Дымовое древо - Джонсон Денис

Проговорил очень холодно, неприязненно. Что было весьма странно.

– Это прибор для измерения давления.

– Это диктофон.

– Это прибор для измерения давления.

– Вы нас записываете, – сказал он.

– Дорогой, эта штука вовсе не похожа на диктофон.

Доктор поджал бескровные губы. Тяжко задышал через нос.

Кэти сказала:

– Я его сейчас выключила.

– Смотрите, как бы он не включился обратно.

– Он думает, что это диктофон, – пояснила миссис Бингэм.

Кэти потянулась за стаканом колы, что стоял на полу у её стула. Его успели оккупировать огненные муравьи, вторгшиеся снаружи, из-под палящего солнца, фалангой шириной шесть дюймов и бог знает какой длины.

– Слышали, что передавали по радио? – спросила миссис Бингэм. – Север атакует по всем фронтам. Они нанесли удар по американскому посольству.

– Правда?

– Похоже, атаку отбили. Так говорят новостные сводки. Но это же американская радиостанция. Они ведь будут пытаться выставить себя победителями, разве не так? Дорогой, – обратилась она к мужу, который ухаживал за одним из крохотных созданий, – она мертва. Мертва.

– Я укладывал ей ручки.

– Оставь её в покое.

Молоденькая горничная атаковала муравьёв проворными ударами короткой метёлки, гоня их за входную дверь. Мальчик, охраняющий вход, сдвинулся на пару футов влево. Девушка походила на китаянку, она была выше большинства других местных, довольно-таки высокой, длинноногой и носила очень короткую чёрную юбку.

Кэти осведомилась:

– Вы останетесь здесь?

– Останемся здесь?

– Сможете ли вы восстановить комплекс, отстроить лабораторию, как думаете?

– А что нам ещё делать? Кто ещё о них позаботится? Их всего семь, но всё-таки… Семь из ста шестидесяти.

– Ста пятидесяти восьми, – уточнил доктор.

– У вас же был запас антибиотиков, так? Интересно, сохранился ли он до сих пор? – Она знала, что антибиотики у них есть – во втором холодильнике.

– Чёрт их возьми, кем они себя считают, чего они пытаются добиться? Вы же канадка, верно? Не американка же?

Кэти сдержанно произнесла:

– Я сейчас интересуюсь насчёт ваших антибиотиков. Благо теперь-то всё иначе.

– О, ради бога, – вздохнула миссис Бингэм.

– А мне было интересно, зачем вы приехали.

– Знаю. Простите. Знаю, – сказала Кэти. – Просто так сложилось… Это бы очень помогло.

– У вас есть рефрижераторная камера?

– Я всё думала про лабораторию в приюте Баодая. У нас есть пара холодильных камер фирмы «Фриджидер». Это бы очень помогло. Правда. В приюте порядка двухсот детей.

– У нас было сто пятьдесят восемь, – напомнила ей миссис Бингэм.

– Да-да, – сказала Кэти, борясь с желанием двинуть ей в морду. Снова спросила: – Что вы собираетесь делать?

– Наверно, останемся здесь.

– Да, мы останемся, – сказала миссис Бингэм, наблюдая за тем, как горничная полощет тряпки в раковине.

– Ваш генератор хорошо работает.

– Да-да. Всё ещё есть энергия.

Доктор спросил:

– На кого вы на самом деле работаете? Что вам здесь нужно?

Его жена вскочила на ноги:

– Хотите лекарств? Хотите лекарств? – Она подбежала к девушке у раковины и задрала ей юбку. Под юбкой девушка оказалась голой, на ней не было трусиков. – Вот, глядите, – проговорила миссис Бингэм, – останемся мы или нет! Как мы можем уехать?!

– Пусть себе забирает свои лекарства.

Она распахнула настежь один из холодильников и взвизгнула:

– Берите их через мой труп!

– Дай ей. Ей нужно, – сказал доктор.

– Глупо с вашей стороны было сюда приезжать, – процедила миссис Бингэм.

– Берите-берите, – сказал её муж.

Девушка как ни в чём не бывало продолжала стирать.

