Солнечный луч. На пороге прошлого - Цыпленкова Юлия Валерьевна (Григорьева)

Впрочем, кошки здесь не было, зато за окном завывала метель. Ночь Белого мира была до зубовного скрежета предсказуемой. Ничто не могло изменить ее до наступления весны. Буйный ветер поднимал с земли снег, кружил его и возвращал на место, чтобы наутро жизнь расчертила этот белоснежный лист заново.

Зевнув, я открыла глаза. Внутри меня кипела жизнь прямо сейчас и затихать не спешила. Не знаю, чем занимался мой сын, но явно и не думал желать своей матери спокойной ночи.

– Не угомонишься, – констатировала я и спустила ноги с кровати. Ступни утонули в длинном густом ворсе шкуры, расстеленной на полу. Зимой это было даже приятно. – Идем, накормлю тебя чем-нибудь вкусненьким, может, тогда успокоишься, мой маленький воин.

Воин был слишком занят, потому я усмехнулась. Потом сунула ноги в теплые тапки – полусапожки, которые называли – хеги, и накинула длиннополую толстую кофту, носившую название – аныт. Теперь я была готова к тому, чтобы идти на кухню. Впрочем, в доме было тепло, и можно было бы выйти и в рубашке, но теперь мы жили не одни. К тому же с Элькосом мы уже как-то встречались, когда он шел с кухни, а я туда. В общем, предосторожность была не лишней, да и в коридоре сквозняк все-таки чувствовался.

Под ногами скрипнула половица, когда я уже взялась за ручку двери. Я обернулась, но ни поза, ни дыхание супруга не изменились. Дайн спал крепким праведным сном. Еще бы, никто внутри него танцы не устраивал… Фыркнув, я все-таки вышла за дверь и направилась в уже известном направлении.

– Сейчас нам будет вкусно, – заверила я сына, он ответил очередным па.

На кухне я подкинула в затухающий огонь подготовленные чурки и направилась к блюду с булочками, испеченными Сурхэм с вечера. Отщипнув кусочек от одной из них, я отправила его в рот и зажмурилась:

– Божественно. Как же хорошо ты придумал сходить за булочкой, умница моя, – похвалила я малыша. – А что ты еще хочешь? Где-то тут были сушеные ягоды. Мы хотим ягод? Да, мы хотим. И запить. И сыру тоже хотим. – И я укоризненно покачала головой: – Ну, что ты со мной делаешь? Я так сама буду похожа на булочку, как не стыдно…

Было ли дайнанчи стыдно или нет, мне это неведомо. А я, свалив вину, как и полагается, на самого младшего, уселась за стол, набрав всё, что огласила ранее. Добавила еще горсту сухариков, и ночь расцвела красками…

– И вам не спится, душа моя, – услышала я и едва не поперхнулась от неожиданности.

Дожевав и проглотив сухарик, я взялась за последний кусочек булочки и проворчала:

– К чему было подкрадываться?

– Помилуйте, душа моя, я и не думал красться. Вы попросту за хрустом сухарей не услышали моих шагов. Впрочем, хеги недурно скрадывают звук шагов. Доброй ночи, Шанриз. – Я кивнула, и магистр прошел к кувшину с холодным этменом. Налив в стакан, он обернулся и продолжил: – Никак не могу привыкнуть к вашему второму имени. Когда дайн или его родственники называют вас – Ашити, это звучит естественно, мне же никак не дается.

– Любое из двух имен мое, – пожала я плечами. – Обращайтесь, как вам удобней. Это мелочь. Как ваши попытки совладать с языком? Мы так и не поговорили об этом, но на курзыме вы хотели опробовать мой совет. Вам он чем-нибудь помог?

Хамче приблизился к столу и устроился на месте, которое обычно занимала Сурхэм.

– Курзым – не то место, где я могу услышать песню души, – констатировал Элькос. – Это сплошная какофония. Мне не удалось сложить и пару звуков. Вот если бы один человек говорил и говорил долго, быть может, тогда бы что-то и вышло.

– Что-то вроде камертона, – улыбнулась я. – Вы бы могли попытаться настроиться на говорящего.

– Да, вы верно уловили мою мысль, – ответил магистр и допил этмен. – Может быть, вы поможете мне в этом, когда найдете время?

