Белый раб - Ричард Хилдрет

Многие из нас пытаются защитить рабство с помощью библии и оправдывают его, приводя в пример патриархов. Ну что же, если пример патриархов служит оправданием тому, что я держу рабов, то разве он не оправдывает и нашего кандидата в вице-депутаты от демократической партии в том, что у него есть потомство от служанок?

— Уверяю вас, сэр, — продолжал он, повернувшись ко мне и зная уже из моих слов, что я англичанин, — вся эта шумиха против нашего кандидата демократической партии поднята именно потому, что он, пожалуй, слишком уж ревностно следует примеру патриархов. Здесь дело вовсе не в его пристрастии к негритянкам и не в том, что у него самого есть дети-мулаты. Возможно, впрочем, что наши неискушённые северяне ничего об этом не знают, но в таком случае любой белый юнец из Чарлстона, которому исполнилось шестнадцать лет, может просветить их на этот счёт. О нет! Вовсе не эти мелкие грешки набросили тень на репутацию мистера Джонсона. Эти вещи у нас, на Юге, вошли в обычай и в такой же мере составляют принадлежность нашего быта, как ремённая плеть. Это всё равно что жевание табака, они так распространены, что над ними никто не задумывается. Нет, вся штука в том, что мистер Джонсон, человек холостой, которому не приходится считаться с белой женой и белыми детьми, и к тому же большой добряк, решил во всём подражать патриархам: всех своих дочерей смешанной крови он признал и относится к ним как отец. Он вырастил и воспитал своих дочерей в собственном своём доме и дал им образование. Он даже делал попытки ввести их в лучшее общество. Только нетерпимый дух кентуккийских дам — вы ведь знаете, что все женщины считают себя аристократками, — обрёк эту затею на неудачу. Но он выдал своих дочерей за белых, и дети их, согласно кентуккийским законам, будут обладать всеми правами и привилегиями белых. Вот такого неслыханного поведения и не могут никак простить мистеру Джонсону. Если бы он не оказался любящим отцом и не стал выдавать дочерей замуж и обеспечивать за ними права гражданства в своём штате, а спокойно, как делают все остальные, отправил бы их на продажу в Новый Орлеан, чтобы они стали наложницами господ, у которых хватит денег, чтобы их купить, всё было бы в порядке и никто — ни на Севере, ни на Юге — не возражал бы против такого вице-президента. Я считаю, что ни один из вас, моих северных друзей, не стал бы этому противиться.

— Но не станете же вы утверждать, — смущённо пробормотал бостонский комиссионер, — что так поступает у вас на Юге человек, пользующийся уважением? Я полагал, что это клевета, которую возводят на вас аболиционисты.

— Я утверждаю, — ответил южанин, — что человек может так поступать, и никто за это не перестанет его уважать. И если он завтра же пожелает быть принятым в члены любой, самой благочестивой христианской общины, то такое его поведение не явится к этому препятствием. Церковная дисциплина во многих вопросах неумолимо строга. Я знал человека, который был исключён из пресвитерианской общины за то, что посылал своих детей в школу танцев. Но я ни разу не слыхал, чтобы какая-либо религиозная община на Юге стала интересоваться, кто отец детей, рождённых в рабстве, и каковы отношения между невольницами и их хозяевами. Насильственная смерть раба от руки хозяина, при известных обстоятельствах, может повести к более или менее строгому судебному расследованию. Но ни один турецкий гарем не защищён так крепко от всякого вмешательства со стороны и контроля гражданского или церковного, как семейный быт наших рабовладельцев. Неужели вы думаете, что если бы добрейший Джонсон не признал своих детей, то кому-либо пришло бы в голову считать их его детьми? Разве только в шутку. Его проступок состоит не в том, что у него есть дети от цветных женщин, а лишь в том, что он их признал.

— Боюсь, что у нашего английского друга, — сказал нью-йоркский редактор, кивая на меня, — сложится дурное мнение о южных нравах. Существуют разные мелкие семейные тайны, которых не следовало бы разглашать.

— Жаль, что вы не подумали об этом раньше, — добавил другой. — Тогда бы вы, может быть, оставили Дика Джонсона в покое. Я только утверждаю, что если пренебречь тем, что он не умеет кривляться и лицемерить, и принять во внимание его чрезвычайное добродушие, то он окажется вряд ли хуже всех остальных.

— Помилуйте, — воскликнул нью-йоркский журналист, — как же это вы, южанин, да ещё рабовладелец, можете утверждать, что поведение, направленное на то, чтобы уравнять в правах белых с чёрными, не представляет опасности для государства?

