Проснуться ото сна (СИ) - "Maiyonaka"

— Угу, — он лег, уткнувшись лицом в подушку. — Не против, если я побуду один.

— Конечно, — я бросил на него последний взгляд, только от одного его вида внутри все сжималось, как же он отличается сейчас от того прекрасного ангела по образу которого я сотворил статую. Сейчас он выглядел похудевшим с впалыми щеками и безжизненным взглядом, без цели и желания на будущее.

Вся его великолепная жизнь рухнула в один момент, и виновник всего этого живет с ним под одной крышей. Конечно, Энджилу ничего не известно о произошедшем между мной и Адисом и о моем решении, принятом слишком поздно. Каюсь, я виню себя в случившемся с братом, это отчасти подтолкнуло меня забрать его из отчего дома.

Я вышел и закрыл дверь комнаты, интерьер которой столько дней разрабатывал сам. Если не закрывать плотные белые шторы с оранжевым рисунком, то весь день спальню заполнял солнечный свет. Все помещение будто начинало светиться, пропитываясь безграничным теплом.

Я развернулся, все еще представляя комнату до мельчайших деталей, и только сейчас осознал, что не побеспокоился о наличии шкафа для одежды. После небольшого промедления я пошел дальше, глупо было возвращаться из-за такой ерунды.

— Все обернулось как нельзя лучше. Теперь ты не будешь один и станешь значительно спокойней. У тебя появилась домашняя зверушка. — Адис лежал поперек кресла, тело его изогнулось, волосы задевали ковер, он смотрел на меня, прищурившись, и улыбался. Типичная защитная реакция, когда чувствуешь себя не в своей тарелке.

— Не понимаю, о чем ты, — я снял с себя плащ и кинул его в сторону. Он упал на ковер, образовав бесформенную кучу. Адис перевернулся на живот и медленно выпрямился в кресле, сев как подобает.

— Передо мной можешь не прикидываться, я повидал много разных людей за свою жизнь. Не поверю, что ты не рад такому исходу.

— Разве можно радоваться тому, что случилось с Энджилом?

— Тебе только бы поспорить. Я не это имел ввиду, а то, что получилось из всего этого. Энджил с тобой, он нуждается в тебе, а тебе нужен он. Все пришло в равновесие.

— Хватит, я без настроения, чтобы выслушивать твои речи. Мне противно разговаривать на эту тему с виновником случившегося.

— Ты меня презираешь? Ненавидишь? — Его голос взлетел вверх, оборвавшись. — Что ж, пусть так, я совсем не против. Как понимаю, разговор окончен. Пожалуй, тогда я пойду к себе, — я услышал, как он встал и, уже выйдя из комнаты, произнес так тихо, что кроме меня его никто не мог услышать: — Других судить легко, тоже мне святой нашелся.

Я закрыл лицо руками и замер, так простоял достаточно продолжительное время. Мое отчаяние заполняло мою человеческую оболочку и было готово выплеснуться через край. Я зарыдал, свернувшись в кресле, вздрагивая при каждом вздохе. Слезы алыми ручейками скользили по коже. Сделав глубокий вдох, я взял себя в руки, размазав по щекам алую жидкость, оставившую неравномерные разводы.

В тот период времени мне казалось, я один выступаю против всего мира. Графиня избегала встреч со мной, в ее мыслях читалось желание и любовь, которые она больше не могла себе позволить по отношению ко мне. Ее новым увлечением стали поездки в детские приюты, помощь им и участие в их жизни. В присутствии детей она вновь ощущала себя молодой и хотя бы на время забывала о вспыхивающей страсти, подогреваемой образами, возникающими каждый раз при воспоминаниях о совместно проведенных днях. Я оставил ее в покое, уважая ее выбор и не желая еще больше бередить и так неспокойное состояние наших душ.

