Млава Красная - Вера Камша

– Никола… – поморщился Сергий Григорьевич. – Ну скажи мне, что ты так не думаешь.

– По долгу службы обязан думать, – буркнул Николай Леопольдович. – А ты, друг любезный, сам говорил, что пару пистолетов всегда в кабинете заряженными держишь. Подать тебе список дел уголовных, где ревнивые жёны мужей да разлучниц убивали?

– Чёрт!.. Я Лючию хотел на воды отправить, она и слушать не пожелала.

– Эх, Орлуша, Орлуша, да ты ж этим её только подстегнул. Мол, избавиться от меня хочет. А письмо госпожи Севериной стало последней каплей… надеюсь, что именно последней. И что больше ничего не случится. Забери цидули, и чем скорей, тем лучше. Если Лукия Ипполитовна во мне разуверится, то может и собственные меры принять. Она – натура страстная, романтическая и при этом скрытная, хотя в своё время выказала свои чувства всему Анассеополю. Ты для неё кумиром и героем был…

– Героем был, – Сергий Григорьевич неторопливо, со вкусом, закурил, – двадцать пять лет, как минуло сие… Но не её героем, вот ведь беда какая. Похож был, не спорю, особливо в профиль, а как лицом к лицу оказались, кончился герой. И богиня тоже кончилась… Годами только на людях и говорим, а наедине разве что по делу. Тебе того не понять, ты с Марией Антоновной плоть едина… Скучаешь?

– Скучаю, – признал Николай Леопольдович, проводивший супругу в гости к замужней дочери. – Так заберёшь письма?

– Заберу… Ирина, она даже это поймёт.

– Как же ты диво такое бросил и на девицу Абросимову польстился?

– Потому и бросил. Аленька счастлива, а счастье так заразительно… Если не думать. Ирина же думает, а я не хочу смотреть в женские глаза, как в зеркало. И думать тоже не хочу!

– Да ты всю жизнь только это и делаешь.

– Не при женщинах, Никола.

2. Антоньевский дворец, резиденция великого князя Авксентия Марковича

Лысый сочинитель – теперь Зюка знала его полное имя: Ольхович Модест Ливиевич – своё творение, само собой, прислал, и великая княжна даже взялась его читать. Главным образом чтобы найти повод для уединения, однако роман вопреки всем ожиданиям увлекал – Ольхович либо знал, о чём пишет, либо обладал отменным воображением. Зинаида Авксентьевна словно бы видела дремучие, не чета хотчинским и даже плесковским, леса, полноводные, медленные реки и сильных, свободных, под стать окружающей их природе, людей. Грело душу и то, что героиня обладала длинной русой косой, а не золотыми или же иссиня-чёрными локонами. Мало того, рождённая в сибирских дебрях Анфиса была высока ростом, не лишалась поминутно чувств и не лепетала, что батюшка проклянёт, Господь не велит и вообще «нам должно навеки расстаться»… Сибирская дикарка не шарахалась от любви, да и отправленный Ольховичем аж к Баргузинскому морю разжалованный кавалергард Соколов Зинаиду не бесил.

Княжна добралась до половины книги, лишь дважды споткнувшись о рассуждения про всевластие жандармов и мерзости крепостничества. На фоне занимательной и местами жуткой истории обличительные сентенции напоминали нарукавники и передник, которые маменька, будучи в Хотчине, надевала, собираясь посетить ферму; правда, на памяти Зюки великая княгиня так ни разу и не коснулась ни коровы, ни индюшки. Роману рассуждения тоже ничего не прибавляли, но, видимо, не вставить их для Варвариного литератора явилось бы неприличным. Соколовым герой тоже не просто так стал, но Зюка, хоть и поняла намёк, рисовала в воображении отнюдь не военного министра. В конце концов, дед Фёдора Сигизмундовича в самом деле был выслан за Камень, хоть и не столь далеко.

Зинаида Авксентьевна перевернула страницу и пошарила рукой в вазе с фруктами. Оказалось, что виноград она прикончила и не заметила, яблоки чистить было лень, и княжна, уповая на то, что ни маменька, ни madame её не потревожат, уподобившись диковатой Анфисе, впилась в яблочный бок зубами.

Становилось всё интересней. Отправившийся по весне к заклятому Грозовому Камню промышленник вернулся каким-то странным, и вместе с ним в село проникло нечто чужое, голодное, тоскующее. Сгорела церковь, утонул местный дурачок, а на следующий день промышленник застрелил бросившуюся на него собаку Анфисы, сказав, что пёс взбесился. Ночью мёртвая собака пришла под окно хозяйки и принялась выть… Зюке стало страшно, и она забралась в кресло с ногами; так её и застал Яков, доложивший, что барин ждут прямо сейчас. В кабинете.

– Скажи, иду.

