Рота, подъем! - Александр Ханин

Тут он был прав, а закон, как говорил Остап Бендер, надо знать и чтить. Я выложил все, что было в карманах. Салюткин вывернул наизнанку все записные книжки, комсомольский и военный билеты, снял с них корочки пытаясь найти запрещенное. Попутно наехал с вопросом, почему у меня с собой два, а не одно письмо. Но не нашел ничего противозаконного или запрещенного.

– Где остальные увольнительные записки? Где?

Тут я понял, что он искал, и порадовался собственной прозорливости.

– Нет, и не было. Вот одна была. На столе лежит.

– Я ее проверю. Я ее отнесу к экспертам.

– Проще к комполка сходить. Заодно "по рогам" получите, что отказались выполнять его приказ, – нагло заявил я.

Салюткин выскочил из-за стола и кинулся ко мне. Ростом он был пониже, но приблизительного одного со мной веса.

– Ты совсем охренел солдатик? Окабанел, да? Я тебя научу уму-разуму.

И с этими словами Салюткин ударил меня в грудь. Я выставил руку, закрываясь. Он ударил еще раз. Затем удары посыпались один за другим. Я отбивался, выставляя блоки, отходя назад, контролируя себя, чтобы не врезать ему обратно. Фингал под глазом у офицера мог мне грозить не только дисбатом, но и тюрьмой. Салюткин не успокаивался и продолжал молотить руками. Отходя, я уперся в стол и скосил глаза, чтобы найти путь дальнейшего отступления. В этот момент лейтенант, сделав обманное движение, сильно стукнул мне кулаком в солнечное сплетение, на чем мой самоконтроль закончился.

Еще в девятом классе я, уйдя от удара одноклассника в глупом мальчишеском споре, автоматически выбросил правую руку вперед в выпаде, и только разделяющий нас стол спас его от того, что разлетевшийся хрящ носа не вошел в мозг. О том, что я натворил, я понял только через несколько минут. Однокласснику долго собирали носовой хрящ в военно-медицинской академии, ругая сотворившего это хулигана. В этот раз я бить не стал. Может быть, по причине того, что контроль был еще не полностью потерян, может быть, потому, что пытался перехватить руку офицера, которая проскочила сквозь мой блок. Я схватил имеющего со мной один вес обидчика за плечи, рванул его в сторону, сделал правую подсечку, и мечтающий стать командиром роты гвардии лейтенант Салюткин полетел через каптерку как пташка.

Такого поворота Салюткин не ожидал. Озираясь по сторонам и ища выпученными глазами поддержки у Бугаева, он вскочил, и я с ужасом увидел, что его выглаженная рубашка вылезла из брюк, две пуговицы отлетели, а самое страшно, что погоны лейтенанта, так бережно вышитые ему любимой женой, остались у меня в руках. Я ошалело смотрел на смятые погоны, и в голове неслось: "Вот теперь точно кранты. Сорвал погоны с офицера. Посадят, как пить дать, посадят.

Если он сейчас побежит в штаб полка – мне уже ничего не поможет". В ужасе я отшвырнул лейтенантские погоны на стол, где лежали мои записные книжки и документы. Чуть замешкавшийся Бугаев кинулся ко мне и схватил меня в охапку своими огромными лапищами.

– Бугай, да не буду я его бить. Пусть сам не лезет. Пусти.

Бугаев, закрывая не то меня от Салюткина, не то Салюткина от меня, медленно разжал руки.

– Бугаев. Никуда его не отпускать. Чтобы сидел здесь,- взвизгнул лейтенант и, подобрав погоны и пуговицы, выскочил в коридор.

"Побежал в штаб полка", – вновь подумал я. – "До свидания, мама дорогая".

Минут через пять, лейтенант вновь заскочил в каптерку. Пуговицы были уже пришиты, погоны как-то расправлены и располагались на узких плечах.

– Не выпускай его. Я ему сейчас устрою.

Через полчаса Салюткин вернулся довольный и сияющий, как начищенная пряжка солдатского ремня.

– Бугаев, веди его на гауптвахту. Вот записка об аресте.

Оставив все записные книжки у писарей, я отправился вместе с

Бугаевым на дивизионную гауптвахту.

– Товарищ капитан,- приветствовал начальника караула артиллерийского полка Бугаев. – Я Вам арестованного привел.

– На фиг он мне нужен?

– Вот записка об аресте.

– Дай глянуть. Трое суток? Ты чего такого натворил, сержант?

– Поспорил с лейтенантом о взглядах на духовную жизнь.

– В общем, послал взводного нахрен?

– Не совсем. Спор вышел небольшой…

– Ну, это не мое дело. Вытряхивай все из карманов.

– Я… это… пошел? – мялся Бугаев.

– Иди, иди. Дня через три заходи…

Бугаев вышел.

– Давай, давай, все, что есть выкладывай. Ремень снимай, пояс.

– Да у меня ничего и нету. Вот только конфеты.

– И конфеты выкладывай. Выйдешь – получишь.

– Лучше давайте сейчас съедим, а то не хорошо получается, конфеты в сейф прятать. Угощайтесь, ребята.

Я вывалил все конфеты на стол дежурного по караулу. Стоящие рядом сержанты радостно похватали конфеты. Взял парочку и капитан. Снимая ремень, я рассказал свежий, услышанный в Москве анекдот, мы дружно посмеялись. Мне дали теплого чая в синем, пластиковом стакане.

– Товарищ капитан, а можно мне посмотреть записку об аресте? – попросил я.

– Смотри, твоя же, – ухмыльнулся капитан.

На записке стояла полковая печать, и была размашистая подпись, не сильно похожая на ту, что поставил мне "кэп" на увольнительной.

– Насмотрелся? Пошли. Бочков, отведи его в пятую камеру.

Камера оказалось пустая. Я сел на откинутую лавку и вспомнил, как через три недели армейской службы я заступил в свой первый караул выводным именно сюда, на гауптвахту. А вот сейчас я сам был арестованным на этой же гауптвахте. В размышлениях я провел до вечера, когда приехали, вывозимые днем на работы, другие арестованные. Все они были солдатами, и в камере, предназначенной для сержантского состава, на ночь я остался один.

В два часа ночи в замке провернулся ключ, издав страшный скрежещий звук, дверь отворилась, и мне в лицо засветил ярки луч фонаря.

– Фонарь убери, придурок, – крикнул я

– Встать! Рожу покажи. Ханин? Это ты? – фонарь отодвинулся в сторону, и я увидел майорскую звезду.

Некогда командир третьей батареи, а ныне командир дивизиона майор

Коносов стоял передо мной.

– Ты как сюда попал? На сколько тебя?

– Трое суток. С лейтенантом поспорил…

– За спор на трое суток не сажают. Побегать хочешь?

– Неа. Спать хочу. Я с наряда по роте сюда попал.

– На нет и суда нет. Спи, – и майор вышел из камеры.

– Камера подъем, – раздался крик в коридоре. – Курите, сволочи? Я запах чую. Камера, строится на улице. Бегом!! Последний получает дополнительные трое суток ареста.

Утром следующего дня, после завтрака нас построил помощник начальника гауптвахты. Лицо у прапорщика выглядело помятым, красный, загнутый крючком нос нависал над верхней губой, которая была разбита, маленькие красные глаза подтверждали, что помощник начальника гауптвахты явился на службу после большой попойки. В дивизии ходили слухи о пьянстве прапорщика, и подобное состояние не предвещало ничего хорошего.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});