Целитель-8 - Валерий Петрович Большаков

А она посмотрела на меня, и говорит, как причитает: «Господи, откладывала я, откладывала, да и отложила жизнь насовсем. Не одно, так другое, не другое, так третье… Дом, хозяйство, дети… А я все жду, когда же мне жить начинать, чтобы по-настоящему, как мечтала! Дети переженились – внуки пошли… Внуки выросли, бабушка им не нужна больше… Дождалась. А жизнь-то прошла! И не начнешь ничего, потому как кончить не успеешь…»

- Ну, мне кажется, баба Клава все-таки была счастлива, - неуверенно заговорила мама.

- Да мы постоянно твердим о счастье, желаем всем подряд, - вступил я, - и не понимаем, что же оно такое. Еще и делим его, классифицируем! Личное счастье, женское счастье, семейное… А, может, единственно тот счастлив, кто реализовал себя? Не обязательно добиваться премий, званий и чинов, а просто заниматься любимым делом! Проще некуда, ведь на работу уходит треть жизни, день за днем… Вот и считай: или радоваться, что понедельник начинается в субботу, или тяготиться буднями! Так что… Не вздыхай, мамулечка! И на папу не равняйся – ему уже полтинник светит, а ты у нас совсем еще молоденькая! И ведь не ждешь, не откладываешь, а учишься! Окончишь, поработаешь, защитишь кандидатскую… И однажды мы выпьем за доктора химических наук!

Мама расчувствовалась и поцеловала меня, кое-как дотянувшись.

- А ты чего молчишь? – сощурилась Рита на Настю.

- Думаю, - глубокомысленно заявила сестричка. - Какое мне платье надеть на выпускной?

- А ведь правда… - поразилась Гарина-старшая. – Ей же летом аттестат получать!

- А давайте выпьем за «корочки»! – вдохновилась моя суженая. – И за Настины, и за ваши!

- И за мои, - вставил я, исполняя обязанности виночерпия. – Мне тоже сдавать летом. Ну, чтобы все мы были здоровы!

- И образованы! – быстро добавила Настя.

- И занимались любимым делом! – подхватила мама.

- И чтобы все любили друг друга! – заключила Рита.

* * *

Шампанское мы быстро «уговорили». Настя включила музыку, и я по очереди танцевал со всеми – с «диджеем», с мамой, с Ритой, опять с сестричкой. Тут Михаил Державин зазвал всех в «Кабачок «13 стульев», а я вышел на балкон – подышать и проветрить голову. На улице было холодновато, но терпимо. В темноте зависли мутными шарами фонари, высвечивая мокрый асфальт, а дальше чернела чащоба, насылая запахи прели. И тишина…

Неожиданно она стала гулкой, и в лопнувшей пустоте возник бесплотный голос Аидже:

«Здравствуй».

«Привет! – отозвался я немного настороженно. – Ты уже здесь?»

«Нет. Мой знакомый шаман из резервации онондага собрал эгрегор из таких же, как он. Глэйдэйнохче, Викэнинниш, Кэчэда и Меджедэджик обладают большой Силой, и помогают мне говорить с тобой».

«Понятно… И где ты пропадал?»

«Угодил в неприятности. Меня использовали. Распылили какую-то гадость, чтобы я утратил волю, и стали через меня «гнать дезу». Про атомную войну, про убийство Андропова…»

«Так это всё брехня?! – обрадовался я. – Вот гады! А я, как дурак, поверил!»

«На то и был расчет».

«Фу-у… Спасибо, Аидже! А то я весь изнервничался уже. Не знал, что и думать! Ты где сейчас?»

«В логове врага, - индеец послал образ улыбки. – У Рокфеллера, в «Хадсон Пайнз». Разведаю тут малость, и уйду».

«Будь осторожен!»

«Буду».

Голос затих, и пустота в голове мигом заполнилась милыми вечерними шумами – торопливым цоканьем каблучков, доносившимся с аллеи, далеким фырчаньем мотора, приглушенной музыкой за близким окном – пани Катарина пела голосом Халины Францковяк.

Я с наслаждением вобрал в себя холодный сырой воздух, и тихонько рассмеялся, настолько велико было облегчение. Оно грело меня изнутри, задирая градус настроения. Тут завопила Настя, запищала мама, и я понял, что вернулся блудный доктор технических наук.

Женщины моего племени затащили вождя прямо в гостиную, где и набросились на него втроем, целуя, теребя, мутузя… Посмеиваясь, я дождался, пока они выпустят растрепанного, счастливого отца, и обнял его. Папа, всегда стеснявшийся проявления чувств, сам закалачил руки, тиская меня.

- Ну, вот, - ухмыльнулся он, оторвавшись, - выбился в люди! Догоняй, сын!

- Лет через десять! – смешливо фыркнул я. – Тебя как раз из член-корреспондентов в академики переведут!

Отец рассмеялся - вольно, не удерживая веселье в себе, и мама воскликнула, выглядывая из кухни:

- Всем шампанского!

- Так ведь кончилось уже! – заголосила Настя.

- А у меня еще есть! Миша, открой, пожалуйста…

И гулянка вышла на новый уровень.

* * *

Заночевали мы с Ритой в моей бывшей комнате, разложив диван-кровать. Я лежал и улыбался. Просто так. Уж слишком хорошо складывалась жизнь – и у родителей, и в моей "ячейке общества", и вообще. А тут еще такой подарок от Аидже! Долой переживания! Долой страхи и тревоги! Да здравствует счастье и безмятежность!

Рита навалилась на меня, потерлась щекой о щеку, погладила мою руку. Я тут же вмял пятерню в тугую грудь, с наслаждением оглаживая атласную округлость.

- Ми-иша… - жарко зашептала девушка. – Ну… ты что? Шуметь же будем!

- Родители сейчас сами зашумят, - парировал я.

- Настя за стенкой…

- Она уже большая девочка! Себя вспомни.

- Сравнил… У меня же был ты!

- А я и сейчас есть…

- Правда? – мурлыкнула Рита, зажимая мою нахальную руку между ног.

- Ага! – выдохнул я.

Мы расшалились, и стали шуметь.

Пятница, 24 марта. День (подглавка откорректирована)

США, Ю.Каролина, Хобкау Барони

- Мистер президент! Подлетаем!

Джеральд Форд вздрогнул, выходя из дремы, и глянул в иллюминатор. Под брюхом вертолета проплывали топкие солончаки, сверкая зеркальцами луж. Вдоль широкого песчаного пляжа клонились бурые злаки, а сабаловые пальметты мотали космами болотного цвета. Стая уток, испугавшись ревущего «Марин Уан»,[1] полетела над самыми дюнами, заполошно крякая, сея мелкие перья и сор.

«Будто и не ступала сюда нога белого человека… - подумал Первый Джентльмен. – Всё, как триста лет назад, застыло в дикости».

Тяжелая винтокрылая машина, чуть кренясь, взяла к западу, минуя перепады бескрайнего поля для гольфа, и зависла над площадкой с огромной буквой «Н», выведенной белым по зеленому.

Несильный толчок, и вертолет грузно просел на шасси, попирая траву. Бешеный разлет лопастей трепал верхушки сосен, выстроившихся по краю плантации и бросавших зыбкую тень на заросшую колею. К самой дороге притулился скромный домик-шелтер, рубленный из тонких бревен гикори.

На его пороге стоял, рукою прижимая стетсон,