Космические скитальцы - Мюррей Лейнстер

Чака продолжал улыбаться.

— Я знаю, что мы застряли, Ральф, — сказал он. — Но зато можно идти на рекорд. Жаль, что мы не ведем записей о наших достижениях, как вы, индейцы.

— Слушай, убирайся! — сердито ответил инженер. — Кто изготовил солнечное зеркало? Разве мы не помогали вам? Вы делаете антенны? А как насчет мачт? Я собираюсь поднять спасательную шлюпку и отправить ее на Трент. Построить для этого минимального размера площадку! И задать им всем жару, чтобы прислали сюда корабль с припасами. Если только снова не разыграется песчаная буря и придуманные Бордманом рефрижераторы не пострадают, мы сможем выжить на гидропонике, пока не прибудет корабль!

Чака смотрел на него очень внимательно.

— Ты не шутишь — мы действительно сможем продержаться? Это правда?

Алета взглянула с нескрываемой иронией.

— Доктор Чака, вы добились невозможного! — сказала она. — Вот Ральф, он планирует совершить что-то несуразное. А вам не приходило в голову, что мистер Бордман из кожи вон лезет, чтобы достичь некоего предела, который даже он не достигнет?

— А что это он такое делает? — изумленно спросил Чака.

— Он пытается доказать самому себе, что он лучший человек на этой планете. Ибо физически ему тут труднее, чем кому-либо. Его самолюбие задето. Не цените его слишком низко!

— Это он-то лучший? — спросил Чака. — По-своему он прав, конечно. Идея с рефрижераторами это доказывает. Но ведь он не в состоянии выйти на улицу без защитного костюма!

— Ерунда, Алета, — вмешался Ральф. — У него есть смелость. Этого не отнять. Но он не может пройти по мачте на высоте тысяча двести футов. Он хорош — по-своему. Он кое-что может. Но самый лучший — не знаю…

— Я уверена, что он не может петь так, как даже худший из ваших хористов, доктор, — согласилась Алета. — Любой америнд бегает лучше него. Даже я. Но у него есть нечто, чем мы не обладаем. Мы многое делаем лучше, чем любой из бледнолицых. — Ее глаза блеснули. — Но он сомневается в себе. Постоянно и по любому поводу. Вот поэтому он — лучший из мужчин на этой планете. Готова побиться об заклад!

— Это ты предложила излучающий рефрижератор! — возразил Редфизер. — Какая разница, что он сумел применить его?

— Дело в том, что он не смирился с бедой, в которой мы все очутились. Он не стал мириться со смертью. Его самолюбие было задето, потому что природа побеждала человека. Это оскорбляло его достоинство. А человек, чье достоинство легко оскорбить, редко бывает счастлив, но с ним хорошо находиться рядом.

Чака поднял свое большое эбонитовое тело из кресла, где сидел с железной чушкой в руках.

— Вы добры, — со смехом сказал он. — Порой даже слишком! Я не хотел задевать его чувств. Честное слово! Но я в жизни не слышал о человеке, восхваляемом за его самолюбие или вызывающем восхищение своим раненым достоинством! Если вы правы — это убедит меня. Даже придаст надежду. Но… хм… вы согласились бы выйти замуж за такого человека?

— Великий Маниту запрещает это! — резко ответила Алета и состроила недовольную гримасу. — Я америндка. И хотела бы иметь всем довольного мужа. Тогда и я была бы довольна. Бледнолицый муж не для меня! Но я не думаю, что он на этом остановится. Его не удовлетворит возможность послать за помощью. Это еще больше заденет его самолюбие. Он будет страдать оттого, что не может самому себе доказать, что способен на большее!

Чака пожал массивными плечами. Редфизер прочел последний абзац и вскочил на ноги.

— Сколько тонн железа ты можешь получать, Чака? — спросил он. — Что нужно для процесса литья? Сколько углерода в этом железе? И когда начнется литье? Большое, я имею в виду?

Они вместе покинули комнату. Из соседнего помещения послышался слабый звук. Алета притихла от неожиданности. Минуту сидела неподвижно. Потом повернула голову.

— Приношу свои извинения, мистер Бордман, — отрывисто сказала она. — Вряд ли это исправит неловкость, но все-таки — простите меня.

Бордман вышел из соседнего кабинета. Он был ужасно бледен.

— Тому, кто подслушивает, нечего надеяться услышать о себе что-либо лестное, не так ли? — заговорил он неестественным голосом. — Я уже подходил к дверям, когда услышал разговор о себе. Чака и ваш кузен испытали бы неловкость, если бы знали, что я все слышу. Поэтому я не стал входить. Продолжал слушать, но не стал подавать виду. Они вправе иметь свое мнение обо мне. А я — о них. Признаться, я был о них лучшего мнения, чем они — обо мне!

