От снега до снега - Семён Михайлович Бытовой

чуть ли не самый голосистый, то рыбак замечательный, то охотник... Жаль, что на тигра ходить не пришлось, а то бы, наверно, сказали, что я герой похлеще самого старика Богачева.

Комаров, сколько я знал его, вообще не любил излишней похвалы. Он и сам был скуп на нее. Хотя в последние годы удачи шли за ним, можно сказать, по пятам, Петр Степанович как-то умел скрывать свои чувства.

Человек умный и прозорливый, он знал, сколько еще потребуется труда и времени, чтобы сказать свое настоящее слово в поэзии, а труд этот порою становился не по силам, а времени было отпущено судьбой в обрез. Это и делало его частенько до скрытности молчаливым и печальным.

И он не терял даром ни минуты. Садился за стол чуть свет, поражая всех, кто близко с ним общался, своим трудолюбием и упорством.

В эти годы из-под его пера выходили такие великолепные стихи, как «Дуб»:

Словно часовой, в широкой пойме

Он стоит, оберегая рожь.

И недаром на патрон в обойме

Каждый желудь у него похож.

Или такие строки из стихотворения «Над Шантарскими островами»:

Под крылом самолета — тайга и тайга.

Золотая земля в непромытых бутарах.

Голубые песцы. Голубые снега.

Голубая зима на Шантарах.

Но частенько болезнь укладывала его в постель, и от страшного удушья не помогало никакое лекарство...

После завтрака мы пошли на Амур. Погода выдалась отличная. Солнце с самого утра жаркое. Хотя мы идем очень тихо, но улица ведет в гору, и Комаров останавливается, хватает меня за руку и тяжело переводит дыхание.

— Худо мне, Михалыч, чую свою смертушку...

— Да выкинь ты из головы эту чушь. Со скрипом, бывает, люди дольше живут.

Он смотрит на меня, криво усмехается:

— Ладно, Михалыч, не буду...

В парке в эту утреннюю пору свежо, тихо. Мы выбираем скамейку поближе к обрыву. Внизу Амур, ярко освещенный солнцем, слева — сопки в знойной сиреневой вуали.

— А знаешь, о чем я сейчас подумал? Стоит ли тебе ехать на Камчатку? Не махнуть ли лучше по «новому перегону» через перевалы Сихотэ-Алиня, от Пивани до Совгавани? Чудо-дорога! Ну зачем тебе забираться на Камчатку, когда наше Приамурье каждым своим распадком просится в стихи?

Отказаться от поездки на Камчатку, о которой мечтал с юношеской поры, когда еще жил на Дальнем Востоке, я не мог. Да и расходы на такую поездку на сей раз были невелики. Я еще ни разу не использовал полагавшийся мне по орденской книжке бесплатный билет в любой конец страны. Вот я и выбрал конец подальше — на Камчатский полуостров.

Эти доводы, кажется, убедили Комарова, и он уступил.

— Ладно, поезжай, раз такое дело. — И, немного помолчав, прибавил: — А я, если жив буду, поеду на Зею. Ведь там моя родина.

— Ни разу не был я на Зее. Дальше Куйбышевки и Лохвиц, где, помнишь, произошел у нас с Ложкиным случай с племенным жеребцом, не пришлось ехать.

Петр коротко рассмеялся:

— Моя тихая сторона не по тебе, Михалыч. Ты любишь громкие, так сказать, экзотические места...

— Ты вроде упрекаешь меня?

— Да что ты, просто к слову пришлось. — И торопливо стал свертывать цигарку. Закурил, затянулся глубоко, закашлялся так, что лицо стало у него багровым и в глазах появились слезы.

— Ну что же ты жжешь себя махрой? Закури лучше моего «Беломора», — и протянул ему пачку.

Он отмахнулся и продолжал курить свою закрутку, из которой сыпались желтые искорки.

Где-то поблизости застучал дятел. Комаров встрепенулся, схватил меня за локоть, чтобы я замолк, и, склонив голову набок, стал прислушиваться. Через минуту он сказал:

— Точно я описал его...

— Дятла?

— Угу! — И весело улыбнулся. — Вот послушай:

Дятлу есть в лесу работа —

Заглушая птичий свист,

Он выстукивает что-то,

Как лихой телеграфист,

Ставит точки и тире

На березовой коре... —

Ну, как?

— Здорово, Степаныч!

— Это из моей детской книжки «Таежные жители». Там у меня всякое разное про зверей и птиц.

Признаться, я до этого не знал, что Комаров пишет для детей. Позже, когда прочел изданных в Москве «Таежных жителей» и «Золотую удочку», талант Петра Степановича засверкал новой удивительной гранью. Недаром так тепло отозвался об этих книгах Самуил Яковлевич Маршак.

К сожалению, судьба поэта сложилась трагически. Недюжинное его дарование по-настоящему раскрылось только к тридцати годам, когда Комаров уже был смертельно болен. Нужно было обладать упорством, мужеством, чтобы в отпущенные ему судьбой каких-нибудь десять лет создать столько значительных произведений.

До Комарова никто еще в нашей поэзии так вдохновенно и ярко не воспел Дальний Восток, ни с чем не сравнимую красоту его природы, людей, которые связали с ним свою жизнь.

И они, молодые патриоты, с полным правом могут повторить за своим певцом:

Ты и здесь мне мила, Россия,

Край суровый мой, край родной!

Жена и спутница жизни поэта Нина Яковлевна рассказала мне, как тяжело умирал он и как перед смертью Петр попросил одеть его во все новое и позвал проститься своих друзей и товарищей, в том числе и меня, и сердце мое разрывалось от тоски.

Ведь я узнал о его смерти в Ленинграде.

Прошлым летом я снова посетил могилу друга. Я положил на зеленый холмик букетик алых амурских саранок, так любимых Петром Степановичем и воспетых им в стихах.

Просиживал дни и ночи в сыром полуподвальном помещении и другой неутомимый работник редакции — Иван Машуков, будущий автор романа «Трудный переход».

Родом из Забайкалья, он приехал в Хабаровск по комсомольской путевке и сразу попал в редакцию. Скромный, задумчивый, с резко очерченными чертами лица и с копной жестких, давно не стриженных волос, Машуков буквально тонул в читательских письмах, которые он обрабатывал для газеты.

Признаться, никому из нас в голову не