У ночи длинная тень. Экстремальный роман - Olga Koreneva

Она выходит из автобуса. Воспоминания обрываются. Сумрак, низко висят тучи, подолами задевая крыши домов. Черными штрихами летят птицы высоко-высоко, там где запредельность. Что за птицы, может, это стрижи? Они пронзают ее сердце будто острый нож. Она бредет к общежитию, наступая на лужи. Словно сквозь сито кропит дождь. И ей кажется, что ее душа, как облако, собралась на небо…

На другой день было столько работы, что не до волнений. А голову ломило пуще прежнего. Пришлось спуститься в медпункт, за таблетками.

- Грипп у вас, вот что, - сказала ей пожилая медсестра. – Покажите язык… Грипп начинается, девушка. Вот направление, идите в свою поликлинику, или прямо домой, вызовите врача.

- Температуры же нет…

- А грипп есть. И температура будет! Идите домой.

Света поднялась к себе, проглотила сразу две таблетки цитрамона. Решила немного еще подождать, пусть подействует лекарство.

На этаже все было как всегда. Но чувствовалось повсюду что-то особое: какая-то затаенная спешка, какое-то непростое отсутствие руководства, словно все вызваны на некое тайное совещание, куда-то на самый верх.

Женщина из патентного отдела, войдя, сказала, что в районе Ташкента землетрясение. Шефа с утра не было на месте, тоже куда-то вызван. Во втором часу явилась неожиданно посетительница, немолодая женщина в шерстяном платке.

- Можно к начальнику, девушка?

- По какому вопросу?

- Да вот о сыне я… В газете сообщение было. А он там и есть, в Кызыл-Кумах. Монтажник он, по найму. Звонила туда, не отвечают.

- Там же нет связи, - почему-то ответила Света.

Надо было просто сказать, что женщина обращается не по адресу, и направить куда надо…

- Как нет? Я раньше звонила, через Газли. Он в том районе, на стройке… Говорят, прервана связь-то?

- Волноваться рано, - как можно спокойнее, самым будничным тоном, ответила Света. – Ничего страшного. Мы бы знали. И зачем вам начальник?

- Да ведь сын у меня там. Один он у меня, Сережа… Вот, поглядите, девушка, голубушка моя, поглядите…

Женщина достала из большой хозяйственной сумки пакетик в целлофановой обертке, бережно вынула из него, положила на стол перед Светой фото. Со снимка глядел обычный русский хороший паренек – дерзковатые глаза, задорное серьезное лицо, из-под бушлата – край тельняшки… Да вот еще родинка справа на лбу.

Женщина всхлипнула, вытерла глаза уголком платка.

- Без отца ростила, - сказала с ударением на «о», - один он у меня. Говорила, не гонись за рублем. Монтажники и в Москве нужны. Мне бы к начальнику, справиться.

- Не волнуйтесь, - утешала Света. – А начальник тут не при чем. У нас ведь нет данных о рабочем составе, мы другой отдел. Я вам напишу сейчас, куда обратиться.

Света стала быстро писать адрес нужного управления.

- Да вы не тревожьтесь, все будет хорошо.

- Вы уж помогите, девушка, - удрученно упрашивала женщина. – Вы такая славная, вижу, чуткая. Уж помогите…

- Я сама из Газли, - сказала Света. – Какое еще землетрясение!

И вдруг не смогла дальше писать: пальцы как онемели, ручка из них выпала. Комната поплыла в глазах… Ей стало дурно.

…Белые, слишком белые простыни и одеяло, словно снег, ее заносит снегом, трясет от озноба, она замерзает, где она? Куда-то проваливается, бездна, нет, нельзя, нельзя, надо вернуться, как же Виктор без нее, как же он? И вдруг – жар, пламя охватывает ее всю. Она видит, как душа ее отделяется от тела и летит, мчится к нему, Витя-а-а! Пламя до небес, рушится какое-то строение, пылает карагач, а она несется вперед, в огненное месиво, там Витя, она видит, как он, согнувшись, тащит кого-то на брезенте, рядом с ним держит другой угол брезента еще кто-то, огонь бушует возле них, они уже обожжены. Она прорывается к Виктору и руками сбивает пламя, отталкивает огонь, отгоняет от него. Пламя охватывает теперь ее саму и крутит волчком, она превращается в огненный шар, жуткая боль, нестерпимо, она сейчас расплавится и испарится, и все, и больше ее не будет! Не будет никогда… Но чьи-то ладони останавливают это верчение. Боль утихает. «Давай, давай», - шепчет некто-то незримый. Они вместе расталкивают огонь, рвут на части огневую ткань и задувают ее, Света дует изо всех сил, клочья пламени сникают, вянут на глазах… «Мы их спасли», - беззвучно говорит невидимый помощник. - «Не волнуйся. Ты не умерла, ты просто расслоилась. Так бывает при высокой температуре и запредельном накале любви. Ты спасла от гибели сразу троих… Но никому об этом не рассказывай, тебя просто не поймут»… «Как расслоилась?» – ахнула она. «Нет смысла объяснять, не поймешь. У человека несколько тонких тел, эфирное, астральное, ментальное, и другие. Тебе это незачем знать…»