* * *

Когда над лагерем «Эха» взошло солнце, гора, словно вулкан, извергала чёрный дым. Рисовые чеки с западной стороны, нетронутые двумя войнами, превратились теперь в пустоши и неудобья, уничтоженные артиллерией ВНА или миномётами Вьетконга, а также зажигательными боеприпасами и ракетами Соединённых Штатов. Лагерь «Эха» стоял целым и невредимым. Взрывы мин выкопали воронки на расстоянии ста метров, не ближе. Селение Каофук тоже уцелело. Но похоже было на то, что многие селяне оказались предупреждены – на то, что их предупредили вьетконговцы, на то, что с ними связались, идеологически окучили, обратили на свою сторону. В день, предшествовавший наступлению, в местечке было удивительно тихо. «Фиолетовый бар» по какой-то необъяснимой причине закрылся. Во вторник перед рассветом грянула атака; к середине утра в тот же вторник население уже прокралось какими-то тайными тропами обратно домой, хотя некоторые всё ещё возвращались – без котомок и тюков, как будто уходили всего на пару минут.

На заре прибыл вертолёт: из него выбрался полковник, спустился с горы на джипе и совершил осмотр территории вместе с Лейтёхой-чокнутым и двумя ребятами из отдела «Пси» – сержантом Штормом и каким-то штатским, к которому малорослый сержант обращался «Шкипер».

– Охренеть не встать, – поражался Лейтёха-чокнутый, – эти Ф-16 всю нашу гору распидорасили.

Полковник сказал:

– Это пока только начало. В дальнейшем эти небеса ещё обрушатся адским дождём нам на головы. Чертовски об этом сожалею.

Полковник был вне себя. Во время боя эти сельчане исчезли, а вот крестьяне с противоположного склона горы – нет, разве что в пламени. Он отвесил подзатыльники нескольким местным жителям, которые сидели в рядок задами прямо на голой земле, вытянув ноги вперёд, со скрученными лодыжками и связанными за спиной руками. «Кучи-кути» взяли в плен какого-то человека, вьетконговца, как сообщили они, который якобы подошёл к ним с «калашом» и разнёс в клочки вещмешок индейца – прямо у того за плечами. Индеец крепко схватил пленника с завязанными глазами за скрученные запястья и поволок его спиной вперёд по земле в кусты, где «кути» разбили свои палатки. Пока человечку выворачивали руки, пока «кути» подвешивали его за запястья к обрубленной ветке баньяна, оставив пальцы ног в шести дюймах над землёй, он корчился так яростно, что его челюсть, казалось, вот-вот выскочит из суставов, но не проронил ни звука.

Все в «Эхе» тревожились из-за сержанта – того увезли в Двенадцатый госпиталь с травмами шеи, позвоночника и живота, где он и ждал своей участи, разбитый параличом и в слишком критическом состоянии, чтобы отправлять его домой в Штаты. Большинство «эховцев» сидело в «Фиолетовом баре» не говоря ни слова, пили они лишь немного, отупев от горя и отвратительной неумолимости рока. Чернокожий новобранец сидел с ними и плёл несусветные байки про людей, с которыми ему якобы случалось лично пересекаться на родине. Он мог говорить только потому, что у него не было разбито сердце. Сержанта он никогда по-настоящему не знал. Происходил новичок из какой-то луизианской глухомани и казался одновременно смущённым компанией всех этих молчаливых ребят и возбуждённым возможностью поговорить о доме.

– Доводилось мне в своё время ведьму на себе верхом покатать. Это, то есть понял я, что ведьма-то у меня на закорках целую ночь скакала, потому как проснулся уставшим и с потёками кровавыми в уголках рта – там, где удила закусывал. А чтобы отвадить ведьму, можно подкову над кроватью повесить. Прежде чем она до дома твоего доберётся, придётся ей пройти по всем дорогам, где та подкова проехала. Дядька мой как-то схватил ночью ведьму за руку да треснул её камнем, а на другой день, Христом-богом клянусь, воскресенье было, так вот в церкви-то соседка наша, старушка, стояла, пела псалмы – как вдруг изо рта у ней пена как попрёт, а она сама как упадёт да начнёт по полу валяться, а проповедник-то и говорит: «А задерите-ка ей шаль», задрали ей шаль, и что же – рука у ней оказалась раздробленная, из мяса кость торчит, аккурат на том месте, где дядька-то мой той ведьме руку сломал, и тогда проповедник-то говорит: «Тащите её в яму», и потащили её в яму, и говорит: «Сжечь ведьму!», ну вот её в той яме-то и сожгли. Правда истинная, Христом-богом клянусь! Дома этого никто отрицать не станет. Это дядька мой мне рассказывал, а так-то все знают.