Раретитет Хакера - Петр Северцев

К счастью, шестнадцатиэтажек в Солнечном раз, два, и обчелся, поэтому подъехал к месту назначения я довольно быстро.

Поставив машину у подъезда и включив систему охранной сигнализации, я открыл страничку, где был записан адрес художника, и, сверяясь в ней, стал искать нужный подъезд.

Лифт не работал. Проклиная жилищное управление, я добрался-таки до шестнадцатого этажа, минут пять стоял у обитой деревянными рейками двери, сдерживая отчаянно колотящееся сердце, да предательскую дрожь в коленях. Когда она, наконец, утихла, я успокоился, снова включил диктофон, используя уже вторую сторону кассеты, и позвонил.

Дверь не открывали долго. Когда я позвонил в пятый раз, из-за нее раздались отдаленные, медленно и задумчиво приближающиеся шаркающие шаги.

– Кто там? – голос у спрашивающего был какой-то бесцветный, странный, словно хозяин квартиры спал, и мой звонок его разбудил.

– Я из издательства, – ласково сказал я, – от директора, от Дмитрия Алексеевича.

– Сейчас открою, – сказали из-за двери после долгого рассматривания меня через глазок.

Открыл худой высокий парень лет двадцати пяти, глаза которого светились непризнанным талантом, а вытянутое заспанное лицо – капризностью малого ребенка. Он как-то странно посмотрел на меня и несколько раз выразительно моргнул. Лицо у него было какое-то странное, почти деревянное, словно у больного эпилепсией перед припадком.

– Не готова еще, – сказал он, разводя руками и топчась у порога, – Я же говорил, к вечеру лучше... а еще лучше – к завтрашнему утру... – и снова несколько раз моргнул. Кажется, он указывал глазами куда-то за спину.

– Да я не для того, – дружелюбно махнул рукой умный Мареев, не обращая внимания на явный – намек мотать отсюда, – Я по другому делу.

– Да? – встряхнул головой парень, пробуждая свою подозрительность, – Это по какому же?

– Речь пойдет о товарище Самсонове Виталии Борисовиче, – сказал я, улыбаясь, и, задолбавшись ждать приглашения, вошел в квартиру, потеснив хозяина.

В квартире меня ждал сюрприз: войдя, я встретился глазами с дулом, которое незнакомый седой мужик среднего роста и ветеранского возраста направлял мне в лицо, прижимаясь к стене справа от входной двери. Он стоял и смотрел, сверкая маленькими темными глазками. Рот под светлыми выгоревшими усами мужик оскалил в веселой гримасе. У него был вид уверенного в себе профессионала.

– Ты его знаешь? – спросил мужик в Штерна, кивая на меня.

– Не-а, – ответил тот, вообще на меня не глядя, наверное, уже насмотрелся в «глазок» в двери.

– Тогда закрывай, чего стоишь, – сказал мужик парню, с любопытством меня разглядывая, – А ты, раз уж прошел, проходи дальше... Руки на виду держи.

– Угу, – сказал я, понимая, что зря я не придал значения морганиям парня, что меня опередили, и что зря я не взял с собой свой «Макаров».

Художник закрыл за мной дверь и повернулся к мужику с пистолетом.

Теперь мы трое разглядывали друг друга. Мужик с пистолетом скорее заслуживал названия «дед с трофеем», потому что оба, по-видимому, отслужили свое еще во времена второй мировой.

– Че встали? – выразительно спросил мужик, – Пошли на кухню. Ты жрать хочешь?

– Хочу, – ответил я, – А вы что, здесь от группировки пацифистов?

– От кого? – спросило мужик, прищурившись, толкая меня в нужном направлении, куда уже отправился худой хозяин квартиры.

– От пацифистов, они очень добрые тоже любят кормить голодных – в Египете, например, а Албании, – вежливо объяснил я, считая, что начало разговора может быть каким угодно, главное, чтобы в дальнейшем его ходе преступник раскололся и все выложил.

– Ты ебнулся? – серьезно осведомился мужик, с сочувствием на меня посмотрев, – Ты не бойся, я тебя убивать не собираюсь. Ты только посидишь здесь, пока начальник не подъедет. А уж он пускай решает, что с тобой делать.

– Спасибо. – ответил я. Кухня была полный кайф – огромная, широкая, с окном в пол стены. Обстановка стоила, наверное, лимонов двадцать, все было в дереве, пластике и стали, с дизайном, скорее всего, от самого хозяина – над холодильником висела картина, изображающая пингвина в пустыне, а над камином, который стоил наверняка не меньше, чем вся остальная кухня, – полотно, запечатлевшее льва среди снегов.

В общем-то, и то, и другое произведение искусства в какой-то мере отображали состояние моей души на данный момент; если бы у меня в сумке была бомба, я бы ее взорвал.

– Садись, – кивнул мужик, и добавил в сторону хозяина квартиры, – Эрик, ты ему налей чего покрепче. А то у него бред. Про «зеленых».

