Черное сердце - Эрик Ластбадер

С третьей попытки ему удалось дозвониться, трубку подняла Нефритовая Принцесса. Беседа получилась долгой — ему несколько раз приходилось успокаивать Нефритовую Принцессу, всякий раз заверяя, что он говорит не только по поручению Макоумера, но и от себя лично. «Ангка», напомнил он ей, должна оставаться в неприкосновенности. И в конце разговора он узнал то, что ему требовалось. Иначе и быть не могло: дело, которое он организовал с помощью отца, не терпит человеческой глупости. Они отлично знали, чего хотят, и действовали с двойной и даже тройной страховкой. В Гонконге такой подход — часть образа жизни.

Солнечный свет, пробивающийся сквозь кроны, потускнел, день шел на убыль. Он остановился и огляделся в поисках съедобных клубней и фруктов. Никакой горячей пищи, для которой ему потребовалось бы разводить костер. И дело было не в шныряющих повсюду отрядах красных кхмеров, с ними он нашел бы общий язык: нельзя было допустить, чтобы о его присутствии узнала разведка вьетнамской армии.

Но у него были все основания надеяться, что эту ночь ему не придется провести под открытым небом. Совсем неподалеку находилась деревушка. Последние несколько часов он двигался в ее направлении, и если расчеты его верны, до нее теперь оставалось не более мили.

Уже перед самым наступлением темноты, когда воздух в джунглям становится темно-зеленым и повсюду ложатся густые тени, он вышел к деревне.

Точнее, к тому, что от нее осталось.

Когда-то, много лет назад, здесь было около десятка хижин, в которых жили несколько поколений: микроскопический срез общества со своим собственным монахом.

Теперь на месте деревушки была выжженная земля. Обезвоженная почва молила о пощаде. Повсюду разбросаны черепки, кое-где торчали обугленные шесты, на которых когда-то покоились крыши. Не так давно здесь побывали хищники: на молодой траве виднелись кучки их помета и следы когтистых лап. Выжили только джунгли.

Слева что-то блеснуло в слабых лучах заходящего солнца. Он нагнулся и поднял с земли череп. Судя по толщине костей, женский. Его пересекали трещины, одна глазная впадина была раскрошена.

В двух шагах от этого черепа лежал еще один, поменьше. Череп ребенка. Киеу присел на корточки, взял череп в руки. Ребенку было не более четырех-пяти лет, и он ни для кого не мог представлять опасности. Вокруг стонали джунгли, они словно предупреждали, что люди больше могут не рассчитывать на их приют, милосердие и помощь. Тонны напалма и бесконечный топот солдат по плодородным землям лишили джунгли жалости к людям. И вот теперь ненавистные вьетнамцы уже сидят со своими удочками у священных вод Тонле Сап, озера всех кхмерских богов.

Длинные пальцы Киеу осторожно погладили череп: под этими тоненькими костями мог пылать праведный революционный гнев. Фанатизм красных кхмеров обрушил на страну жестокую плеть вторгнувшихся вьетнамцев. Когда-то Киеу верил, что между их народами возможен мир, такой мир был бы залогом того, что Кампучия выживет. Но как говорил Сам, это была позиция Сианука, а, значит, позиция слабая и беспомощная.

Только теперь Киеу начал понимать причины политического радикализма Сама. Он попал под влияние Рене с его лживыми обещаниями свободы, которая в действительности оборачивалась полнейшей несвободой. Очень многие соблазнились этой идеей, — Киеу Сампан, Йенг Сари, Пол Пот. Но на самом-то деле все они жаждали власти — страсть, с которой они к ней рвались, ослепила их, и они не разглядели, что купились на философию отрицания всего и вся. Для достижения их целей следовало напрочь уничтожить историю кхмеров, сделать так, словно ее никогда не было.

Как они могли на это решиться, задавал себе вопрос Киеу. Как они могли? Из глаз его хлынули слезы, оросившие иссушенные кости безвестного кхмерского ребенка. Поглядите, во что превратилась ваша мечта, вы видите? Страну захватили юоны, они вырезают нас точно так же, как делали это раньше. Бесконечная смерть. Жизнь без надежды.

Он уснул, свернувшись под раскидистым деревом, и даже не притронулся к бананам, которые сорвал еще у дороги. Ему приснилась полутемная комната, над головой его зависли челюсти хищников, их желтые клыки зловеще сверкали, словно звезды на безоблачном ночном небе.

Комната была пуста: дощатый пол и стены, которых он не видел, но знал, что они есть. А в центре возвышалось прямоугольное сооружение, покрытое темной тканью, длинные концы которой трепыхали, будто флаги на ветру. Постель или алтарь? Мысли путались, громоздились и вскоре исчезли.

