Земная оболочка - Рейнолдс Прайс

Роб, сидевший в темноте по ту сторону источника, подумал, что мистер Хатчинс остановился, чтобы перевести дух, и промолчал, хотя и видел, что тот смотрит на него. Потом Роб все-таки спросил: — Вы уехали, а она умерла?

Мистер Хатчинс поднялся на последнюю ступеньку, очутился под крышей и подошел к источнику: — Это вы сами додумались или вам Делла сказала?

— Рейчел, — ответил Роб.

— В общем, сведения у вас правильные.

— Сразу же? — спросил Роб.

— Нет, через полтора года. Подождала все-таки. Я устроился на работу в Линчбурге, тоже конторщиком, и в августе мы переехали туда. После того раза она ни слова не сказала, никак не пыталась остановить меня — писала мне раз в неделю, по воскресеньям, посылки со всякой снедью посылала — ну и мы на рождество сюда приехали погостить. Все, казалось, было по-прежнему. Ан нет! Она что-то скрывала — даже не болезнь, возможно (может, она еще и не была больна тогда), а тоску свою. Она осталась одна. Отец был с ней, и Лу, и кухарка, но, как выяснилось, никто из них не был ей нужен. Один раз я уже чуть было ее не убил, и она наделила меня силой, чтобы я мог докончить то, что начал двадцать пять лет назад. Я и докончил. Мы с женой вернулись к себе в Линчбург, и в ноябре следующего года, когда я приехал сюда, чтобы отпраздновать с ними день своего рождения, оказалось, что она чуть ли не при смерти. А я и понятия не имел, правда, в тот раз, когда она прокляла меня, что-то я все-таки сообразил. Открытый туберкулез — скоротечная чахотка, как ее называли в старину. Всякий знает — или, по крайней мере, знал до того, как доктора забрали такую власть, — что чахотку можно на себя накликать, и доплясаться до нее можно. Она заставила мужа и дочь обещать, что они мне ничего не скажут, так что я вошел совершенно не подготовленный к тому, что увижу. И результат был таков, что я пришел в ярость — обозлился ужасно и на нее и на других. Пожалуй, от нее мне удалось это скрыть, но весь день я был вне себя от бешенства — как она могла так поступить со мной, ведь вся-то моя вина заключалась в том, что я сделал попытку начать самостоятельную жизнь. Она придумала так: будто прежде я ее очень любил, а теперь коварно изменился — а на деле любила меня она и на мне же свою любовь вымещала. И чтобы доказать это, я снова уехал. Это ее доконало, она умерла за шесть дней до рождества. В то воскресенье (когда я на свое рождение приезжал) она сказала мне на прощанье: «Ну, теперь можешь сюда возвращаться, всего несколько дней осталось». Сперва я решил, что этого от меня они не дождутся, но после похорон посмотрел на отца и вижу, что ему прямая дорога за ней. Он и не подозревал раньше, что любит ее. А тут сник весь, прямо до неузнаваемости. Вот я и решил, что вернусь сюда ненадолго, только чтобы ликвидировать это заведение и отцу глаза закрыть — он был старше матери, ему уже под шестьдесят было, это при больном-то сердце, — а потом все продам и заживу как мне нравится. Ну вот, приехали мы сюда и сидим здесь по сей день. Умерла-то вскоре Лу, заразилась от матери туберкулезом. А отец умер всего два года назад, перед тем как Рейчел захворать; и вот в какой-то момент между этими двумя смертями я отказался от своих планов. Сами видите. — Мистер Хатчинс, не спеша, обвел вокруг обеими руками. — Скорее всего остался я здесь из-за Рейчел. Она ничего другого не знала и всегда была слабенькая. Мне не хотелось увозить ее отсюда. А теперь от этого ей только вред.

Роб сказал: — Вот я и предлагаю увезти ее отсюда.

— Куда?

— Наверное, в Ричмонд. Я могу устроиться там гораздо лучше, чем здесь. Отец обещал мне содействие.

— Учить негров? А чему? Что вы умеете такого, что может им пригодиться? — Мистер Хатчинс сказал это вполне спокойно, но тон его был явно рассчитан на то, чтоб обидеть.

Роб рассмеялся: — Я думал, вы крепче спите.

— Нет, представьте. Я каждый раз слышал, когда вы прокрадывались туда. Хорошо еще, что я больше ничего не слышал.

— Верно! — сказал Роб. Оба помолчали. Затем он сказал: — Но вы никогда не говорили, чтобы я прекратил это.

— И не скажу, — возразил мистер Хатчинс. — Я сам предложил вам ее. И предлагаю.

— Чтобы держать меня подальше от Рейчел? Мы с Рейчел близки не были, ни разу.

— В этом я уверен.

— Почему, хотел бы я знать.

— Потому что Рейчел весела. И крепнет с каждым днем.