— Это далеко не столь опасно, — возразил плантатор, — как делать рабами тех, кто унаследовал от своих свободных отцов дух вольности, несовместимый с рабством. А как вы считаете, какие последствия грозят нам, если среди рабов оказываются, например, потомки людей вроде Томаса Джефферсона?

— Томаса Джефферсона? Что за чепуха! — пробормотал редактор.

— Не знаю уж, чепуха или нет, но только могу вас уверить, что на моих глазах продавалась с аукциона одна очень хорошенькая светлая мулатка, даже на три четверти белая, которая утверждала, что она внучка знаменитого экс-президента. И лицо её и фигура давали полное основание думать, что она говорит правду. Она, кстати сказать, была продана на сто долларов выше назначенной цены, «ввиду её хорошей породы», как шутливо заявил покупатель.

Оба северянина были настолько поражены всем услышанным, что попытались было заспорить с рассказчиком, утверждая, что всё это не что иное, как басня, которая была придумана для того, чтобы повысить цену.

— Ну что ж, может быть, это и так, — со смехом проговорил рассказчик. — Гудж и Мак-Грэб были большими ловкачами и в своих торговых делах пользовались любыми средствами.

При этих словах я насторожился. Гудж и Мак-Грэб… Мак-Грэб — ведь так звали работорговца, купившего мою жену и моего сына. Именно он-то и переправил их в Августу, как сообщил мне агент, в своё время ездивший по моему поручению на розыски.

Я сразу же спросил, где и когда моему спутнику пришлось быть свидетелем продажи внучки Джефферсона.

— Это было в Августе, в штате Джорджия, — сказал он. — Лет двадцать тому назад.

— А не можете ли вы сказать мне, — проговорил я, — что представляет собой Мак-Грэб? Я очень желал бы разыскать работорговца, носящего это имя.

Южанин объяснил мне, что этот Мак-Грэб — шотландец по рождению, воспитывался же он в Южной Каролине. В течение многих лет вместе со своим компаньоном Гуджем он занимался скупкой рабов и доставкой их на южные рынки. Главным местом сбыта живого товара был город Августа. Мак-Грэб объезжал расположенные к северу рабовладельческие штаты и скупал негров, с этой целью внимательно следя за продажей с торгов имущества несостоятельных должников и совершая торговые сделки с отдельными лицами. В дальнейшем он переправлял купленных рабов своему компаньону, а тот распродавал их в Августе. Но торговая компания эта распалась уже много лет назад; Мак-Грэб умер, а Гудж и сейчас ещё живёт в Августе. Он удалился от дел и слывёт одним из самых крупных богачей в городе.

— Кто-кто, — добавил он вполголоса и наклонившись ко мне, — а я-то в курсе их дел! Я в молодости служил у них года три-четыре бухгалтером и агентом, а некоторое время я даже был их компаньоном. Против Гудж а у меня зуб. Если у вас есть какие-нибудь претензии к нему и я в чём-нибудь могу быть полезен вам, можете на меня рассчитывать.

Глава сорок девятая

В обеденное время дилижанс остановился у какой-то жалкой и грязной таверны. Казалось, что здесь всё дело ведётся рабами, которых там было много, а настоящий хозяин является как бы гостем в собственном доме.

Старший слуга — высокий красивый мулат, вежливый и обходительный, но одетый в какие-то грязные лохмотья, по неизвестной мне причине — возможно потому, что я приветливо и вежливо обратился к нему, — как будто почувствовал ко мне особое расположение. Когда мы пообедали, он отвёл меня в сторону и спросил, знаком ли я с приезжим, сидевшим за столом напротив меня. При этом он кивком указал на бывшего бухгалтера и компаньона фирмы «Мак-Грэб и Гудж», которого я всё время принимал за плантатора.

— Он мне совершенно чужой, — ответил я. — Но он ехал со мной в одном дилижансе от самого Чарлстона, и мне очень хотелось бы узнать его имя.

— Что касается его имени, — сказал мой друг мулат, — то узнать его нелегко. Имён у него много. Каждый раз, останавливаясь здесь проездом, он называет какое-нибудь новое имя, Будьте осторожны о ним, мастер, он игрок! Смотрите не попадитесь ему в лапы!

Это предупреждение было сделано с такой простотой и непосредственностью, что я не мог усомниться в его искренности. Я отлично знал, что карточная игра, столь же широко распространённая в этих южных штатах, как и в многочисленных европейских столицах, являлась средством разгонять проистекающую от безделья ennui.[48] Знал я и то, что как там, так и здесь существует определённая категория игроков-профессионалов, которые занимаются тем, что выкачивают деньги из людей неопытных и простодушных, Внешностью своей представители этой корпорации вполне могли сойти за джентльменов, и очень вероятно, что мой новый знакомый принадлежал к их числу.