Энджил ушел в себя и не замечал остальной мир. Я искренне пытался заинтересовать его, водил на представления, на прогулки в парк. Его сильно раздражали любопытные и полные сочувствия взгляды прохожих, их перешептывания между собой и косые, брошенные как бы невзначай, взгляды. Одной девушке, сложившей руки словно в молитве и смотрящей на него с полными слез глазами, Энджил ответил довольно грубо: «Калеку ни разу не видели? Не задерживайтесь, это вам не представление, проходите». Помню, как девушка вздрогнула, закрыв глаза и уронив себе под ноги слезу, и быстро зашла в ближайший магазинчик.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Энджил был безжалостен, его резкие, а иногда и грубые слова отталкивали даже искренне желающих помочь людей. Ему не нужна была помощь. С очень раннего возраста отец приучал его к самостоятельности, и я не удивлен этим. Зная характер Дениэла, Энджил сам выбирал себе одежду, увлечения, книги, настоял на комнате, в которой я видел множество приспособлений, горшков и ваз, изготовленных собственноручно моим братом. Его «я», протестующее против ситуации, в которую он попал, все еще не могло смириться. Ему необходимо было время, чтобы принять все и научиться жить по новым правилам. Я его понимал и старался лишний раз не беспокоить по пустякам. Часто по ночам я мысленно следил за ним, пытаясь уловить изменения настроения и чувствовал лишь отрешенную отстраненность Энджила от всего мира.

Не взирая на то, что Энджилу за это время стало значительно лучше, я страдал. Я страдал оттого, что мне не с кем было разделить свою жизнь, я был окружен людьми, но чувство одиночества не покидало меня ни на миг. Мне так хотелось кому-то рассказать, кто я, поведать о моей жизни, излить боль, таящуюся внутри, однако теперь эту роль исполнить было некому.

Адис искал любой повод, чтобы пойти мне наперекор. Искал в моих словах лазейку, для того чтобы выйти из узких рамок, которыми я его ограничивал, и иногда, когда я терял бдительность, ему это удавалось. Не стоит и говорить, что беседы по душам у нас никогда не получались. Любой разговор заканчивался колкостями и раздражением. Мне не с кем было поговорить, и я отчаянно искал выход.

После неожиданного известия, сделанного Адисом, я был шокирован как никогда за последнее время.

Дело в том, что примерно полгода назад мы начали выбираться из дома и посещать светские приемы. Адис влился в атмосферу праздника, как будто и не покидал ее, а я, чаще наблюдал за всем со стороны, избегая долгого пребывания и общения с большим количеством людей. Когда я смотрел на эту роскошь, на разодетых людей, тогда начинал осознавать, что являюсь частью общества, не находясь в нем.

По залу кружились пышные разноцветные платья, волосы украшены цветами, драгоценными камнями, перьями, лентами те, кто хотел особенно выделиться, безвкусно надевали на себя сразу несколько украшений. Молодые птички, отчаянно стремящиеся узнать жизнь, большинство из них еще так молоды.

В те предрассветные сумерки я вернулся с приема раньше Адиса и думал, чем занять себя. В голове уже построился план действий на следующую неделю. Медленно, но верно я возвращался к жизни. Когда птицы уже начали петь предутренние песни, ко мне степенно подошел Адис.

— Ты должен быть счастлив от слов, которые услышишь сейчас. — Я развернулся к нему, без особого интереса отметив озаряющую его лицо улыбку. — Это тебе. — Я повертел в руках переданный мне конверт, достал из него плотный лист бумаги, смял и бросил конверт в черную пасть незажженного камина. Перевернул лист лицевой стороной, прочитав: «приглашение на свадьбу».

Я поднял на него глаза, не скрывая удивления:

— Что это значит? — Я опустил руку, не дочитав до конца.

— А что, по-твоему, может означать приглашение на свадьбу? — Спросил он, тут же дав ответ. — Только то, что ты будешь почетным гостем на этом торжестве… и то, что я стану более свободным. Ты ведь не сможешь так же, как сейчас контролировать меня в МОЕМ доме. Свадьба назначена через месяц, приходить или нет дело твое.

Адис, довольный произведенным эффектом, несколько секунд наслаждался, глядя на меня. Наконец, промолвил:

— Столько всего нужно подготовить, — и ленивой походкой вышел из комнаты, оставив меня в полном недоумении.

Через некоторое время я поймал себя на мысли, что рукой нещадно сминаю недочитанное приглашение. В нем было написано следующее:

«Дорогой Алекс, граф Альендэ, приглашаем Вас на торжество в честь заключения брака между маркизом Адисом Найтом и Изабеллой Слуцкой».