Сумма теологии. Том IX - Фома Аквинский

Возражение 3. Далее, Августин говорит, что «кротки уступающие брани и не противящиеся злу, но превозмогающие зло добром»[470]. Но это, похоже, свойственно также милосердию и благочестию, которое представляется самой большой добродетелью; в самом деле, глосса Амвросия на слова [Писания]: «Благочестие – на всё полезно» (1 Тим. 4:8), замечает, что «благочестие – это сумма всей христианской религии». Следовательно, кротость и мягкость являются наибольшими добродетелями.

Этому противоречит следующее: они не считаются главными добродетелями, но присоединены к другой добродетели как являющейся главной.

Отвечаю: ничто не препятствует тому, чтобы те или иные добродетели были наибольшими не просто и не во всех отношениях, а в некотором частном роде. Так, мягкость и кротость не могут быть наибольшими добродетелями абсолютно, поскольку их заслуга заключается в том, что они уклоняют человека от зла путём смягчения гнева или наказания. Но обладание благом совершенней, чем лишённость зла. Поэтому такие добродетели как вера, надежда и любовь, а также рассудительность и правосудность, которые определяют к благу просто, превосходят мягкость и кротость в абсолютном смысле.

Но при этом мягкость и кротость обладают некоторым ограниченным превосходством перед теми другими добродетелями, которые не дают уклониться к злу. В самом деле, смягчаемый кротостью гнев в силу своей порывистости крайне сильно препятствует свободному суждению человека об истине, и потому кротость как никакая другая [добродетель] сообщает человеку самообладание, в связи с чем читаем: «Сын мой! Кротостью прославляй душу твою» (Сир. 10:31). Однако, как было показано выше (141, 7), вожделения осязательных удовольствий более постыдны и постоянны, и потому благоразумие по справедливости считается главной добродетелью. Что же касается мягкости, то она как смягчающая наказание представляется наиболее близкой наибольшей из добродетелей, горней любви, поскольку позволяет делать добро ближнему и препятствовать его злу.

Ответ на возражение 1. Кротость располагает человека к познанию Бога путём устранения препятствия, причём двояко. Во-первых, потому, что она, как уже было сказано, смягчая гнев, сообщает человеку самообладание; во-вторых, потому что благодаря кротости человек не отвергает слова истины, как это делают многие, когда охвачены гневом. Поэтому Августин говорит: «Быть кротким – значит не возражать Священному Писанию ни когда оно нам понятно и осуждает наши злые пути, ни когда непонятно, как если бы мы могли знать лучше и иметь более ясное представление об истине»[471].

Ответ на возражение 2. Кротость и мягкость делают нас угодными Богу и людям в той мере, в какой они разделяют следствие, а именно уменьшение зла ближнего, с наибольшей из добродетелей, горней любовью.

Ответ на возражение 3. Милосердие и благочестие, действительно, разделяют с кротостью и мягкостью следствие, каковое суть уменьшение зла ближнего. Однако при этом они отличаются со стороны побуждения. Так, благочестие уменьшает зло ближнего по причине почитания старших, например Бога или родителей. Милосердие уменьшает зло ближнего потому, что это зло причиняет страдание [милосердному], который, как было показано выше (30, 2), воспринимает несчастье другого как своё собственное, что является следствием дружбы, побуждающей друзей разделять радость и горе. Кротость делает это путём устранения взывающего к мести гнева. Мягкость делает это благодаря снисходительности души в той мере, в какой выносит беспристрастное суждение о том, что человека надлежит избавить от дальнейшего наказания.

Вопрос 158. О ГНЕВЕ

Теперь нам надлежит исследовать противоположные пороки: во-первых, гнев, который противен кротости; во– вторых, жестокость, которая противна мягкости.

В отношении гнева наличествует восемь пунктов:

1) законно ли гневаться;

2) является ли гнев грехом;

3) является ли он смертным грехом;

4) является ли он самым тяжким грехом;

5) о его видах;

6) является ли гнев главным пороком;

7) о его дочерях;

8) существует ли противоположный ему порок.

Раздел 1. ЗАКОННО ЛИ ГНЕВАТЬСЯ?

С первым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что гневаться незаконно. Так, Иероним, комментируя слова [Писания]: «Всякий, гневающийся на брата своего…» (Мф. 5:22), говорит: «В некоторых рукописях добавлено слово “напрасно”. Однако в тех рукописях, которые признаны подлинными, такого ограничения нет и гнев запрещён в целом». Следовательно, гневаться незаконно.

