Большой, маленький - Джон Кроули

Это был особый июньский день, прозрачный, как вода, лето было в самом разгаре — в этот день Оберон подрос. Утро он провел в библиотеке, растянувшись на большом, мягком диване, ощущая вытянутыми ногами его прохладную кожу. Он читал или во всяком случае держал перед собой тяжелую книгу и смотрел на бегущие перед глазами строчки. Оберон всегда любил читать; его страсть к книгам началась задолго до того, как он научился хорошо читать, когда он сидел с отцом или сестрой Тэси у камина, поджав ноги и поворачиваясь всем телом, когда они перелистывали непонятные ему страницы огромной книги с картинками, и чувствовал при этом необъяснимое спокойствие и уют. А когда он научился разбирать слова, удовольствие неизмеримо возросло. Книги! Открывать огромные фолианты, перелистывать страницы, вдыхать запах. Среди всех книг больше всего ему нравились большие и старые, которые стояли на нижних полках в золотисто-коричневых переплетах. В этих больших и старых книгах хранились настоящие секреты; хотя он подвергал все параграфы и главы критическому разбору, в свои юные годы он не мог постичь всех тайн и это доказывало, что книги устарели, были скучны и глупы. Но все же они сохраняли свое очарование. Одной из книг, которую в тот момент держал в руках Оберон, было последнее издание «Архитектуры деревенских домов» Джона Дринквотера. Лайлек от скуки перебегала из одного угла библиотеки в другой, позируя и изображая из себя манекен в витрине магазина.

— Эй, — окликнул Смоки сквозь открытую двойную дверь, — что ты там делаешь в душной комнате?

— Ты был на улице? — вмешался Клауд. — Посмотри, какой день!

Он не отозвался и медленно перевернул страницу. С того, места, где он стоял, Смоки мог видеть только стриженный затылок сына /стрижка была такой же, как и у самого Смоки/ с двумя ярко проступавшими сухожилиями и ямочкой между ними и верхнюю часть книги, и скрещенные ноги в тапочках. Даже не глядя он мог бы сказать, что на Обероне была надета фланелевая рубашка с застегнутыми на пуговицы манжетами — он носил ее независимо от того, какой была погода. Он почувствовал нечто вроде беспокойства и сожаления.

— Э-эй, — снова позвал он.

— Папочка, — откликнулась Оберон, — скажи, это правдивая книга?

— А какая это книга?

Оберон приподнял книгу и покачал ею, чтобы можно было разглядеть обложку. Смоки почувствовал какой-то толчок изнутри. Много лет назад точно в такой же день, возможно именно в этот день, он сам открыл эту книгу. С тех пор он не заглядывал в нее. Но теперь он знал ее содержание намного лучше.

— Ну, правдивая, — в замешательстве сказал он, — правдивая, хотя я не знаю точно, что ты имеешь в виду под словом «правдивая». Ты знаешь, что ее написал твой пра-пра-дедушка, — он подошел и сел на край дивана.

— Он написал ее с помощью твоей пра-пра-прабушки и твоего пра— пра-пра-прадеда.

— Хм, — это не заинтересовало Оберона. Он прочитал: «С совершенной уверенностью можно сказать, что ТА реальность так же велика, как и эта и никакое расширение, — он запнулся, не уменьшит ее; в это королевство необходимо произвести вторжение и мы называем это Прогрессом. И тогда их древние владения намного уменьшатся. Рассердит ли их Это? Мы не знаем ответа на этот вопрос. Будут ли они мстить? Или они уже делают это подобно краснокожим индейцам или африканским диким племенам, которые настолько выродились, что им грозит полное уничтожение; не из-за того, что им некуда уйти, а из-за невосполнимости их потерь; наша неуемная жадность принесла им слишком много горя, чтобы они могли возродиться. Нам на это нечего сказать; во всяком случае, не теперь…»

— Господи, какое предложение, — сказал Смоки. — Сплошная мистика в прозе.

Оберон опустил книгу.

— Но это правда?

— Ну, — протянул Смоки, чувствуя замешательство, в котором обычно пребывают родители перед ребенком, требующим ответа на вопросы о сексе или загробной жизни. — Я точно не знаю. Я не могу сказать наверняка, что мне все здесь понятно. Но во всяком случае, я не единственный, кто хотел бы узнать об этом…

— Но здесь так написано, — стоял на своем Оберон. Простой вопрос.

— Нет, — сказал Смоки, — нет, в мире есть вещи, которые невозможно описать и о которых нельзя сказать наверняка; они не так очевидны, как, например, тот факт, что небо находится наверху, а земля внизу, и что дважды два — четыре, видишь ли, такие вещи… — Это был какой-то казус. Глаза мальчика неотступно следовали за ним, приводя его в состояние дискомфорта.

— Послушай, почему бы тебе не спросить маму или тетушку Клауд? Они знают об этой чепухе куда больше, чем я. — Он схватил Оберона за лодыжку.

— Слушай, ты знаешь, что сегодня большой пикник? Сегодня день большого пикника.

— А что это такое? — спросил Оберон, разворачивая сложенную в несколько раз карту в конце книги. Он разворачивал ее очень осторожно, чтобы не порвать тонкую страницу и в этот момент Смоки смог заглянуть в душу своего сына; он увидел там ожидание открытия, увидел стремление к свету и знаниям, заметил и некоторое опасение перед неизвестностью.

Оберону пришлось слезть с дивана и положить книгу на пол, чтобы полностью развернуть морскую /а это была именно она/ карту. Она шуршала и потрескивала, как огонь в камине. На сгибах кое-где были протерты крошечные дырочки. Для Смоки она выглядела намного более дряхлой, чем пятнадцать-шестнадцать лет назад, когда он увидел ее впервые, на карте были значки и пометки, которых он не помнил. Но это была та же самая карта, должна была быть. Когда он опустился на колени рядом со своим сыном, который уже вовсю изучал ее, а его глаза блестели и пальцами он водил по карте. Смоки обнаружил, что карта не стала ему более понятной, хотя за прошедшие годы он научился делать работу наилучшим образом, даже не понимая того, что делает.

— Мне кажется, я знаю, что это такое, — сказал Оберон.

— Да? — удивился Смоки.

— Это битва.

— Хм.

Оберон и раньше внимательно рассматривал карты в старых книгах по истории: продолговатые прямоугольнички, обозначенные маленькими флажками, разбросанные по пересеченной поверхности топографической карты; серые прямоугольнички были выстроены симметрично напротив черных. А на другой странице — та же самая картина, но спустя некоторое время: некоторые значки отодвинуты назад, в них вклинились черные прямоугольники, стрелки показывают направление наступающих и отходящих войск. В светло-серой карте, разложенной на полу библиотеки, разобраться было труднее, чем в обычных картах: она раскрывала полную картину грандиозной битвы в масштабе 2:30, которая была полностью представлена на одной странице — наступления и отступления, победители и побежденные. Но топографические линии были совершенно прямыми — они не имели плавных закруглений и не сходились в одной точке.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});