Дура LEX - Борис Палант

Аскольд перевел и это. Романо рассмеялся и снова положил ладонь на Зинкину руку. Подали закуски, а когда принесли шашлыки, на сцену вышли пятеро цыган — скрипач, аккордеонист, ударник с бубном, гитарист и певица. Первые несколько песен были печальные, и в зале наступила тишина, все перестали есть. Во время небольшого перерыва Романо заметил, что скрипач играл виртуозно:

— Первый палец держит мелодийную ноту, а четвертый слегка задевает струну на четверть тона выше. Такая техника создает свистящий звук, скользящий от одной ноты к другой. Такой стиль называется Романи — почти как моя фамилия. А у вас, Зина, цыгане применяют такую технику?

Зинка много раз бывала вместе с Таней на уроках у Эммануила Иосифовича, а поэтому и терминологию знала, и музыку понимала. И еще она следила за тем, как Таня дома к урокам готовится.

— Нет, наша румынско-венгерская техника не такая. У нас больше в ходу трель вибрато, — сказала Зинка. — Первый и второй пальцы крепко прижаты друг к другу. Тело качается в такт, и при этом приподнимается второй палец.

Аскольд перевел, удивляясь глубине Зинкиных познаний. Оказывается, в процессе вхождения в роль цыганки она не только язык Рома выучила, но и нюансы цыганских музыкальных стилей.

— Она цыганка, — сказал Романо.

— Она цыганка, — подтвердил Аскольд. — Поскольку я в вашей компании единственный не цыган, хочу поднять тост за цыган. Для меня цыгане всегда олицетворяли любовь и свободу. И то и другое в диком, сыром виде — свободу без конституции, любовь — часто без брака. Всегда так хотелось, никогда не моглось. За вас, цыгане!

Все дружно подняли бокалы и выпили. А еще через минуту Романо и Зинка случайно выяснили, что оба сносно говорят на венгерском. Да и Верка почти все понимала по-венгерски, хотя говорила не так хорошо, как Зинка.

От трансильванских мелодий оркестр перешел к цыганским песням на русском языке, и многие пошли танцевать. Романо и Зинка не могли оторваться друг от друга, и Верка с завистью смотрела на подругу — в течение двух недель она получила политическое убежище и, похоже, нашла любовь.

Аскольд заметил ее взгляд, поцеловал в плечо.

— Потанцуем? — спросила Верка.

— Я не танцую, — ответил Аскольд. — Не мое это.

К столику подошли разгоряченные Романо и Зинка. Узнав, что Аскольд не танцует, Романо тут же пригласил Верку.

— Зина, будьте осторожны с ним, — сказал Аскольд, когда они с Зинкой остались наедине. — Я не знаю, о чем вы лопочете с ним по-венгерски, но держитесь своей легенды, не выходите из роли.

— Мне теперь до конца жизни быть цыганкой?

— До конца жизни.

К десерту все были абсолютно пьяны, а Романо и Зинка еще и счастливы. После кофе Романо подошел к артистам, дал всем по двадцатке, а певице сообщил, что нашел подругу-цыганку.

— Это какую? — спросила певица.

Романо показал.

— Она не цыганка, — сказала певица.

* * *

После ресторана Аскольд с Веркой пошли в соседний ирландский бар, а Романо повез Зинку на такси домой. Перед подъездом Зинкиного дома Романо, споткнувшись, схватился за ее локоть.

— Вам плохо? — спросила Зинка.

— Мне было очень хорошо, но сейчас мне плохо.

— Вы, наверное, много выпили.

— Много, но не в этом дело. Вы — не цыганка.

— Я цыганка, — испуганно сказала Зинка. — Вы же знаете, что я цыганка.

— Когда-то один старый еврей из Москвы рассказывал мне на интервью, что в Советском Союзе все евреи узнавали друг друга, и удивлялся, почему в Америке это не так. «Это же так легко! — говорил он. — Волосы, овал лица, смуглая кожа, нос, в конце концов!» А я ему говорю, что он описывает кого угодно — грека, итальянца, ливанца, не обязательно только еврея. «Нам нужно было узнавать друг друга, чтобы выжить, а вам этого не нужно, вот вы самих себя признать и не можете», — ответил еврей. Тогда я подумал, что он по крайней мере преувеличивает, а вот сейчас понял, что правду говорил старик. Нет у меня нюха на своих. Бумажкам верю, а надо всего человека увидеть, почувствовать. Обманули вы меня с хитрым Аскольдом.

Зинка протрезвела и стояла, обливаясь холодным потом.

— Вы меня обидели, Романо. До свидания.

— Можно зайти к вам на чашку кофе?

— Нельзя. Мне тоже стало плохо.

Зинка вошла в подъезд, закрыла за собой дверь, обернулась и увидела через стекло, как Романо побрел, шатаясь, в сторону Восемьдесят шестой стрит ловить такси. В лифте у нее задрожали ноги, на лбу выступила испарина. Дома ее вырвало, и она легла спать с головной болью.

