Вселенная против Алекса Вудса - Гевин Экстенс

Вечером, около девяти, я позвонил Элли. После нашего последнего разговора прошло меньше суток, но оказалось, что за это короткое время произошло много всяких событий.

Утром полиция опубликовала свой «призыв», содержавший просьбу ко мне или к тому, кто знал о моем местонахождении, немедленно связаться с управлением Сомерсета и Эйвона. Мать отказалась подписываться под этим обращением, но мою фотографию им дала. По словам Элли, не самую удачную.

— Наверное, это последняя, — сказала Элли. — Если не единственная. Но это реально что-то с чем-то.

На снимке я запечатлен дома, с Люси на коленях.

— По-моему, ей тогда удалось в первый и в последний раз меня щелкнуть, — вспомнил я. — Она знает, что я не люблю фотографироваться.

— Догадываюсь!

— Что, я там урод уродом?

— Не сказала бы. Ну, рожа у тебя там перекошенная, что да, то да. Но не в этом дело. Если честно, видок у тебя там довольно зловещий.

— Зато я с кошкой. А это придает человечности.

— С кошкой ты похож на злодея из фильма про Джеймса Бонда.

— Блин.

— В общем, фотку показали по телику, и не только по местному каналу. Она прошла в программе вечерних новостей. Серьезно, Вудс, твоя история наделала шуму, а дальше будет только хуже. Ты возбудил «общественный резонанс». Они так все вывернули, что народ повелся. Нам в салон уже звонила пара журналистов. Так что само ничего уже не рассосется, ты уж мне поверь.

Я не стал пересказывать наш разговор мистеру Питерсону. Вряд ли это пошло бы ему на пользу. Расписывая сложившееся положение, Элли не пожалела мрачных красок, но я успокаивал себя тем, что мы сейчас далеко от дома: вряд ли кого-то в Европе волнует, что происходит в Великобритании, тем более в каком-то Сомерсете. Тем не менее, когда на следующее утро мистер Питерсон сказал, что ему хочется провести денек за городом, я целиком и полностью одобрил эту идею.

Все равно, куда. Хорошо бы поближе к горам.

— Поедем в горы на машине? — уточнил я.

Нет, пешком пойдем.

— Не понял.

Шучу.

— Ой.

Сам выбери, куда ехать. Лишь бы подальше от этого чертового города.

Я на секунду задумался.

— Может, в ЦЕРН?

И мы поехали в ЦЕРН. Четыреста миль туда и обратно. К счастью, по отношению к автомобильным поездкам мистер Питерсон оставался, по его собственному выражению, «стопроцентным американцем»: его нисколько не смущала перспектива пересечь пол-Швейцарии и вернуться обратно за какие-нибудь одиннадцать часов. С соблюдением Geschwindigkeitsbegrenzung[11] обратная дорога по автобану А1, рассекающему Центральное плато Швейцарии и соединяющему Женеву, Берн и Цюрих, заняла у нас около трех часов. По пути туда, на который ушло четыре часа, мы обогнули подножие Альп, сделав остановку в Интерлакене. Виды там — хоть сейчас на открытку. Впрочем, большинство швейцарских пейзажей так же прекрасно. В этой стране невозможно представить себе, чтобы кто-нибудь выбросил из машины мусор. Хрустальной чистоты воздух, замки, горные хребты и зеркальные озера, в которых отражаются лишь синие, зеленые и белые оттенки первозданной природы. Ближе к ЦЕРНу, расположенному прямо на французской границе, чуть к северо-западу от Женевы, ландшафты сменились на более скромные, но продолжали радовать взгляд: покрытые виноградниками холмы и рассыпанные по склонам деревушки в окружении деревьев; с северной стороны вставал массив Юра, а милях в пятидесяти к юго-востоку возвышался Монблан. Что касается ЦЕРНа, то, несмотря на свои внушительные размеры, он оказался обыкновенным научно-промышленным комплексом, какие сегодня часто возводят на окраинах крупных городов. Мы увидели автобусную остановку и автостоянку размером с парковку у гипермаркета, где ждали своих владельцев малолитражки. За административным корпусом тянулись правильной формы офисные здания с плоской крышей, между которыми ходили сотрудники, на вид тоже обыкновенные, правда, все как один без галстуков. (Если кто не знает, ученые надевают галстуки только ради выступлений перед парламентской комиссией или получения Нобелевской премии.) Единственным, что бросалось в глаза, были двадцать европейских флагов, развевавшихся над центральным бульваром, и деревянный шар диаметром метров тридцать-сорок неподалеку от административного здания. Но я, разумеется, понимал, что вижу лишь поверхностную картину; все, чем славен ЦЕРН, скрыто в сотне метров под землей.