Оранжевоглазый остановился, помолчал немного, и снова продолжил рассказ:

- А вот и Виктор, он внутри вертолета. А с вертолета вся картина землетрясения не кажется такой уж дикой… Не то, что в Газли. Только дым и дым! Хотя – это Виктор знает точно – тряхнуло и здесь основательно, разрушено все, что можно разрушить: здание, подстанции, бараки. Покорежены трубы, заполыхали скважины, весь песок, все пространство, казалось, горит, внизу ходят волны огня. И все же – какая удача, что компрессоры удалось отключить!

Дым, тугой горячий ветер жгутом лупит снизу, отжимает вертолет вбок и вверх, не дает снизиться.

- Седой! На войне был? Гляди… - В ухо ему кричит радист или штурман, сидящий рядом с пилотом. Виктор не знает в точности, кто он, знает лишь, что его роль – обеспечивать радиосвязь – именно с вертолета – между Газли и Бухарой. Другой возможности для связи с центром сейчас нет. На груди у радиста передатчик, в перерыве между работой он оборачивается к Виктору и бросает одну - две загадочные фразы; разговор – по старым понятиям Виктора – глупейший, здесь он кажется естественным. Во-первых – прозвище, данное ему радистом: седой. Когда Виктор сбрасывает каску, чтобы обтереть пот, его белесая башка и впрямь как оловянная: от песка, от влаги. «Был на войне?» - не глупо ли спрашивать у человека, родившегося в сорок четвертом? Но уже следующие слова показывают – радист и не ждет ответа, он, собственно, говорит о себе, а не о Викторе.

- Я пацаном видел такую заваруху, на Курской дуге…

- На какой? – кричит Виктор, пригибаясь к уху радиста; ему послушалось: «на узкой дуге».

Кругом свист вихря, гул, и не черта не разберешь.

- На Ку-урск… Я оттуда… Глянь, Седой…

Радист окидывает рукой на миг открывшееся в дымовых клочьях пространство. Это в самом деле напоминает пожарище после танковой битвы. Обломки, островки пламени около трубопровода по всему полю, а между завалившейся на бок подстанции и местом, где вертолет должен сесть – бетонной площадочкой на старом такыре – еще не улеглась полоса огня. Гасить некому, хотя кто-то внизу еще есть. Пожар обхватывает обломки подстанции. «А вдруг под обломками люди?..» Об этом подумали все трое: вертолетчики и Виктор.

- Мать твою! – выругался радист. – Неужели не сядем?

Целые полчаса длились трудные заходы на бетонную площадку. Когда все же сели на бетон, выбрались и, разминая ноги, отдуваясь, скинули каски, - шибануло в лицо, как из печи обжига, гарью, вонью горелого металла и нефти, устоявшимся жаром горящей почвы.

Подошли двое – серые лица под касками, серые от пепла противопожарные робы. Один – прорабского вида, сухопарый, сутулый, со старым, с бывалым прищуром, в резких морщинах, лицом, почти старик, представился:

- Кравцов.

Второй, молодой, по-спортивному крепкий, молча поприветствовал всех ладонью. Кравцов сказал:

- Придется забрать раненых, и назад. Мы пока подождем…

- Разве так много? – испуганно спросил пилот. – Приказано вас доставить…

- Хватает. Рассуждать некогда, - скрипуче отрезал Кравцов. – Тяжелые травмы, контузии, у женщины вон перелом ноги. Еле перетащили всех к складу, подальше от огня, - он указал на глинобитное строение, вроде дувала, в стороне. – Того и жди, тряханет опять и всех завалит.

- Одного раза с них достаточно, - подхватил молодой. – Забирайте раненых, ребята. Нас потом.

- Нельзя ли подрулить к людям? – спросил Кравцов.

- Сложно, - отозвался пилот.

- Перенесем, ладно, - ответил молодой. – Нас тут трое, со сторожем. Кто цел остался. С вами шестеро, справимся…

Кравцов с вертолетчиками пошел к глиняному строению. Виктор и молодой чуть отстали, закуривая.

- А я думал, это прораб, - сказал Виктор, тыча сигаретой вслед ушедшим. – На вид простой работяга. А это сам Кравцов?

- Потому и я при нем, - попросту ответил парень. – Умереть, но сберечь. А старик упрям. Ну, сам видишь, сначала раненых, потом за ним.

- А вдруг уже не сядем?

- Сядете! – пообещал парень. – А что делать! Не могу же я силой, сгрести его и в вертолет… А ты радист, что ли? Больно вас много.

- Тут участок мой, - Виктор оглянулся на развалины, на пламя. – Я же все это ставил. Подстанцию эту, скважины… А теперь… Черт те что!