Дети войны. Народная книга памяти - Коллектив авторов

Барбос был головастый, крупный, с широкими лапами, тёмного окраса. Каким он вырос, не знаю. Мы его оставили в шестимесячном возрасте.

Зимой всё хозяйство перекочёвывало на кухню: вдоль стен стояли клетки с курами, поросёнку и щенку были постланы подстилки – одному около печки, другому у няни под кроватью. Вечером все укладывались по своим местам. Гасили керосиновую лампу… Только всё затихало, как щенок пробирался к поросёнку, и начиналась драка за тёплое местечко возле печки! Няне приходилось вставать, опять зажигать лампу и ремнём восстанавливать справедливость! Разгонит их по местам, ляжет, задремлет, и всё повторялось сначала!

Всем руководящим работникам на фабрике были выданы пистолеты. У папы был огромный чёрный браунинг. Папа, когда уезжал в командировку, оставлял браунинг няне. Няня торжественно прятала его под подушку, но боялась даже взять его в руки, не то что применить в случае необходимости!

Замечательным был процесс ожидания, когда какая-нибудь курица снесёт яйцо! Начиналось длительное кудахтанье, которое сочувственно подхватывало всё куриное семейство. Настораживалась няня, настораживался и щенок… Оба замирали в ожидании, но няня не могла безотлучно находиться на кухне, ей приходилось выходить из дома то за дровами, то за водой. Щенок был в более выгодном положении, он мог никуда не отлучаться! Поэтому чаще всего яйцо доставалось ему! Придёт няня, а Барбос уже доглатывает яйцо и умилённо виляет хвостом, прося прощения!

Школа

В 1947 году я пошла в школу № 163 на ул. Кирочной. Это было здание бывшей Мариинской гимназии, основанной в 1797 году императрицей Марией Фёдоровной. Первоначально она имела название «Сиротское училище для девиц», позднее – «Институт», переведённый в статус гимназии.

Огромные светлые классы, особенно уютные, когда солнечные зайчики прыгали по паркету, по партам, светили в глаза и манили на улицу; длинный коридор с натёртым до блеска паркетом; актовый зал с бардовыми бархатными шторами на окнах и таким же занавесом на сцене. Это был настоящий театральный зал с лепниной на потолке, на стенах, с хрустальными люстрами.

В нём проходили все школьные торжественные мероприятия: приём в пионеры, линейки, концерты, вечера, посвящённые каким-либо датам…

Отопление было ещё печное. В каждом классе была изразцовая печка-голландка, которая топилась из коридора специальным истопником. В самые суровые зимы и холодные осенние дни в школе было очень тепло.

Нашему поколению повезло. Культура XIX века была ещё жива. Школа сохранила традиции гимназии. У нас преподавали дореволюционные классные дамы. Лучше всех помню Зинаиду Ивановну. Она преподавала у нас математику. Старая седая дама, гладко причёсанная, худая, в длинной узкой тёмной юбке, светлой блузке, с неизменным жабо и брошью. Она плохо видела, носила очень сильные очки, была некрасива, с длинным носом и маленькими глазками. Мы побаивались её, но за глаза посмеивались над её чопорностью и неумением с нами справиться. Самое большое, на что она решалась, когда мы уж очень шумели на уроке, она брала линейку и стучала ей по столу!

Никакой беготни на переменах по школе нельзя себе было даже представить! Нас выстраивали ещё в классе попарно, и мы, взявшись за руки, чинно вышагивали за своей учительницей, как цыплята за наседкой! Иногда в тёплую погоду нас выводили в школьный сад, и учительница играла с нами в «воротики» (золотые ворота, проходите, господа…) и в какую-то игру с «душещипательной» историей о царе и его дочерях, которые по очереди тонули и воскресали! Вся история сопровождалась печальной песней, которую я забыла, но помню, что было что-то трогательно-слезливое, очень меня расстраивало и действовало на детскую душу!

В первый день занятий учительница спросила, не может ли кто-нибудь прочитать стихотворение. В школу я пошла уже умея писать, читать и, конечно, зная много стихов. Почему-то мне пришло в голову прочитать стихотворение Майкова «Весна»:

Весна! Выставляется первая рама,И в комнату шум ворвался —И благовест ближнего храма,И говор народа, и стук колеса…

В классе наступило гробовое молчание! На лице учительницы был ужас и недоумение, она даже не похвалила меня, как хвалила всех. Что случилось, я не могла понять, но неловкость положения помню до сих пор!

Это было время, когда о Боге, о религии говорили только как о мракобесии. Дети читали стихи и пели песни о единственном «отце и учителе всех времён и народов», И. Сталине!

В одном классе с нами учились девочки из детского дома, который располагался в одном из флигелей школы, девочки-переростки, пропустившие из-за войны несколько лет учёбы. Эти девочки заканчивали 7-й класс уже совершенными барышнями, лет по 16–17. Однако таковыми себя не ощущали и вели себя как дети!

В седьмом классе у нас после урока физкультуры был урок Конституции, который вёл, как я теперь понимаю, довольно молодой мужчина. Переодевались мы в классе и каждый раз тянули время, чтобы сократить урок. Он терпеливо ждал, когда мы наконец оденемся. Однажды не выдержал, посадил нас и начал урок! Мало кто из нас успел надеть платье! Сидели в нижнем белье, прикрывшись фартуками. В те годы о колготках, шёлковом белье никто и не слышал! Носили батистовые шитые рубашки, чулки с резинками и разноцветные штанишки до колен, в основном голубого цвета. Отвечать к доске он вызвал Лену Закарян (из известной семьи скрипачей, впоследствии и она стала скрипачкой). Та вышла, спереди прилично прикрытая фартуком, а сзади сверкая небесного цвета штанишками! Никакого смущения, что мы полураздеты, мы не чувствовали. Мы даже не понимали, что надо бы стесняться своего положения, что перед нами мужчина. Для нас он был просто Учитель – существо бесполое!

В младших классах формы ещё не было. Школьную форму по образцу гимназической, дореволюционной формы, ввели в 1950 году. Она состояла из коричневого платья, чёрного передника для каждого дня и белого для торжественных случаев.

Это было время, когда о Боге, о религии говорили только как о мракобесии. Дети читали стихи и пели песни о единственном «отце и учителе всех времён и народов», И. Сталине!

После окончания войны у нас подрабатывала портниха, Наталья Ивановна.

Её дом разбомбили, все близкие погибли, и она за малую плату и за еду работала по домам, перешивая и ремонтируя бельё и одежду. Из старой маминой юбки и кофты она сшила мне шерстяную синюю юбчонку и зелёненькую кофточку. По тем временам это было очень прилично! Девочки из детского дома, да и многие другие ходили в школу во фланелевых стираных-перестираных, потерявших цвет платьицах. Многие были острижены наголо. В городе ещё было полно вшей.