– О, у меня его много, – легко произнесла я. – Например, вся ночь. Спать мне пока расхотелось, малыш всё еще продолжает свои пляски. И если вы не желаете спать, то я почитаю вам книгу Шамхара. Иначе не представляю, о чем можно говорить и говорить. Чтение, на мой взгляд, самое подходящее, что можно придумать в этой ситуации. К тому же на языке Белого мира. Что скажете?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Элькос потер подбородок и хмыкнул:

– Замечательная идея. И книга – превосходно! Я готов приступить прямо сейчас, если вы уже успели доесть все запасы и действительно не желаете спать.

– Запасы еще остались, – усмехнулась я, – что не может не радовать, иначе в следующий раз мне будет грустно. Давайте зажжем лампы и пойдем в гостиную, там удобней. Только этмен прихватите, а я пока схожу за книгой.

– Слушаю и повинуюсь, моя госпожа, – встав со стула, Элькос отвесил изящный поклон истинного царедворца.

И пока магистр выполнял свою часть работы, я отправилась в спальню за книгой. Чаще всего она находилась подле меня. Мне не хотелось оставлять свое сокровище без присмотра. И вроде бы взять ее было некому, да и прочитать не под силу, но я берегла послание последнего адана, как собственную жизнь. Даже, наверное, жизнью дорожила меньше.

Впрочем, перед сном я читала ее Танияру, чтобы он знал столько же, сколько и я, и сейчас книга лежала под моей подушкой. Супруг подтрунивал и спрашивал, зачем мне вообще нужна мягкая подушка, когда на послании Шамхара мне будут сниться самые сладкие сны? Я фыркала, отмахивалась, и дайн просто добродушно усмехался над моими странностями, но не мешал делать то, что я считала нужным.

Подкравшись к постели, я уже намеревалась взять книгу, но вдруг залюбовалась супругом. Он был в эту минуту так беззащитен и трогателен, что на глаза выступили слезы. Теплый, милый, родной…

– Жизнь моя, – в умилении всхлипнула я и забралась на кровать, чтобы поцеловать Танияра…

Но не удержала равновесия и повалилась на мужа. От неожиданности и веса, упавшего на грудь, Танияр сипло крякнул и рывком оттолкнул меня. Умиление сменилось жесточайшей обидой, и я вновь захлюпала носом, но уже по иной причине.

– Ашити, – охнул дайн и поспешил заключить меня в объятья. – Прости, я со сна не разобрался. Тебе больно?

– Обидно, – пожаловалась я. – Я всего лишь хотела тебя поцеловать.

– Так целуют только рырхи, свет моей души, – уже с иронией произнес Танияр. – Не хватало только клыков на моем горле.

– Пф, – фыркнула я и попыталась освободиться от объятий. – Теперь оставайся совсем без поцелуев.

Супруг прижался к моим губам, после отстранился, и я, вредничая, потерла его рот пальцами.

– Не будет тебе никаких поцелуев, – проворчала я. – Спи себе дальше не целованный. – После встала с кровати под ироничным взглядом дайна, достала из-под подушки книгу и добавила: – Может, даже вообще никогда не буду тебя целовать. А сейчас вовсе ухожу от тебя.

– Куда? – полюбопытствовал Танияр. – За булочкой?

– Негодяй! – возмутилась я и, вздернув подбородок, дошла до двери. А уже оттуда объявила: – Я ухожу к магистру.

– Доброй вам ночи, – ответил дайн. После скрыл зевок в ладони и вернулся на подушку. А спустя мгновение до меня донеслось: – Если все-таки решишь меня поцеловать, больше не прыгай. Это пугает.

– Никаких поцелуев, – с ноткой патетики ответила я.

– Как скажешь, свет моей души, – сонно пробормотал Танияр. – Люблю…

И он бессовестно засопел, едва я успела шагнуть за порог. Передернув плечами, я направилась в гостиную, где меня уже ожидал Элькос.

– Какой бесчувственный наглец, – пожаловалась я книге, игнорируя последнее слово супруга, и оставила дайна даже мыслями.

Магистр расположился в одном из кресел. Он закинул ногу на ногу и постукивал кончиками пальцев по подлокотникам. Кажется, наш хамче нервничал. На столе стоял кувшин с холодным этменом и два стакана. Еще было блюдо с сушеными ягодами, но, думаю, это предназначалось уже только мне. Масляные светильники недурно осветили пространство у кресел, тут Элькос мудро не стал рассеивать свет по всей гостиной, сосредоточив его весь на месте для чтения, и я благодарно улыбнулась.

– Вы переживаете? – спросила я, налив себе этмен, чтобы после не отвлекаться.