Увенчивал сооружение какой-то вытянутый предмет — он подошел ближе и понял, что это человек... Женщина. Она шевельнулась, и Киеу прищурился, чтобы получше разглядеть ее. Тело женщины сводили судороги, она извивалась в конвульсиях. Ее движения показались ему очень эротическими, в них было что-то первобытное, необузданное.

Малис. Это была Малис!

Бедра ее раскачивались, она медленно развела ноги и кончиками изящных тонких пальцев провела по молочно белой коже ног. Пальцы неторопливо двигались вдоль ягодиц, по узкой талии и наконец легли на затвердевшие соски. Киеу овладело безумное желание. Она продолжала ласкать свою грудь, глаза ее были полузакрыты, она слегка постанывала от желания. Между губ появился розовый кончик языка и губы увлажнились. Она призывно приоткрыла рот.

Затем руки ее скользнули вниз, к основанию живота — она приподняла бедра, и пальцы ее сомкнулись в темном треугольнике между ног. Она глубоко вздохнула, груди ее затрепетали.

Наблюдая за ней, Киеу чувствовал, что мозг его пылает. Вот и пришло мое время, думал он. Теперь она будет моей. Я овладею ею. Я возьму ее, сольюсь с ней, она будет стонать от удовольствия, когда почувствует в себе мое семя.

Эрекция его была такой сильной, что Киеу даже ощутил что-то вроде боли. Он медленно двинулся к ней, и это переключение на иной род активности лишь усилило тот шок, который на него обрушился.

Он был уже совсем близко, когда понял, что ошибся. Ошибся страшно и непростительно. То, что он принял за проявление страсти и желания, было просто реакцией на боль, руки ее не трепетали от предвкушения наслаждения, а защищали самые уязвимые места.

Над ней склонился рослый мускулистый юон, ненавистный вьетнамский завоеватель. Он крепко сжимал Малис, но она продолжала бороться с ним. Она кусала и царапала его, и насильник высвободил одну руку и изо всех сил ударил Малис кулаком между ног. От пронизавшей тело боли ее едва не вырвало, но вьетнамец зажал ей рот. Ей ничего не оставалось делать, как только проглотить подступивший к горлу ком.

Теперь в свободной руке юона появился нож, лезвие его было черным, как безлунная ночь, ужасным. Лезвие было обращено к Малис, юон нагнулся над ней и несколько раз со звериной силой ударил головой о покрытое тканью сооружение.

Клинок по широкой дуге, как стервятник на добычу, обрушился на Малис. Удар пришелся в основание черепа, плоть лопнула, как кожура спелого апельсина.

Брат и сестра резко дернулись, словно удар ножа одновременно поразил их обоих. Заревев от ярости, Киеу бросился вперед, но в этот момент юон занес руку для следующего удара. Киеу уже почти схватил вьетнамца за запястье, но пальцы его сомкнулись в пустоте...

Задыхаясь и обливаясь холодным потом он стоял и смотрел, как черный клинок со свистом рванулся к лицу Малис. Этот удар был еще сильнее, хрустнули лицевые кости, послышался треск рвущейся кожи, тонкие лоскуты которой упали к ногам юона.

Снова и снова вьетнамский солдат вонзал свой нож в Малис, и вскоре еще вздрагивающее кровавое месиво перестало быть похожим на сестру Киеу.

Упав на колени, он заплакал. Он ничего не смог бы сделать для ее спасения. Он бросил ее, пренебрег ею. Это произошло, когда он, вдохновленный примером Сама, покинул Пномпень и присоединился к ее величеству революции против капиталистических агрессоров с Запада и неверных юонов. Он строил свободную Кампучию. Он ушел ради того, чтобы ее схватили вьетнамцы, чтобы ее пытали, насиловали всем батальоном и потом медленно и жестоко убили.

Он слышал, как она кричала, босые ступни ног дергались в агонии, изо рта вывалился распухший окровавленный язык... Наконец юон устал. Он удовлетворенно хмыкнул, зажал язык Малис между большим и указательным пальцами, вытянул изо рта и отсек своим острым как бритва ножом...

Киеу проснулся и огляделся. Не кричал ли он во сне? Его била дрожь. Вокруг него нервно пульсировала душная ночь. Он слышал осторожную поступь хищников, над головой тихо шелестели крылья ночных птиц.

Он резко поднялся. Слюна во рту отдавала железом. Чтобы успокоиться и выровнять дыхание, он оперся рукой о ствол дерева. Киеу вспотел, его подташнивало. Он попытался задержать дыхание и услышал резкие «скри-скри» порхавших где-то поблизости летучих мышей.

Немного спустя он снова сел и прижался мокрой от пота спиной к стволу дерева. Надо было дожидаться рассвета. Уснуть уже не удастся.