Авксентий Маркович отцовским долгом не злоупотреблял, а если по настоянию маменьки и выговаривал своим чадам, то совершенно без всякого удовольствия. Зюка с Гедой вообще полагали папенькины назидания успешным завершением неприятности, но чем она провинилась на сей раз, княжна не представляла. Штаб-ротмистр, мало того что был из хорошей семьи и удостоен приёма у государя, повёз письма к Геде, Варвара не гневалась, к тому же Зинаида была при толстой русской книге, что в глазах семьи само по себе являлось наказанием. Оставался отказ от поездки в Пассаж, но не станет же маменька требовать вмешательства папеньки по этому поводу, хотя Авксентий Маркович в тонкостях дамских туалетов и разбирался. Отец частенько посмеивался над женой и старшими дочерьми, видящими «розовые салопы на себе, а не себя в розовых салопах»… Сама Зинаида, впрочем, не видела ни первого, ни второго.

Проходя вторым этажом, княжна услыхала в маменькиных комнатах приглушённые голоса и звон чайной посуды. Дарья Кирилловна принимала гостей и никак не могла принудить супруга к чтению нотаций, разве что сделала это с вечера, а папенька позабыл, сейчас же решил исправить упущение.

Зюка постучала, из кабинета раздалось:

– Зинаида? Дверь закрой получше.

Авксентий Маркович в кресле у окна что-то пил; наверное, свою мадеру. Ни скуки, ни недовольства на румяном моложавом лице не читалось, разве что некоторое смущение. При виде дочери великий князь поставил стакан и слегка откашлялся, точно собираясь петь.

– Садись, – велел он. – Что поделываешь?

– Читаю. Господина Ольховича роман.

– Вот ведь несчастье какое…

– И вовсе нет, мне очень интересно.

– Ну и славно. – Авксентий Маркович поощрительно кивнул, отхлебнул мадеры и заговорил – гладко и ласково. Зюка знала эту его манеру уговаривать и объяснять, «забалтывать», как смеялся дедушка Кирилл Петрович. – …наше странное положение, – журчал отец. – Не мне тебе напоминать, что…

Само собой, Зюка помнила, что папенька, будучи праправнуком правившего василевса, являлся великим князем, но уже его потомство переходило в разряд князей василеосской крови. Это если считать от свёкра великой Софьи, василевса Дениса, однако чаще исходили из того, что дедушка Марк Антонович приходился родным братом василевсу Крониду, а двоюродные внуки государя – василеосские высочества. И вот, как выяснилось, не далее как сегодня противоречие было устранено особым дополнением к «Учреждению о василеосской фамилии», доля папеньки в уделах изрядно возросла, а сама Зюка стала бесспорной великой княжной и высочеством.

– Конечно, времена теперь трудные, – отец вздохнул богатырской грудью и скорбно наполнил свой стакан, – но свести концы с концами мы, приложив некоторые усилия, сможем…

Об экономии Авксентий Маркович мог рассуждать долго. Начинал великий князь с живописания трудных времён, перечислял то, от чего предстоит отказаться, и то, от чего отказаться никоим образом невозможно, но придётся, после чего со вздохом объявлял, что вместо жизненно необходимых восьми сотен бутылок «Шато Икем» семьсот восьмидесятого года в погреба заложено шестьсот пятьдесят. Папенька «экономил», сколько Зинаида себя помнила, маменька упрекала его в мотовстве, всё это было привычно неприятно, но при чём тут она, Зюка?

– Ты мне вот что скажи. – Как ни странно, дальше трудных времён в этот раз не пошло. – Что ты думаешь о немцах?

Теперь уже безоговорочно великая княжна о немцах не думала, папенька это понял и оживился.

– Волки они, – уверенно сказал он, – а сколько волков ни корми… Иоганна того же взять – где бы он был, если б мы его с родителем в нашей Хотчине от Буонапарте не спрятали, а потом того Буонапарте не побили? Или Пламмет… Пять лет в Анассеополе в холе и неге просидел, а взял да и насвинячил! Да и посол их ведь как с Янгалычевым, каналья, дружен был, как очки свои протирал, когда про Зульбург речь заходила… Не поверишь – к князю Арцакову, Петру Ивановичу, на могилку каждый год ездил, и что? Пруссаки переряженные на нас напасть задумали, а Шуленберг вроде как и знать не знал, теперь же про переговоры бубнит. Нет, Зинаида, немца могила исправит! Как лезли к нам в стародавние времена, так и теперь…

– Геда? – вдруг испугалась Зюка. – Фёдор Сигизмундович?

– Что Фёдор Сигизмундович? – не понял Авксентий Маркович. – Воюет наш лех, и Бог ему в помощь, а Геда и до Красных Лодий ещё не добрался, кавалергарды – не фельдъегеря, ну да не о них речь. Пойми, Зинаида, от немцев одно невезение, а уж мелочь эта пузатая… Курфюрсты! Сосиски на стол по счёту подают, рожи скверные, носы – только яблоки конские клевать, а туда же… Женихи! Давай, дщерь моя, признавайся, нужен тебе однодворец немецкий, коего завтра если не Пруссия, то Австрия проглотит?