развлечься, кто действительно имел серьезные намерения, но… — Катя замолчала.