Горький вкус свободы - Мисси Карантино

у меня ничего не получится, и она обо всем узнает…

Но все пошло по плану. Я добежал к отцу и сел в машину. Он сказал, что я молодец, и пообещал купить мне все, что я захочу, но потом, а сейчас нам надо спешить. Ни о чем не подозревающую маму он обещал забрать по дороге, заехав к ней на работу (хотя сейчас мне кажется, что он бросил бы ее, так как скорее она была обузой, и я очень сомневаюсь, что он ее хотя бы немного любил). Я сказал, что хочу зайти домой: за любимым мишкой. Сначала отец сказал, что купит мне нового, но потом разрешил… Может, он был благодарен мне… Не знаю, насколько процентов он был уверен в том, что все пойдет по плану. Может, ему реально стало жалко меня…. Так или иначе, я оставил рюкзак в машине и пошел один домой. Уже в машине я понял, что совершил нечто ужасно… Никакой мишка меня не интересовал: я хотел позвонить в милицию, во всем сознаться и сдать отца. Мне было очень страшно, ключи почему-то не подходили к замку от квартиры, я суетился, вертел их в разные стороны… Потом до меня дошло, что это не наши ключи, а ключи соседки: я кинул их тогда в карман. С горем пополам я нашел нужные, открыл дверь, прошел в комнату, долго не мог понять, как звонить в милицию, хотя вроде бы знал телефон и примерно понимал, что натворил и в общих чертах догадывался, что явка с повинной – это смягчающее обстоятельство.. Пока я собирался с силами, пришел отец, который, видимо, почувствовал что-то неладное… Он увидел меня через зеркало, которое висело у нас в прихожей, и понял, что никакая игрушка меня не интересует. Взбешенный, он разбил зеркало, отобрал у меня телефон и одним из осколков разбил мне лицо. Инстинктивно я прикрыл глаза правой рукой… Отец привязал меня к батареи (хорошо, что уже почти не топили) и ушел. Кричать было почти бессмысленно: я знал, что в подъезде никого нет, он специально выбрал такой день для убийства.

С трудом я смог отвязать себя, дополз до телефона и вызвал милицию. Отца остановили ГАИшники: к счастью, я даже помнил госномер машины, а он не догадался снять его. Отца быстро поймали с рюкзаком и ножом, от которого он по глупости или в суматохе даже не избавился.

Мне было очень плохо: сначала я думал, что меня посадят в какую-то глубокую яму или темницу на всю оставшуюся жизнь… Были какие-то совсем детские примитивные страхи: темноты, пауков, сырости, голода, жажды… Короче, физического дискомфорта. Какого же было мое удивление, когда я узнал, что тюрьма мне не светит! Это было вовсе не облегчение, скорее – недоумение, непонимание и даже, пожалуй, обида. Мне казалось, что лишение свободы – это адекватное наказание за убийство человека. Я догадывался, что это не самое приятное место в мире, но я понимал, что заслужил… Еще я думал, что наказание действует как волшебная таблетка: убил, отсидел от звонка до звонка, вышел и все: совесть больше не мучает, а воспоминания стерты. Твое сознание – это просто белый лист, и ты теперь снова обычный человек. Тогда я еще не понимал, что тюрьма только калечит…

Врачи и милиционеры меня очень жалели и успокаивали: говорили, что я не виноват, но большой молодец, что все рассказал. Раны довольно быстро зажили: остались только шрамы. Меня отправили в центр реабилитации несовершеннолетних, оказавшихся в трудной жизненной ситуации. Как раз здесь: в Пудрово. Пока я там находился, меня и маму постоянно допрашивали. Она сказала, что об убийстве ничего не знала (это правда), но отрицала, что он ее избивал. Один из следователей сказал, что я очень толковый мальчик и только благодаря мне удастся закрыть отца надолго. Я все помнил: как он ее бил, чем, когда, как часто. Медэкспертиза подтверждала мои слова, а она упорно все отрицала и говорила, что падала сама и ударялась она тоже сама. Короче, стокгольмский синдром, блин. После этой истории мне стало жалко маму. Я вдруг понял, что, кроме меня, у нее никого нет: ни родителей, ни друзей, ни адекватного мужа. Только я. Отца сразу лишили родительских прав и посадили в СИЗО, а с мамой вопрос какое-то время был открытым. Я понимал, что меня могут отправить в детдом, но не хотел, чтобы мама оставалась одна. Вдруг я почувствовал к ней какую-то любовь, что ли…. До убийства вроде бы мне больше нравился отец: бывало, он дарил мне игрушки, целовал, обнимал, а мама просто игнорировала. Иногда мне казалось, что она просто мебель, и я, возможно, поэтому особо не заступался за нее, когда отец ее избивал. (Ну, той же воспитательнице ничего не говорил, например). Мне просто не нравилось, что у мамы лицо разбито, не нравилась кровь… Меня это пугало, мне хотелось красивой картинки и мирной жизни. Наверное, только поэтому я просил его так не делать, а он говорил, что она заслужила… Вот и все. А после убийства я вдруг осознал, что это отец – настоящее зло, а мама просто жертва, абсолютно безобидная, несчастная и не имеющая чувство собственного достоинства, а я мужчина и должен ее защищать. Наверное, поэтому, когда меня спрашивали про маму, я начал врать. Говорил, что она очень хорошая, всегда со мной занимается, и что я ее очень люблю. В итоге, меня отправили домой. К матери.

Первое время я был очень рад: мне казалось, что отец – источник всех бед и без него мы заживем припеваючи, а оказалось все совсем не так. Да, он ее бил и уговорил меня убить старуху, но когда он жил с нами, у нас хотя бы была еда. У меня была, понимаешь? Я открывал холодильник и всегда там что-то находил. Не знаю, на какие деньги купленное. Ворованное или нет, но я не голодал. Пусть без деликатесов, но еда была. Иногда суп, иногда второе, иногда и то, и то. Иногда овощи, иногда даже фрукты, печенье, шоколад. Иногда отец давал мне деньги, и я ходил сам в магазин и покупал все, что захочу. Да, в разумных пределах, но все же. А когда отца посадили, я вдруг понял, что опять жестоко ошибался. Мама всегда работала, но у нее почему-то никогда не было денег. Иногда их не платили, но иногда она просто отдавала их каким-то мошенникам. В это сложно поверить, но