Каска вместо подушки. Воспоминания морского пехотинца США о войне на Тихом океане - Роберт Леки

Каждый час мы получали десятиминутную передышку. По команде мы валились на обочине дороги и в течение этих драгоценных минут отдыхали, тяжело привалившись к вещмешкам. Всякий раз я протискивал руки под впившиеся в тело лямки и пытался помассировать ноющие плечи. Почти все курили. Мой рот отчаянно пересох, в нем уже не помещался распухший язык, и я слегка смачивал его глотком восхитительной влаги из фляжки, после чего – вот идиот! – снова высушивал его, затянувшись вонючим дымом. Но это было сущее наслаждение – лежать на обочине дороги, на десять минут расставшись с напряжением и болью, вдыхая табачный дым. Последнее было сомнительным удовольствием, но это я понимаю только сейчас.

А затем опять звучала команда:

– Становись!

Это означало, что надо быстро собрать себя воедино и подняться на ноги. Ругаясь и отплевываясь, проклиная всех и все, мы вставали. И пытка ходьбой начиналась снова.

Так мы добрались до того места, где нас ждали катера типа «Хиггинс». Здесь дорога упиралась в один из каналов, которые перерезали эту часть Северной Каролины, являясь частью внутренней водной системы. Он казался живым, этот водный лабиринт, извивающийся и выписывающий кренделя по дороге к морю.

Мы забрались в катера и молча расселись – головы чуть высовываются над планширами, каски на коленях.

Не успел катер начать движение, как парня, сидящего слева от меня, выбросило со своего места. Это был Юниор – маленький, тщедушный паренек, явно слишком застенчивый и робкий для морского пехотинца. Он приехал из Нью-Йорка и, судя по всему, моряком не был. Ему было все равно, наветренная сторона или подветренная. И он принялся блевать с наветренной стороны. Все, что изверг его желудок, полетело на нас вязкими, вонючими брызгами. Проклятия, обрушившиеся на голову Юниора, не могли заглушить пронзительные крики чаек, мечущихся над нашей головой.

– Ты что, не мог использовать свою каску? – ухмыльнулся Здоровяк. – Вот те на, Юниор, а зачем же, ты думаешь, она нужна?

Но к этому времени уже многих тошнило – люди использовали каски по прямому назначению. Бедняга Юниор робко улыбнулся, явно очень довольный, что является не единственным преступником. Когда мы вышли в море и начали ритмично взлетать на гребни волн, а потом проваливаться в глубокие впадины, уже половина личного состава, к радости боцмана, отдала морю содержимое своих желудков.

Бесконечные взлеты и падения становились невыносимыми – океан то подбрасывал нас, то снова ронял. И все это время у штурвала стоял боцман, бесстрастный и хладнокровный, как змея, наверняка предвкушая, как он будет рассказывать другим мастерам швабры, как новоиспеченные морпехи пережили свою первую встречу с великим соленым морем.

Мы кружили по морю. Теперь я знаю, что ждали приказа двигаться к берегу и к тому, что должно было стать нашей первой амфибийной операцией. Когда приказ поступил, двигатели взревели в полный голос. Носы наших плавсредств зарылись в воду, а сами они, казалось, перешли в горизонтальный полет. Слава богу, хоть качка прекратилась.

– На высадку!

Катера образовали линию для атаки. В мое разгоряченное лицо полетели прохладные брызги. Сначала не было слышно ничего, кроме рева двигателей. Потом мы почувствовали резкий толчок, и послышался резкий скрежет, издаваемый килем, движущимся по песку. Мы прибыли.

– Встать и за борт!

Я высоко поднял винтовку, ухватился за планшир и спрыгнул в воду, которой оказалось примерно по колено. Но под тяжестью оружия и снаряжения я не устоял на ногах и едва не опустился на четвереньки. В результате я весь промок. Теперь к весу снаряжения добавился вес воды.

– Ложись!

Мы выполнили приказ. Когда мы поднялись на ноги, поработав оружием против воображаемого противника, то были обвалены песком, как филе в муке.

Пропотев на переходе, мы уже натерли движущиеся части плоти. Потом в ранки попала соль морской воды, добавив нам острых ощущений. И довершил картину вездесущий песок. Поступил приказ строиться и двигаться к нашему новому лагерю, до которого было около мили. Лишь только мы тронулись в путь, боль стала невыносимой, каждый шаг, каждое резкое движение руки создавало эффект острой бритвы, рассекающей плоть под мышками и между ногами.