Роб ждал, что он пояснит свои слова, и, не дождавшись, сказал: — Извините меня, но я вас не понимаю.

Мистер Хатчинс сказал: — Неужели она не рассказывала вам?

— Нет! То есть она говорила о Линчбурге и о лечебнице. Она говорила мне, что легкие у нее оказались в порядке и что все дело было в нервах.

— Она была с ног до головы больна, — сказал мистер Хатчинс. — Понимаете, никто же не говорит, что в этом санатории в Линчбурге лечат только от туберкулеза. Это самая настоящая больница. Я-то считал, что у нее туберкулез, и здешний доктор Джеймс считал — пусть даже его мнение стоит меньше того, что он дерет (он ведь лечил и мою мать, и Лу, наблюдал, как они задыхались). Но вообще-то все знали, что болезнь у нее нервная.

Роб сказал: — Я не доктор, но она вовсе не производит на меня впечатление больной.

Мистер Хатчинс помолчал, затем нагнулся и приподнял круглую деревянную крышку, прикрывавшую источник. Потом пошарил где-то под потолком и достал большой медный ковш с длиннющей ручкой, снова нагнулся и осторожно зачерпнул воды. Подошел и, держа ковш за ручку, протянул его Робу.

Роб приложил к губам сильно пахнувший металлом ковш и, отхлебнув воды, впервые распробовал ее. Что-то пугающе чужеродное проникло в его организм, отдающее минералами, воняющее газом — отрава или лекарство? Еще не поздно выплюнуть и избежать возможных последствий.

Но мистер Хатчинс пристально всматривался в него, как будто на дворе стоял день, а Роб был трудным для прочтения посланием.

Роб отхлебнул еще и еще.

Мистер Хатчинс поднес ковш к своим губам, но не выпил. Он повернулся боком и выплеснул на землю остатки. Затем повесил в темноте ковш на место и сказал: — Я должен поблагодарить вас за то, что вы спасли ей жизнь.

Роб сказал: — Почему меня? Я только подбодрил ее немного. Она помогла мне не меньше.

Мистер Хатчинс сказал: — И вы можете поклясться, что Делла ничего не рассказала вам?

— Делла ни разу не назвала ее имени.

Мистер Хатчинс присел на круг рядом с источником. — Два года тому назад Рейчел лишилась ума. Вообразила, что у нее должен быть ребенок. Уж не спрашивайте меня, как. Доктора, которые осматривали ее, сказали, что ни один мужчина пальцем ее не коснулся, да она и сама поклялась в этом. Но у нее появилось много признаков беременности — шестимесячной, а то и больше: женские дела прекратились, ее то и дело тошнило, а сама она все время набирала вес. Видно было, что она страдает, хотя ни разу не призналась в этом. Она почти не разговаривала — так, несколько слов, и то с Деллой или с Деллиной матерью. Я вошел к ней как-то утром, впервые, может, за четыре месяца, хотел поговорить с ней по-хорошему, помочь время скоротать (а времени ей девать было некуда — школу закончила, подруг не было). Спрашиваю, все ли у нее есть из одежды, то есть, значит, что мы ей какое-нибудь новенькое платье могли бы заказать. Она кивнула раза три утвердительно, взяла с каминной доски сантиметр и стала обмерять себе талию прямо тут же передо мной. А потом подошла ко мне вплотную и говорит исступленно так, будто велит: умри или повинуйся! «Ребеночек ведь со дня на день может родиться, а во всем доме никто для него еще и одного стежка не сделал. Ведь голым умрет». Я ей говорю: «Рейчел, нет никакого ребенка. Ты устала, у тебя в голове все перепуталось. Ты же у меня еще совсем девочка — забудь обо всем и отдыхай, не напрягай ума. И тогда ты скоро опять станешь сама собой и сможешь начать жизнь с теми, кого любишь».

— А с кем это? — спросил Роб.

— Со мной, с матерью своей. С домашними всеми. Она Люси любила — мать Деллы.

Роб сказал: — Наверное, она была влюблена в кого-нибудь?

Мистер Хатчинс обдумал эту возможность. — У нее были школьные приятели. Молодые люди заходили к ней, возили ее на пикники в горы, всегда большой компанией. Но насчет любви — это нет, это я б первый заметил. Для своей матери она, может, и загадка, но я-то ее насквозь вижу. Мы ведь с ней точно одной крови.

— Значит, она знала, что скоро появлюсь я, — сказал Роб с улыбкой.

— Может, и знала, — сказал мистер Хатчинс. — Я-то, во всяком случае, знал, это уж как бог свят! — Он остановился, словно пожалев о своих словах, а затем, чуть нагнувшись вперед, пояснил: — Вы только приехали, а я уже понял, что она в вас влюбится.

— Но она ж в то время еще была в Линчбурге.

— Была. А я все-таки понял.

— Каким же образом?