Гагаи том 2 - Александр Кузьмич Чепижный

медаль привезла.

— Вот как! — удивился Всеволод.

— Мне Ростик говорил, — вмешалась Лида. — Не страшно, Алена?

— Скажите ей еще вы, — поспешно возвратившись к столу, сказала Анастасия Харлампиевна, — может быть, вас послушает? Девичье ли это занятие — бросаться с такой высоты?! Как представлю — кончаюсь, и все.

— Ма-ма, — холодно проронила Алена. Шелковистые ее бровки дрогнули, сдвинулись к переносице. — Сколько можно?

— Посмотрю на тебя, как свои дети пойдут, — в сердцах отозвалась Анастасия Харлампиевна.

— А я не буду такой трусишкой, — Алена засмеялась, обняла мать, вкрадчиво напомнила: — Мы ведь договорились, мамочка.

— Странно, — проронил Всеволод. — Находить удовольствие в падении...

— Падении?! — Бровки-шнурочки удивленно взметнулись. — Постойте, постойте, — раздумчиво сказала Алена и вдруг продекламировала: — «Так вот в чем прелесть полетов в небо! Она — в паденье!.. Смешные птицы!..» — И с вызовом обернулась к Всеволоду: — Эти строки вам ни о чем не говорят?

Он снисходительно объяснил:

— Эйнштейн был против обременения мозговых клеток информацией, которую можно отыскать в справочниках.

— Какая информация? Какие справочники?! — Алена возмущенно уставилась на него. — Ведь это — поэзия... ранний Горький!

— «Песня о Соколе», — добавил Иван. Ему показалось, что Аленка чрезмерно заинтересовалась этим бледным очкариком, а его нынче вовсе не замечает. И он хмуро уточнил: — Монолог ужа.

— Что-то смутно помнится, — отозвался Всеволод. — Однако какое отношение имеет все это к нашему времени... к научно-технической революции?

Анастасия Харлампиевна отошла от них, подсела к Ростиславу и Лиде у другого края стола.

— Вот так и укорачивают детки век родителям, — устало пожаловалась. — Волнения, волнения и волнения.

— Это ты у нас такая беспокойная, — сказал Ростислав. — Лида вовсю гоняет отцовскую «Волгу», и ничего.

— Час от часу не легче, — вздохнула Анастасия Харлампиевна. — Думала, хоть ты, Лидочка...

— Благоразумней? — смеясь, подхватила Лида. — Так это же просто, Анастасия Харлампиевна. И совсем неопасно. Тётя моя трактористкой работает, двоюродные сестренки — ее дочки, другие наши женщины. Еще с времен Прасковьи Никитичны Ангелиной так повелось.

— Значит, вы старобешевские?

— Ну да. Там живет вся папина родня.

— А как он на шахте оказался?

— О, это — романтическая история. Мама моя — литовка, в девичестве Изольда Шяучюнайте. Папа с ней на войне встретился — служила связисткой в их артполку. Девушек отпустили из армии сразу же после победы. А ей ехать некуда — уже знала о гибели родителей. Ну, папа и отправил к своим грекам... Мне мама потом рассказывала, как дедушка ее встретил. Почитал папину записку, нахмурился, сердито проронил: «Такого, чтобы брать чужую, в нашем роду не было и не будет. Пусть из своих выбирает». Вот такой несознательный.

Правда, он уже тогда стареньким был. Какой с него спрос? А все же не принял..,

Ростислав уже слышал, как Лидину мать приютили соседи, как она устроилась телефонисткой на почте и дождалась своего суженого, как потом вместе уехали в Горловку восстанавливать шахту имени Ленина, да и остались там жить. И что старик так и не простил своему любимому сыну ослушания. Внимание Ростислава все более привлекали ребята, затеявшие спор. Особенно кипятился Иван.

— Завладей жизнью ужи, взлетел бы человек в космос? Была бы научно-техническая революция? — наседал он на Всеволода. — Скажи, была бы?!

— Все это, — возражал Всеволод, — символика, беспредметность. Науку и технику движут талантливые личности, опирающиеся на глубокие знания и трезвый расчет, увлеченные своей идеей до одержимости.

— Ага, значит, все-таки не лишенные эмоций, — проговорил Ростислав, перебираясь к ним. — Одержимость — душевное состояние.

— Эмоции здесь ни при чем, — стоял на своем Всеволод. — Они лишь отвлекают.

— Нет, вы только послушайте, мальчики, что он говорит? — возмутилась Алена. — Ведь это чудовищно — люди без эмоций, люди, лишенные чувств!

Всеволод по-своему истолковал ее негодование:

— Ваш эмоциональный взрыв, Алена, лишь доказывает мою правоту. Как и следовало ожидать, он оказался пустым звуком, никак не коснулся затронутой проблемы, не явился серьезной аргументацией в выяснении истины.

— В данном случае никакой аргументации не требуется, — парировала Алена. — Эта истина давно установлена. И заключается она в том, что поведение каждого из нас обусловливается не только образованностью, и не столько ею, как внутренним содержанием человека. Мало ли в жизни образованных духовных уродов! Мы как-то всей семьей читали в «Известиях», как кандидата наук судом заставили содержать старенькую мать. Вот и скажите, какая цена его учености?

— Я говорю о пытающихся личностях, — сказал Всеволод. — Они не могут быть духовно убогими уже в силу своей исключительности. И серьезный ученый просто не имеет права транжирить нервные клетки на какие-то эмоции.

— Схимники двадцатого века? — ввернул Иван. — Ничего себе перспективна: ни книжку почитать, ни в кино сходить...

— Зря иронизируешь, Ваня, — отозвался Всеволод. — Не схимники, а подвижники. В наши дни только подвижничество людей науки, отказ от всего, что не относится к предмету исследования, может принести желаемые результаты... И что такое пусть даже красивая выдумка романиста или поэта против стройной системы научных выкладок, аргументированных предпосылок, логических умозаключений и совершенно точных выводов?! Мишура. Абстракция. Бросаться в поток не всегда удобоваримого чтива? Извините. Жизнь человека и без того коротка. Чтобы успеть сделать в ней что-то значительное, сейчас недостаточно обычной целеустремленности. Только полное отречение от того, что мы именуем личной жизнью, может способствовать научному успеху...

Герасим Кондратьевич притушил окурок, качнул головой в сторону комнаты, откуда доносились возбужденные голоса, проронил:

— Песни бы драть или танцевать, а они митингуют.

Между тем у ребят все острей становилась схватка.

— Значит, никаких эмоций, увлечений, духовной жизни? — допытывалась Алена. — Ты, Сева, утверждаешь, что современному человеку науки все это ни к чему?

— Безусловно.

— Любовь тоже противопоказана? — в шутку спросил Иван.

— Любовь? Прежде всего найдите в себе мужество признать, что вот те самые лирики и придумали это благозвучное, но ничего конкретно не выражающее словцо. Наука же и в этом более реалистична.

— Допустим, — вмешался Ростислав, — хотя в данном случае она скорее натуралистична. Но как быть с этим самым инстинктом продолжения рода?

— Инстинктами можно и нужно управлять, подчинять их своей воле, разуму... Поэт, например, видит в женщине внешнее, восторгается «небесными» чертами, фигурой, ножкой... Фантазия и воображение дорисовывают то, что скрыто одеждой... и он уже во власти чувств. А мне это не угрожает. Я подхожу объективно — передо мной телесный робот, отштампованный природой по единому образцу: позвоночник, на который навешано все остальное...

Сергей Тимофеевич покосился на своего друга, с шутливой назидательностью проронил:

— Набирайся, Геся, ума. Видишь, как все просто. А ты