Преодолев указанное расстояние, мы подошли к довольно густому сосновому лесу. С одной стороны дороги растительность была вырублена и образовалась поляна. На ней стояли три пирамидальные палатки: одна для камбуза, другая для лазарета и третья для командира роты. Здесь, как нам объяснили, и находился наш новый лагерь.

Пока шло деление территории на участки для взводов и отделений, пошел холодный дождь. Начали появляться первые палатки – не аккуратными ровными рядами, как было принято раньше, а вразброс – по новой моде, для маскировки.

Мы были измучены до крайности, страдали от боли, голода и холода. В таком состоянии процесс разбивки лагеря должен был стать тяжелым и безрадостным делом и затянуться до бесконечности. Но все оказалось по-иному. Никто из нас даже не сказал ни одного дурного слова в адрес офицеров. Неожиданно мы почувствовали возбуждение, которое согрело нас, заставив на время позабыть о холоде, пустых желудках и ноющих костях.

Очень скоро мы уже, прихрамывая, разбрелись по сторонам, собирая сосновые иголки, чтобы расстелить их вниз под одеяла.

Что за постель! Темно-зеленое одеяло сверху, еще одно внизу, а под ним россыпь сосновых иголок на земле.

Как я уже говорил, мы трудились очень споро и весело, добродушно поругивая недотеп, которые никак не могли поставить палатку. А дождь, этот мокрый незваный гость, вероятно сконфузившись, что является единственным мрачным плакальщиком в нашей веселой компании, быстро усилился и превратился в ливень.

Когда мы окопались, иными словами, выкопали глубокие траншеи вокруг палаток, чтобы земля внутри оставалась сухой, раздался сигнал к ужину. Пища была горячей, кофе тоже. А что еще нужно бездомному бродяге? Было уже поздно. В полной темноте мы закончили ужин и вымыли свои металлические столовые приборы.

По дороге к своим палаткам мы прошли через территорию роты F. Здесь солдаты бродили вокруг палаток, спотыкаясь о колышки, вызывая справедливый гнев старожилов.

Особыми любителями сквернословия были пулеметчики, от них можно было услышать весьма изысканные изречения с упоминанием родственников всех и каждого. Но они, хотя приходилось сталкиваться и с более грязными ругательствами, все-таки являются непечатными.

Так – в дожде, темноте и потоке ругани – закончился наш первый день в поле. Мы влились в ряды морских пехотинцев.

На следующий день я впервые встретил Бегуна. Он был в отделении Здоровяка всего несколько дней – прибыл позже других, – но я его ни разу не встречал. Он как раз выходил из палатки Хохотуна, смеясь какой-то шутке, и мы столкнулись. Он едва не сбил меня с ног. У него, Бегуна, были очень сильные, хорошо развитые ноги, и, когда он целеустремленно двигался вперед, на его пути попадаться не стоило. Он еще в школе, как я позже узнал, бегал на длинные дистанции, и довольно-таки неплохо. Отсюда и мощная походка.

Бегун идеально подошел нашей компании – как перчатка натягивается на руку. Его восхищение Хохотуном граничило с благоговением, но Хохотун сумел с этим справиться, не обижая товарища. Полагаю, ему в глубине души нравилось обожание темноволосого парнишки из Буффало, который так толково говорил о танцах и автомобилях, что было совсем необычно для беспорядочного луневилльского мира Хохотуна.

Наша дружба крепла, и вскоре стало ясно, что слово Хохотуна обладает самым большим весом хотя бы потому, что он всегда мог рассчитывать на поддержку Бегуна.

Итак, Хохотун стал лидером в нашей четверке, чего ни Здоровяк, ни я никогда не признавали, и лишь Бегун подчеркивал это своим почтительным отношением.

Разве не странно, что в такой ситуации была необходимость в лидере? Но она действительно существовала. Двум парням, я полагаю, лидер не нужен, троим уже нужен, а четверым – так просто необходим. Иначе кто будет улаживать разногласия, планировать важные мероприятия, предлагать место и время для развлечений и вообще соблюдать гармонию?

Это было начало нашей прекрасной жизни здесь, на берегу. Мы спали на земле, а дом нам заменял кусок брезента, но теперь мы начали гордиться тем, что смогли с этим справиться. При таких условиях прекрасная жизнь просто обязана была стать шумной, а зачастую и дикой.

Дневные тренировки не могли полностью лишить бодрости тела и духа таких молодых ребят, как мы. Если не было ночных заданий или дежурства по роте, мы были свободны после ужина до самого утреннего подъема. Иногда мы собирались у костра, жгли сосновые сучья и по очереди отхлебывали из бутылки маисовой водки, купленной у местных самогонщиков. Сосновые сучки горели с благоуханной яркостью, а проглоченное пойло согревало изнутри.