Возражение 2. Далее, согласно Дионисию, «душевное зло беспричинно»[472]. Но гнев всегда беспричинен; так, по словам философа, «голос суждения гнев недослышит»[473]; и Григорий говорит: «Когда гнев раскалывает безмятежную поверхность души, он кромсает и рвёт её в своём неистовстве»[474]; и Кассиан говорит: «Вспышка гнева, какой бы причиной она не была вызвана, захлёстывает и ослепляет око ума». Следовательно, гнев является злом.

Возражение 3. Далее, глосса на слова [Писания]: «Не враждуй на брата твоего в сердце твоём» (Лев. 19:17), говорит, что гнев есть «желание мести». Но желание мести незаконно постольку, поскольку месть принадлежит Богу, согласно сказанному [в Писании]: «У Меня – отмщение» (Вт. 32:35). Следовательно, похоже, что гнев всегда является злом.

Возражение 4. Кроме того, всё, что побуждает нас уклониться от уподобления Богу, всегда зло. Но гнев побуждает нас уклониться от уподобления Богу, поскольку, согласно сказанному [в Писании], Бог судит снисходительно (Прем. 12:18). Следовательно, гнев всегда является злом.

Этому противоречит сказанное Златоустом о том, что «гневающийся беспричинно подвергает себя опасности, а гневающийся по причине – нет, поскольку если бы не было гнева, то наставления были бы тщетными, суждения – изменчивыми, преступления – безнаказанными». Следовательно, гнев не всегда является злом.

Отвечаю: гнев в строгом смысле слова является страстью чувственного пожелания и сообщает своё имя раздражительной способности, о чём уже было сказано (ΙΙ-Ι, 46, 1) нами при рассмотрении страстей. Что же касается душевных страстей, то зло может быть обнаружено в них двояко. Во-первых, со стороны вида страсти, который она получает от своего объекта. Так, зависть с точки зрения вида всегда означает зло, поскольку она является нежеланием блага другому, а такое нежелание само по себе противно разуму в связи с чем философ замечает, что «в само́м названии зависти выражено дурное качество»[475]. Но это никак не относится к гневу, который является желанием мести, поскольку месть может быть желанна как обоснованно, так и нет. Во-вторых, зло может быть обнаружено в страсти со стороны количества страсти, которое может быть избыточным или недостаточным. В указанном смысле в гневе может присутствовать зло, а именно когда кто-либо гневается больше или меньше, чем этого требует правый разум. Но если человек гневается в соответствии с суждением правого разума, то тогда его гнев заслуживает похвалы.

Ответ на возражение 1. Стоики, как мы показали выше при рассмотрении страстей (ΙΙ-Ι, 24, 2), утверждали, что гнев и все остальные страсти являются душевными волнениями, которые противны порядку разума, и потому они считали гнев, равно как и другие страсти, злым. Именно так понимает гнев и Иероним, поскольку говорит о нём как о том, посредством чего гневаются на ближнего с целью причинения ему вреда. Но перипатетики, мнение которых разделяет Августин[476], считали гнев и другие душевные страсти движениями чувственного пожелания, которые иногда умеряются разумом, а иногда – нет, и в этом смысле гнев не всегда является злым.

Ответ на возражение 2. Гнев может соотноситься с суждением двояко. Во-первых, как предшествующий ему, и тогда он может лишить разум его правоты и обрести признак зла. Во-вторых, как последующий ему ввиду того, что движение чувственного пожелания направлено против порока и в соответствии с разумом, и тогда этот гнев является благим и называется «ревностным гневом». В связи с этим Григорий говорит: «Когда мы прибегаем к гневу как к орудию добродетели, до́лжно остерегаться того, чтобы он не взял верх над разумом и не предшествовал ему как его господин вместо того, чтобы следовать его наставлениям и быть готовым повиноваться ему во всём как добрый слуга»[477]. Этот последний гнев, некоторым образом препятствуя суждению разума в отношении исполнения акта, тем не менее, не лишает разум его правоты. Поэтому, по словам Григория, «ревностный гнев беспокоит око разума, тогда как греховный гнев ослепляет его»[478]. При этом его не делает несовместимым с добродетелью то обстоятельство, что обдумывание разума прерывается исполнением того, что обдумывает разум, поскольку и искусству может воспрепятствовать его акт, если оно начнёт обдумывать то, что должно быть исполнено, в то время как его надлежит исполнять.