* * *

В ту ночь любви у Аскольда и Верки не вышло — Верка плакала. В два часа ночи позвонил Романо. Он был пьян и тоже плакал. Сказал, что повел себя с Зинаидой недостойно ни цыгана, ни норвежца, и попросил Аскольда немедленно позвонить ей и от его имени извиниться. Аскольд пообещал сделать это утром и отключил телефон.

Проснувшись в девять часов, Зинка выпила кофе и пошла пешком на работу к Римме и Йосе. В Нью-Йорке мало солнечных дней, и этот день был не исключение. Она шла мимо индийских лавок, парагвайских химчисток, китайских и русских забегаловок. Разгружали продукты с маленьких грузовичков, мексиканцы-нелегалы большими мачете обрубали подгнившие листья у капустных кочанов и ими же отсекали арбузные хвостики. Зинка зашла в магазин и купила для Йоси халву на подсолнечном масле — его любимый десерт. Она всегда покупала для стариков что-нибудь вкусненькое, и те это ценили — полученные ими бесплатно по программе «Медикейд» шерстяные вещи они отдавали Зинке, которая пересылала их матери на Украину. Что-то мать продавала, что-то носили сами родители.

Римма была счастлива, что Зинку оставляют в Америке. Она все время повторяла, что предвидела успешный финал и он является отчасти и ее заслугой — так много и искренне она молилась еврейскому Богу о Зинкиной судьбе. Однажды Зинка сообщила Римме, что месяцев через десять к ней приедут дочки. Римма на идише сказала:

— Мит инзере нахес («с нашим счастьем»), — что означало: «Вот так всегда бывает. Нам с вами было хорошо, а теперь мы вас потеряем. Нет, наше еврейское счастье долго длиться не может».

Зинку рассмешил стариковский эгоизм Риммы. Однако когда два дня назад примерно то же самое, но по-украински, сказала ей по телефону мать, Зинка рассердилась. Конечно, мать привыкла думать о Таньке и Юльке как о дочерях, но нельзя же быть такой эгоисткой.

Зинка стирала в ванне пропахшие кошкой (у Риммы и Йоси была кошка) ковровые дорожки, когда позвонил Аскольд. Он сказал, что Романо звонил ему ночью, а потом оставил пятнадцать сообщений на автоответчике. Все пятнадцать были одинаковыми: «Tell her I’m sоrry».

— Он говорит, что повел себя не по-цыгански, — сказал Аскольд. — Что будем делать, Зина?

— Ну пусть теперь поведет себя по-цыгански, — ответила Зинка. — Хоть узнаю, как это бывает.

Ковровые дорожки нужно было давно выбросить, а не стирать, но Йося, как сказала Римма, «на себе тащил» их с какой-то распродажи в Квинсе. Он купил дорожки, потому что они напоминали ему те, что лежали в квартире его родителей в Одессе. Зинка скребла их, думая, какие предметы ей так же дороги, как Йосе ковровые дорожки, но на ум ничего не приходило.

Возвращалась она домой около восьми вечера. У подъезда стала рыться в сумочке, ища ключи, и вдруг услышала звук скрипки. Мелодия была печальная, явно ее родиной были Трансильванские горы. Зинка обернулась и увидела вчерашнего скрипача из «Двух гитар», играющего на другой стороне улицы. Скрипач поднял голову и кивнул Зинке, приглашая подойти. Зинка подошла.

— Пригласите на чай, барышня, — сказал по-русски скрипач, опуская смычок.

— Приглашаю, — ответила Зинка. — Но сладкого к чаю у меня нет.

— Я сыграю тебе сладкую музыку, барышня, — сказал скрипач.

Дома Зинка заварила настоящий дорогой чай фирмы «Ахмад», сделала бутерброды с докторской колбасой и пригласила скрипача к столу. Скрипач сел, отхлебнул чаю, взял скрипку и заиграл «Чардаш» Витторио Монти. Закончив, он сказал:

— Чардаши есть у всех — у Чайковского, Брамса, Листа, Сарасате, но «Чардаш» Монти — мой самый любимый. А знаете, кто лучше всех исполняет этот «Чардаш»? Не поверите — ирландцы. Есть такая ирландская группа, называется «Мелодия». Это трио — скрипка, гитара и свистун. Да-да, свистун. Вы попробуйте высвистеть финал «Чардаша» Монти, вряд ли у вас это получится.

— Вы кушайте, кушайте, — сказала Зинка.

Скрипач сделал еще два больших глотка чая и заиграл «Чардаш» Брамса.

В дверь позвонили. Зинка открыла дверь и замерла — на пороге стояли Аскольд, Верка и Романо. В руках Романо держал огромный букет красных роз (что символизировало любовь), перевязанных желтой лентой, означающей, по-видимому, скорбь.

Аскольд принес коньяк «Тессерон Эмосьон ХО» — двести пятьдесят долларов бутылка — и торт «Киевский» из русского магазина. Под концовку «Чардаша» Брамса Аскольд откупорил бутылку, Верка нарезала на большие куски торт, и все сели за стол.