— Должно быть, это прозвучало просто ужасно! — воскликнула Алета. — Но все же они думают о вас… гораздо лучше, нежели вы сами о себе.

Бордман пожал плечами.

— Особенно это касается вас. Вы бы вышли замуж за подобного мне? Во имя великого Маниту, конечно, нет!

— По очень веской причине, — возразила Алета. — Когда я вернусь отсюда — если вернусь, — то собираюсь замуж за Боба Бегущую Антилопу. Он замечательный. Мне очень хочется выйти за него. И я думаю не только о счастье, но и об удовлетворенности жизнью. Для меня это важно. Для вас или для женщины, на которой вы бы женились, это не так. А я… ну, в общем, я вам не завидую.

— Понимаю! — с иронией отозвался Бордман, хотя на самом деле не понимал. — Желаю вам найти удовлетворение, которое вы так ищете. А что касается идеи, будто я способен на большее… Все это связано с моим неимоверным тщеславием?

— Нет никакой идеи, — ответила Алета. — Я только думаю, что вы можете дойти до чего-то, недоступного нашему воображению. И это не из-за вашего тщеславия, а благодаря недовольству собой. Это в вас заложено. Такой уж вы есть!

— Если вы считаете меня невротиком, то ошибаетесь, — мрачно процедил Бордман. — Я не невротик. Я вспыльчивый. Беспокойный. Из-за этого беспорядка я безнадежно выбился из графика. Но и только.

Алета встала, пожимая плечами.

— Еще раз приношу извинения, — повторила она. — Сейчас я уйду. Но повторяю: думаю, вы сможете превзойти все ожидания. Не знаю, в чем именно. Но вы это сделаете. Хотя бы, чтобы доказать мне ошибочность моего мнения на ваш счет.

Она вышла. Бордман сжал зубы. Он ощущал известный болезненный дискомфорт, когда начинаешь подозревать, что сказанное о тебе другими — правда.

— Идиотизм! — раздраженно выпалил он. — Это я — невротик? Это я, из-за болезненного самолюбия, хочу доказать, что лучше всех? — Он шумно выдохнул и поерзал в кресле. — Абсурд! — пробормотал он. — И зачем бы мне доказывать что-то, если я и так на это способен? Но что делать, если мне это и вправду нужно?

Он сердито оглядывался по сторонам. Вопрос терзал его, не давая покоя. А что, если Алета права? Если он постоянно этим занимается — доказывает нечто себе и другим?

Внезапно он ощутил напряжение в теле. На лице появилось выражение глубокого удивления. Он подумал: а что может попытаться сделать неуверенный в себе и вечно недовольный человек здесь, на Ксозе-2, в такой ситуации?

И удивление было вызвано тем, что он уже начал продумывать способы воплощения новой идеи.

“Чародей” возвращался к жизни. Командир мрачно ответил на экстренный вызов с Ксозы-2, Спустя минуту, отключив коммуникатор, он поспешил к иллюминатору, за которым стояла темнота, ибо бело-голубое солнце Ксозы сейчас освещало другую сторону корабля. Нажал переключатель, сделав стекло более прозрачным, и начал вглядываться в чудовищную, землистого цвета, изрытую поверхность планеты, находящейся за пять тысяч миль отсюда. Он искал пятнышко, означающее колонию.

И увидел то, о чем ему сообщили. Тоненькая ниточка, поднимающаяся с поверхности. Она вырастала под небольшим углом — с уклоном на запад, а потом расширялась, формируя странный объект в форме гриба. Такого просто быть не могло. Люди не в состоянии создавать видимые объекты высотой в двадцать миль, расширяющиеся на вершине как грибы на ножке.

Но это было правдой. Командир “Чародея” разглядывал объект, пока не убедился. Это не атомная бомба: время прошло, а предмет продолжает существовать. Он исчезал, но потом снова возникал. Подобного командир еще не видел!

Он прошел через корабль, оповещая людей, встретив лишь недоверчивое ворчание. Но когда “Чародей” завершил очередной виток и снова оказался над этим местом, члены экипажа тоже заметили странное явление и убедились в его реальности. И принялись с лихорадочной скоростью ликвидировать следы полуторамесячного отчаяния.

За три дня удалось привести корабль в приличный вид, и все это время странный объект оставался на месте. На шестой день он стал ярче. На седьмой — увеличился в размере.

Члены экипажа начали испытывать ужасное нетерпение. За эти три или четыре дня они больше измучились ожиданием, нежели за весь предыдущий безнадежный период. Зато теперь отпала необходимость ненавидеть кого-либо. Командир вздохнул с облегчением.