Ночной поезд на Марракеш - Дайна Джеффрис

бесконечно долго. Она ни в чем не раскаивалась и даже наоборот – чувствовала невероятное облегчение оттого, что этот жестокий деспот больше не причинит зла ни ей самой, ни ее матери.

– Клем! – окликнул ее Тео. – Ты ужасно побледнела.

Клеманс растерянно заморгала и, когда туман перед глазами рассеялся, обнаружила, что над ней склонился Тео.

Он поспешно подвел ее к креслу, велел сесть и зажать голову между коленями. Клеманс выполнила инструкции Тео и спустя какое-то время смогла выпрямиться. Приступ прошел.

– Может, тебе чего-нибудь принести? – предложил Тео.

– Воды, пожалуйста, – попросила Клеманс, провожая его глазами.

Воспоминания, которые она так долго пыталась подавить, нахлынули с новой силой. После того как все случилось, Мадлен отправилась в кабинет, настояв на том, чтобы дочь пошла вместе с ней. Прислугу они отправили за продуктами на дальний рынок, где проходила ярмарка. В доме никого не было. Кабинет находился не в главном доме, а в небольшом домике по соседству, где располагался также офис управляющего поместьем. И тем не менее во дворе на Клеманс накатил приступ безумного страха. Они с матерью облили керосином тело отца, тщательно промочив одежду, и подожгли кабинет. От взмывших к потолку языков пламени бросало в дрожь, однако Клеманс с Мадлен остались стоять, вцепившись друг в друга, в ожидании, когда огонь потухнет сам по себе.

И даже сейчас, пятьдесят два года спустя, при этом воспоминании по спине Клеманс пробежал холодок.

Тео вернулся во дворик с подносом, на который Надия поставила не только стакан с водой, но и кувшин с мятным чаем.

– К тому времени, как вернулись слуги, уже ничего нельзя было сделать, – сказала Клеманс. – На следующий день, узнав о пожаре, к нам приехал отец Патриса. Нам нужно было сообщить о смерти, а мы жили довольно далеко от местных властей. Я точно не помню, делал ли он фотографии, – у меня до сих пор все как в тумане, – но я почти уверена, что видела, как он снимал место пожара. Единственное, что я помню, – это кабинет, загаженный, мерзкий, вонючий, и острое желание бежать, бежать без оглядки.

Чем там пахло? Скорее всего, там воняло горелым человеческим мясом, и Клеманс снова почувствовала жуткое отвращение. Она вспомнила струйки дыма, змейками поднимавшиеся из руин, и свое страстное желание отвернуться, чтобы никогда больше этого не видеть. Однако она будто приросла к месту и, словно завороженная, смотрела на деяние их с матерью рук. Уже после отец Патриса наградил ее странным взглядом, а она растерялась и промолчала. Правда, потом он протянул ей руку, сочувственно улыбнувшись.

– А зачем он делал снимки? – поинтересовался Тео.

– Я спросила мать, почему он здесь. Она ответила, что кто-то должен сообщить властям о смерти и нам нужны документальные свидетельства, если возникнут вопросы по поводу случившегося.

– Разумно.

– Отец Патриса спросил, где мой ребенок. Я хорошо это помню. Ведь он был нашим семейным доктором. Я объяснила, что у меня были преждевременные роды и ребенок умер. Объяснила, что мы похоронили его в нашем поместье.

– И он поверил?

– Отец Патриса был добрым человеком. Он лишь печально посмотрел на меня и сказал, что, если мне или моей матери что-либо понадобится, он всегда к нашим услугам.

– Неужели он ничего не заподозрил? – удивился Тео. – И не задавал каких-либо вопросов насчет ребенка или пожара?

– Возможно, у него и были вопросы, однако моя мать взяла его на себя, и в результате он подписал свидетельство о смерти. Констатировав, что смерть произошла в результате несчастного случая.

– Ну а потом он показывал вам фотографии?

Клеманс покачала головой:

– Нет. Я бы и не вспомнила о них, если бы Патрис не прислал мне недавно пачку тех фото. Что сразу заставило меня задуматься. Так или иначе, мне не хотелось бы видеть обугленное тело отца. К нам тогда зачастил полицейский – по-видимому, инспектор, – который настойчиво задавал вопросы уже после того, как труп увезли, и упорно рылся на пепелище. У него явно имелись кое-какие подозрения, он чувствовал, что концы с концами не сходятся. Когда горничная матери шепнула ей, что по поместью и деревне поползли нехорошие слухи, Мадлен предложила мне покинуть поместье. Я умоляла ее поехать со мной, однако она наотрез отказалась. Тогда я в спешке покинула дом и уже в Марракеше встретила Этту.

– Вы с Мадлен повели себя очень смело.

– Это относится скорее, к Мадлен, нежели ко мне, – пожала плечами Клеманс. – Этта одолжила мне денег, а когда мы продали поместье, я вернула ей долг. И у меня еще осталось достаточно средств на покупку касбы. Не знаю, откуда у Мадлен нашлось столько сил, чтобы со всем справиться, но она стойко оборонялась, а у инспектора не хватило улик на предъявление обвинения, несмотря на все его подозрения. Я потом очень долго боялась, что всплывут новые улики, и постоянно ждала стука в дверь. Даже спустя много лет.

– Ох, Клем! Мне так жаль!

– Тело моего отца обгорело до неузнаваемости, хотя и не было полностью уничтожено. Но закопченные потолочные балки, к счастью, упали прямо ему на грудь, раздробив ее. Я тогда не понимала, что сломанные кости вокруг пулевого отверстия могли меня выдать… Меня спас пожар!

– Огонь уничтожил основные улики, да?

– Вот именно. Мы оставили возле тела пустые бутылки из-под виски, и моя мать убрала стакан со следами транквилизатора. Каким-то чудом ей удалось уговорить отца Патриса отказаться от аутопсии. В те времена все было по-другому. Сейчас мы наверняка так легко не отделались бы.

– А ты уверена, что твой выстрел оказался смертельным?

– У меня никогда не было ни капли сомнения, хотя на днях Мадлен заявила, что убийца она, а вовсе не я. Она много лет бережно хранила свою тайну и призналась мне только сейчас. Уж не знаю, сколько транквилизатора она положила ему в стакан и какого именно. Возможно, это был хлоралгидрат или бром, но наверняка что-то из тех средств, которые ей прописывали для лечения так называемой истерии. Не исключено, что отец получил смертельную дозу, и мой выстрел уже ничего не решал. – Тео протянул Клеманс стакан воды, и она с благодарностью сделала глоток. – Я столько лет чувствовала себя виноватой. И ужасно боялась, что в один прекрасный день правда выплывает наружу.

– Твоя мать позаботилась обо всем после твоего отъезда.

– Да, позаботилась. Тем не менее я постоянно жила в страхе, что меня будут судить, посадят в тюрьму, лишат всего. Ведь я была убийцей – и совершила смертный грех отцеубийства. Когда несколько недель назад, как гром