– Вам «Кагор» или «Хванчкару»? – спросил Эрик.

– Это что, и есть «покрепче»? – удивился я.

– Дай ему водки.

– Нет у меня водки! – воскликнул Эрик, – Мне работать надо!

– Ну, иди и работай себе, – разрешил ветеран, и уже в спину уходящему добавил наставительно, – Ты, главное, в окно чересчур не высунься, а то разобьешься ненароком... вот меня и уволят на старости лет.

– Погодите, – сказал я, пораженный внезапной догадкой, – Вы что, из милиции?

– Нет, – с достоинством ответил ветеран, – Я из частного охранного бюро. Я художника этого охраняю... А ты что, подумал, что я рекетир?

– Нет, что наемный убийца, – правдиво ответил я, – Так какого хрена вы на меня с пистолетом?

– А кто ж тебя знает, кто ты такой? Пришел, понимаешь, незванный, Эрик тебя не знает...

– Частный сыщик, Мареев Валерий Борисович, – представился я, вынимая лицензию.

– Оружие есть? – поинтересовался охранник, даже не взглянув на мою бумагу.

– С собой нет.

– А чего ж ты так? – укоризненно и насмешливо спросил дедок.

– Дома оставил, – огрызнулся я.

– Какой же ты после этого частный сыщик? – невозмутимо пожурил ветеран, – если без пушки ходишь? Вот был бы я бандит, так я бы вам обоим уже башку-то снес бы!

– Вы лицензию посмотрели? – сухо удостоверился я.

– А че ее смотреть? – пожал плечами ветеран.

– Тогда свободны, – с достоинством ответил я, убирая драгоценный документ в карман и поднимаясь из-за стола.

– Куда?! – разом отживевший старичище схватил меня за рукав, поблескивая злыми глазами.

– К Штерну! По делу! – отрезал я, послав полный испепеляющей ненависти взгляд, рванувшись, освободил рукав, и направился в гостиную.

– Стоя-ать!! – рявкнул дедок так, что я действительно чуть не встал стояком; он шарахнул меня по спине раскрытой пятерней так, что голова слегка загудела.

– Убери руки! – в тон ответил я, разворачиваясь, – Не имеешь права!

– Еще как имею! – ответил он, тыкая в меня пистолетом. – Сиде-еть!!

Тут мне просто пришлось успокоиться до привычной нормы – среди нормальных людей я считаюсь человеком остроумным и вежливым, – и, когда решил, что готов к дальнейшему разговору, я открыл глаза, и выразительно сказал ветерану, – Мужик, ты про головной кодекс забыл? Захотел с работы слететь и выплатить мне моральную компенсацию? Или давно на тридцать суток не залетал? Руки убери!

Уголовный кодекс подействовал, как священное писание. Мужик ослабил хватку и умерил гонор, понимая, что я не шучу и не понтую. Во взгляде его появился намек на уважение.

– Вон че... – задумчиво произнес он, – Ну, раз такой умный, то иди. Только смотри у меня: пальцем тронешь – башку снесу.

Не удостоив его ответом, я прошел в гостиную, которая по размерам и убранству более напоминала залу для званых обедов или бальных танцев. Весь пол покрывали свежие и старые холсты вперемешку с листами бумаги различных форматов и форм, исписанных пером, изрисованных кистью, и так далее.

Эрик Штерн работал посреди зала, ближе к огромному, еще больше, чем на кухне, окну. Кисть, исполненная таланта, задумчиво и неравномерно поднималась и опускалась, оставляя на холсте то незаметные штришки, то жирные полосы или пятна.

Похоже, он рисовал произведение искусства в стиле «детская неприятность», по крайней мере, краску использовал одну – коричневую, с задумчивым видом придавая ей различные оттенки.

– Эрик, – позвал я, останавливаясь, не доходя до художника шагов пять.

– А? – дернулся он, только сейчас замечая мое присутствие. Затем посмотрел за мою спину, где, как я понял, в дверях примостился молчаливый охранник.

– Нам поговорить бы, и я пойду, – ласково заметил я.

– Ну, давай поговорим, – пожал худыми плечами художник, вытирая испачканные краской руки тряпкой, смоченной в чем-то вонючем, скорее всего, в ацетоне.

– Я по поводу Виталия Ивановича Самсонова, Эрик. – А что с ним? – Он умер.

Художник поперхнулся и стал стремительно зеленеть.

– К-как эт-то... у-у-у... у-ум-мер?! – прошептал он, схватившись руками за впалую грудь.

– Его убили, – ответил я, – два дня назад, шестого июня.

– Кто? – выдавил Эрик.

– Не знаю, – ответил я, – Хотел у тебя спросить.

– И я не знаю, – грустно ответил художник, не переставая мять щетину испачканной в краске кисти тонкими дрожащими пальцами, – Я вправду ничего не знаю... Нет, не надо на меня так смотреть! Я вправду ничего не знаю!! Не знаю!! Не знаю!! Не знаю!! Не!!..