Посмотреть на Большой адронный коллайдер нам не разрешили: это самый дорогостоящий в истории человечества научный эксперимент, и зевак к нему не пускают. Девушка в приемной предложила нам пройти к Сфере науки и инноваций — тому самому огромному деревянному шару, что мы заметили перед входом. В нем находится постоянно действующая выставка, посвященная ЦЕРНу и физике элементарных частиц.

Что такое большой адрон? — спросил мистер Питерсон, когда я катил его к шару.

— Большой не адрон, — объяснил я, — а ускоритель. Адрон — это протон, нейтрон или другая подобная частица. Они все стандартного размера, как мячики для пинг-понга. Они вообще похожи на мячики, в двадцать три квинтильона раз меньше.

Мне это число ни о чем не говорит.

— Два с половиной на десять в тринадцатой степени. Двадцать пять и двенадцать нулей.

Еще хуже.

— Ну хорошо. Представьте себе, что мы увеличим протон до размера мячика, — пояснил я. — Но если мячик увеличить во столько же раз, он станет в семьсот раз больше Солнца. Примерно как сверхгигант Бетельгейзе.

Чепуха!

Внешне Сфера науки и инноваций выглядела скорее аскетично, но выставочная площадка напоминала центр управления инопланетным космическим кораблем. Мистеру Питерсону он показался слегка галлюциногенным, и хотя мой собственный опыт подсказывал мне, что ничего общего с настоящей галлюцинацией окружавшая нас обстановка не имеет, я все-таки понял, что он имеет в виду. В центре экспозиции помещалось нечто вроде большой арены, вокруг которой стояли разного размера светящиеся шары с интерактивными дисплеями. Пока мы ходили, рассматривая их, они постоянно меняли окраску от бирюзового к фиолетовому и цвету электрик, создавая немного тревожное ощущение футуристичности. Фоном звучали странноватые звуки — не то гул, не то шипение. Одним словом, здесь использовались обычные рекламные уловки, призванные возбудить в публике интерес к физике частиц, которая в этом не нуждается. Впрочем, должен признать, что аудиовизуальные эффекты производили сильное впечатление, не говоря уж о том, что вся экспозиция была отлично организована. Интерактивный экран позволял подключить звуковое сопровождение на английском языке, так что мистеру Питерсону вообще не пришлось напрягаться, пытаясь читать текст, — одно касание пальца, и начинался тянувшийся от двух до пяти минут рассказ про антивещество, темную энергию, принцип неопределенности Гейзенберга и другие не менее захватывающие предметы. Поскольку мистер Питерсон не всегда успевал разглядеть менявшиеся на экране дисплея картинки, я по ходу дела давал ему кое-какие дополнительные разъяснения. Поначалу я просто говорил, что показывает экран, но постепенно мои комментарии становились все подробнее. Почему-то чем дальше, тем я становился красноречивее, но, как ни странно, мистер Питерсон меня не прерывал и даже задавал вопросы. Мне кажется, его интерес распалила моя аналогия с мячиками для пинг-понга. По какой-то причине его захватывали такие вот неожиданные сравнения, не говоря уже об умопомрачительных числах и порядках, какими оперирует фундаментальная физика. Разумеется, информационное сопровождение экспонатов тоже включало всевозможные сравнения и цифровые иллюстрации. Одна из них касалась строения атома: если увеличить атом до размеров футбольного стадиона, то ядром будет горошина, помещенная в центр поля, а электронами — пылинки, облетающие по своим орбитам самые дальние зрительские ряды. Все остальное — вакуум. Мистер Питерсон узнал, что предельная скорость разгона адронов в Большом коллайдере составляет 99,999999 процента от скорости света. Адроны проносятся по двадцатисемикилометровому туннелю ускорителя примерно одиннадцать тысяч раз в секунду. Не удовлетворившись констатацией этого факта, он начал задавать мне всякие забавные вопросы из области математики.